СНЫ БОРИСА ГОЛЬЦЕВА Быль

 Рассказ этот написан задолго до появления брехни Шломо Занда, в которой утверждается, что никакого древнего Израиля не было, а все евреи - потомки хазар. Тем он и интрересен.

 Целую вечность мы с ним знакомы: лет тридцать, не меньше. Гольцев в Израиле с 1989 года. При первой возможности рванул. Был я в семействе Бориса перед отлетом на родину предков. Проводы он устроил грандиозные. Спиртное лилось рекой, а, когда реки превратились в жалкие ручейки, и состоялся у меня с хозяином любопытный разговор о причинах его отъезда на постоянное, как тогда казалось, место жительства.

 - Аркадилыч, - начал Гольцев. – Ты меня спроси, почему это я: атеист, член КПССС и вполне упакованный товарищ, решил вдруг сняться с места?

 - Спрашиваю, - сказал я, поставив нетвердым движением рюмку на низкий столик, заляпанный салатом оливье.

 - Ты не поверишь, - насупился Гольцев. – Никто не верит. Сам себе не верю…. Ты же знаешь, я не дама какая-то, чтобы кокетничать, и не лирик, чтобы про всякое нервное дрожание…

 - Ты не лирик, - успокоил я Бориса. – Гони дальше.

 - Чего гнать-то? – спросил, удивившись, Гольцев.

 - Ну, почему отчаливаешь?

 - А…. Как это тебе? - осторожно начал отбывающий. – В общем, никогда мне сны не снились. Ну, может только в юности про баб голых, а так…. И тут вдруг стали сниться…. Жуть какая-то, один и тот же сон, - Борис поднялся и стал метаться по квартире в поисках не опорожненной до конца бутылки. Метался он долго, а когда, наконец, вернулся, опять, похоже, забыл, о чем раньше вел речь. Пришлось, выпив и закусив, напомнить.

 - Какой такой сон? – спросил я.

 - Жуткий, - прошептал, обернувшись, Гольцев. – Про фрицев и полицаев… Свастики на рукавах и меня ведут в толпе евреев к оврагу. А я, гад, даже во сне помню, что совсем на еврея не похож. Я немцам кричу, что ариец. Фашисты не слышат, гонят меня вперед. Я к старикам в толпе, прошу: скажите им, люди, что я не еврей… Молчат старики, будто меня и не слышат….Ров потом черный, как пропасть…. Лечу вниз, оступившись, а там, внизу, уже убитые… Здесь всегда просыпаюсь в поту, сердце бьется, потом весь день разбитый. Веришь, два раза в неделю стал сниться этот кошмар, как часы, а после такой ночи, я не человек, трясет всего….

 - Да, - вздохнул я. – Проблема…. К этим тебе надо было, к врачам по нервам.

 - Был, - отмахнулся Борис. – Пилюли давали, наркоз пробовали…. Целое состояние я на этих докторишек просадил, а толку – ноль.

 - Может, фильмы про войну смотрел много, книжки там про геноцид читал? – предположил я.

 - Терпеть все это не мог, - отмахнулся Гольцев. – В жизни и так хватает негатива. По телеку один футбол смотрел, а книжки…. Раз в полгода детективчик какой – и все…. Знаешь, я ночи стал бояться. Бессонница стала мучить… Чувствую, совсем расклеиваюсь…. И тут встретил одного, головастого типа. Он мне и сказал, что это страхи причиной. Я, мол, всю жизнь боялся разоблачения по части национальности, а теперь это самое мне мстит и выход у меня один – бежать туда, где эти страхи должны пройти, к израильским, значит, империалистам, к военщине… Я этого, головастого, чуть тогда не убил голыми руками, а потом стал думать…. А чего? И правда, в школе боялся пятого пункта, в институте, когда поступал, потом перед распределением, а на работе…. Нет, верно, всю жизнь боялся разоблачения и неизбежной кары, - он замолчал, насупившись.

 - Дела, - сказал я, искренне пожалев белокурого и голубоглазого приятеля. – Тебе, Боря, надо  было документы как-то выправить, креститься, а в не в партию вступать, тогда может быть и…

  - Поздно! – прервал он меня. – Поезд ушел, а теперь хоть в петлю или драть вот на родину предков. А чего я там не видал? Что я там делать буду с моей русской Клавдией и детьми?

 - Везде жить можно, - сказал я, злорадствуя в глубине души, потому что никогда особенно не симпатизировал Гольцеву и давно заметил в нем эти попытки уйти от своего неудобного происхождения.

 Что дальше? В Израиле я встретил Гольцева, по приезде, в начале 1996 года. К этому году он уже стал настоящим израильтянином, выучил иврит, работал по специальности, квартиру купил. Дети отслужили в армии. Жена, Клавдия, занималась на курсах по гиюру, чтобы дети, ее и Бориса, могли в будущем сочетаться браком по еврейским законам, а не где-нибудь на Кипре или Парагвае.

 Гольцев дал мне ряд уверенных советов, как  преуспеть в Израиле и сказал, что здешнюю жизнь нужно крепко «взять за рога и держаться в седле», не обращая внимания на «толчки и гримасы». Я не стал уточнять, причем тут рога и седло и спорить не стал с Борисом, выяснив только – сняться ли ему те, ужасные сны.

 - Как рукой сняло! – просиял Гольцев. – Всю первую неделю ждал – ноль, тишина! Спать стал, как зайчик.

 - Ну, поздравляю, - сказал я, и мы разошлись по своим углам.

 Встречались с тех пор редко: раз в год, не чаще. У Бориса все складывалось замечательно. Он успел стать трижды дедом, добиться начальственного поста в своей конторе. И даже говорить по - русски стал с заметным акцентом. Мне как-то даже показалось, что и внешне Гольцев изменился: прежние русые кудри поредели и поседели, глаза потеряли небесную прозрачность, а нос, прежде прямой и гордый, изогнулся куда-то в сторону. Но здесь ничего не поделаешь: все мы с возрастом не становимся красивее.

 В любом случае, я был спокоен за будущее семейства Гольцева. Он, кстати, никогда не жаловался на ностальгию, о своей российской жизни вспоминал с усмешкой и как-то выразился, что вся наша с ним прежняя жизнь – всего лишь «ошибка юности», и вдруг встречаю Бориса в аэропорту. Мало того, летим мы с ним в Москву на одном самолете. На половине пути, после обеда, встретились мы с ним в тесном коридорчике у туалета.

 - Бизнес? – спросил я у Бориса.

 Гольцев угрюмо промолчал. Мне вообще показалось, что он не склонен продолжать разговор. Не стал настаивать,  и мы молча разошлись по своим мягким креслам.

 Вздремнул, и вдруг слышу над ухом горячий шепот:

 - Выйдем, Аркадилыч!

 Поднялся. Снова направились мы к туалетам и там, в тесноте, но не в обиде, поведал мне Гольцев о том, что заставило его, немолодого человека, купить билет на самолет и отправиться в обратный путь, к месту своего рождения, в город Москву. 

 - Вернулось! – прошипел Борис. – Все вернулось. Пятнадцать лет отдыхал, а тут опять, пропади все пропадом!

 - Что вернулось? – не понял я.

 - Сны! – прохрипел Гольцев,- как хамсин  начинают сниться.

 - Опять про фрицев?

 - Если бы, - усмехнулся он. – Город, весь в развалинах, мрачный. Дома – голод, на улицах – одна грязь. Живу почему-то один в тесной комнатушке. Тут по улице медленно едет машина с мегафоном. Кто-то невидимый орет, что все репатрианты из Европы, как потомки хазар, должны быть в порту для посадки на грузовые суда, а городе имеют право остаться только евреи, чьи предки родились на Ближнем Востоке…. Ну, я в бега. Пробираюсь через развалины, гонятся за мной эти с «колашами» и в масках… Потом какое-то мрачный зал, а в нем что-то, вроде бассейна, только без воды. А в бассейне грязь топкая и голые тела в грязи: много тел – мужчины, женщины, дети…. Живые все, но тишина мертвая…. Мне какая-то страшная, нос крючком, старуха шепчет? «Что стоишь, раздевайся, ложись, здесь нас не найдут». Я слушаюсь, лезу голым в бассейн, и тут снова вижу этих с автоматами и в масках, - он замолчал.

 - Часто снится? – спросил я.

 - Я же говорю, как ветер из пустыни, жара…. Как часы, одно и тоже… Ну, чуть разницы, а так…. Извелся весь. Хуже, чем тогда. За что мне, скажи, за что? В политику никогда не лез. Телек, как и раньше, не смотрю, газет не читаю!

 - Климат такой в Израиле, - сказал я. - Атмосфера.