ОШИБКА рассказ

Прежде стены  жилья Ильи были обильно| украшены разной хорошей живописью. Друзья-художники  дарили ему свои работы, а нечто древнее, в старинныз рамах, досталось Илье от родителей.  Картины он оставил в Петербурге. Картины и библиотеку. Ему тогда казалось, что оставить в России нужно все, чтобы смело начать новую жизнь с нуля. Так, он полагал, будет проще и легче.

И вот теперь Илья смотрел на голые, белые стены своей съемной квартиры и думал, что нельзя жить в чужом и временном, а нужно хоть как-то приблизить к себе новый, ни на что не похожий, мир.

С этой здравой мыслью он отправился как-то по делу в одну из контор, а по дороге вдруг увидел в глубине одной из лавчонок седого старика, склонившегося над книгой. (старик этот торговал разного рода живописной продукцией) .

 Прямо на входе в лавку стояли приличные оттиски с картин Леонардо, Коро и Мурильо, но в самом магазине виднелось что-то совершенно случайное. Тем не менее, он переступил порог лавки, испытывая странное убеждение, что именно здесь найдет что-то необычное и необходимое, способное очеловечить чужие стены его квартиры.

Старик живо поднялся ему навстречу. Судя по всему, покупатели заглядывали сюда не часто и хозяин, не меш­кая, стал предлагать Илье лучшие экспонаты своей гале­реи. Плавным, но каким-то вычурным жестом он указал на двух лиловых кошечек перед букетом белых роз, а еще на пруд, обрамленный буйной растительностью, с замком вдали, на холме.

Он сказал на звучном и ясном иврите, что это замеча­тельные картины и продает он их совсем недорого... Ну, прямо даром отдает — за цену стекла или рамы. Он заме­тил снисходительную усмешку на лице покупателя, реши­тельно отмел показанное прежде и обратил его внимание на картинки, изображавшие людей и разные бытовые сю­жеты.

Илья мнил себя знатоком живописи. Вкус Ильи сфор­мировался в залах Эрмитажа, и он считал свое знание жи­вописи образцовым. Он понимал также, что не в музее на­ходится, а в магазине ходового товара, а потому без око­личностей заявил на своем скверном иврите, что показан­ный товар ему совсем не нравится.

И странно, хозяину его несговорчивость пришлась по сердцу. Он зажег на своем смуглом лице белозубую улыбку и увлек покупателя в дальний, и совсем уже скверно осве­щенный, закуток своей лавочки, где в полумраке висела настоящая живопись, как это показалось Илье. Нет, здесь не было особых шедевров, но все, выставленное здесь, не раздражало очевидной и кричащей пошлостью. Картины в этом закутке не вопили о себе, не предлагали себя клиен­ту, а существовали отдельно, в своем скромном, но самодостаточном мире, в котором только и могла, по разуме­нию Ильи, существовать настоящая живопись, и он сразу увидел родное и желанное — небольшой этюд, сотканный из света и тени. На акварели был лес. Тот северный лес, который он любил больше всего в жизни, потому что на родине только в лесу мог дышать полной грудью, много двигаться  в радости и думать о своем будущем без омерзения  и страха.

 На этюде был  лес рассветный, пронизанный первы­ми лучами теплого и тихого солнца. Это был лес, встречающий гостя нежным прикосновением своим и добротой.

— Вот это, — сказал Илья. — Это я беру... Сколько стоит?

В ответ старик (он был на голову ниже Ильи) как-то странно дернулся и поцеловал гостя в плечо, потом он, бормоча что-то, бросился снимать акварель. Для того что­бы сделать это, хозяину лавки пришлось стать на стул. Удалось ему это ни сразу. Илья предложил по­мочь, но старик решительно отказался. Он даже руку покупателя не заметил, будто от самостоятельности этого простого физического упражнения много зависело.

 На стуле старика качнуло, но он нашел точку равновесия и снял этюд. Он протянул его Илье сразу, не слезая со стула, а спускаясь на пол, чуть не упал, но и здесь отказался от опоры на плечо гостя.

— Сколько я вам должен? — спросил Илья, любуясь этюдом на вытянутых руках.

— Подарок. — Старик повернулся к нему всем телом. — Денег не надо.

 Илье это не понравилось. Он считал себя человеком порядка и был уверен, что всё вокруг имеет свою цену. Ему вовсе не хотелось унести драгоценную свою находку просто так.

— Нет, — сказал Илья. — Сколько это стоит?

— Подарок, — упрямо повторил старик. — Не надо денег.

— Так не пойдет, - сказал Илья и демонстративно до­стал кошелек.

 Старик ответил на его действие просто. Он забрал у Ильи этюд и, снова придвинув стул к стене, вознамерился пове­сить «лес» на место.

— Хорошо, — сказал Илья, — один шекель.

 Старик обрадовался найденному выходу и, не отдавая акварель Илье, отошел к рабочему столу в центре своего магазина. Он аккуратно вымерил линейкой середину верхней планки рамы и ловко, двумя точными уларами, при­бил жестяной уголок для гвоздя в неизвестной ему стене квартиры Ильи. Затем старик положил картину в пакет и торжественно протянул покупку гостю.

Илье вся эта «ритуальная» возня вокруг покупки  понравилась чрезвычайно. В отличном настроении он двинулся в контору, думая с радостью о своем новом и таком неожиданном богатстве. Он даже присел специально на скамейку у автобусной остановки, достал этюд из пакета и убедился, что лес за стеклом не исчез в мире пальм, а по-прежнему тихо живет, пронизанный лучами солнца. Рядом с ним горячо обсуждали какие-то проблемы две немолодые женщины. Женщин этюд Ильи совершенно не заинтересовал, и он почувствовал внезапный приступ злости и досады на этих равнодушных к искусству сплетниц. Он подумал, что люди в этом мире вечно заняты пустыми хлопотами и совершенно не умеют наслаждаться жизнью и радоваться подлинным шедеврам живописи.

Илье в тот момент показалось, что приобретенный им этюд и есть неоцененный прежде шедевр, случайно обнаруженный в заштатной лавке. Шедевр давно забытый, но полный ожидания встречи с ним лично, с человеком, способным понять и оценить настоящее произведение искусства.

А еще Илья подумал, что теперь оживут чужие стены его квартиры, так как появится в них окно в чудную северную природу, в мир, оставленный им, но любимый всем сердцем...

Контора оказалась закрытой по причине очередной и внезапной забастовки, но это совсем не огорчило Илью. Он сразу же решил, что это к добру, что он еще раз заглянет на эту улицу, посетит лавку старика и обязательно найдет еще один шедевр... И вообще, странная эта лавчонка станет его храмом, пристанищем в минуту тревоги, а старик, хозяин лавки, другом, понимающим и принимающим его душу, где за усталым скепсисом все еще живет вера в чудо и волшебную, животворную силу природы искусства.

Дома он вбил в бетонную стену специальный гвоздь, не способный, конечно, выдержать серьезную тяжесть. Но купленный им этюд почти ничего не весил. Изображенное акварелью только казалось глубоким и большим, но на этюде был всего лишь призрак увиденного когда-то художником. Призрак бесплотный.

Родные Ильи тоже обрадовались картине. Хотя, и это более вероятно, они обрадовались в большей мере его радости, как это и положено в семье любящих друг друга людей. Сам лес на рассвете не заставил их испытать какие-либо особые чувства. Родные Ильи жили трудной, напряженной жизнью. Они много работали и на чувства ностальгические им просто не хватало сил.

Дня через два Илья вновь направился в контору. Он шел, волнуясь в предвкушении визита, в ту странную лавчонку, где торгуют только мусором, а настоящую живопись — дарят. По дороге он сделал вывод, что так и должно быть в идеале, потому что все настоящее в нашем мире не имеет цены — оно бесценно.

В овощной лавке на углу Илья купил коробку с клубникой, чтобы угостить ягодами старика. Его недавно умерший отец очень любил клубнику, он всегда ел ее с жадностью, и по этой причине Илье казалось, что все пожилые люди должны непременно любить эти красные, сладкие и сочные ягоды. Илья считал мерзким зрелищем пожирателей мяса или, к примеру, макарон, а вот едоками клубники любовался.

На месте старика сидел бритый наголо парень с лицом капризного младенца. В первый момент Илья даже решил, что перепутал и заглянул не в ту лавку, но потом увидел на стене котят с розами, замок — и спросил у парня, куда подевался хозяин магазина.

 — Отец заболел, — ответил юноша, лениво и без всякого интереса остановив на Илье масляные, чуть навыкате, глаза. — Давай квитанцию. Заказ выдам.

— Я ничего не заказывал, — сказал Илья. — Я на днях купил здесь картину и хотел бы приобрести еще одну.   Зевнув, парень передернул плечами, как от озноба, и  сделал ленивый жест короткопалой рукой. Пожалуйста, мол,  можешь выбирать.

 Илья сразу же направился в закуток. Все там было без  изменений, но он удивился своим недавним восторгам. Живопись на стенах висела тусклая, скучная, будто за эти два дня померкла по неизвестной причине, будто злая фея прикоснулась к роскошному, бальному платью Золушки и платье это превратилось в жалкие лохмотья служанки.

— Что с отцом? — спросил у парня Илья.

— Лег на операцию, — ответил бритый наголо, глядя мимо гостя... Похоже, ему совсем не нравилось дело отца. Он сидел здесь по необходимости, по принуждению и, видимо, тихо ненавидел весь этот бесполезный хлам, наполняющий лавку.

Илья не знал, что делать с клубникой. Наконец он решился и сказал парню, что ягоды куплены для его отца. Пусть он отнесет клубнику к нему в больницу. Парень вновь передернул плечами, но тут же отвлекся, ушел в себя, по обыкновению, и стал теребить серьгу в большом и хрящеватом ухе.

Илья ушел с пустым сердцем, но сердце его ожило от болезненного укола, когда он невольно повернулся к лавке уже на улице, за стеклом витрины, и увидел, как парень захватывает сочные ягоды короткими пальцами и отправляет их в пухлогубый рот. Впервые в жизни Илье не понравилось, как человек ест клубнику.

К счастью, контора работала. Он сделал свое неотложное дело и вернулся домой тоже пешком, но по дороге, на этот раз более длинной и трудной, потому что мысли Ильи были тяжелы и горьки. Он думал о том, как действительность разрушает любую чудную сказку, как легко полет души нашей сменяется пошлым падением и в жизни, как на бессмертном полотне Брейгеля, остается не Икар, а измученный пахарь, поднимающий плугом ниву.

И все же Илья был рад, что остался на его стене окном в прошлое северный лес на рассвете. Он не желал забывать то чувство упоительного возвращения в былое, когда лес этот, сотканный из нежной зелени и золота, вдруг возник перед ним.

Вечером того же дня к Илье заглянул его старинный приятель, тоже знаток и большой любитель живописи, Илья позвал знакомого специально, чтобы поделиться с ним радостью приобретения, но прежде он рассказал знатоку по телефону о чудном подарке за шекель в лавчонке старика; и о самой лавке, где в темном закутке висят странные картины, имеющие обыкновение кардинально меняться под воздействием настроения человека,

- Где ты взял эту дурацкую картинку, из журнала «Огонек»? — приглядевшись к «лесу», процедил сквозь зубы приятель. — Сними ее сейчас же, не позорься!

— Это летний лес на рассвете, классная работа, — попробовал робко возразить Илья, в глубине души догадываясь, что приятель его не ошибается.

  Гость вновь повторил сказанное, в еще более грубой форме. Он брезгливо сдернул картинку со стены, приблизил к толстым линзам очков в тяжелой оправе и крякнул удовлетворенно, убедившись в своей правоте.

 На приятеля Илья обиделся. На его эгоизм, черствость и глухоту сердца. На невольную жестокость торжествующего знатока, на снисходительную силу ниспровергателя и разоблачителя всяческих мифов и сказочных чудес.  Илья понял, что все это он придумал сам: и загадочную лавочку, и странного седого старика с белозубой улыбкой, и внезапные шедевры в полумраке закутка. Ему нужно было это в то утро — и все желаемое страстно появилось.

А потом он простил сам себя за невольную слабость. И подумал, что единственно возможный путь к пониманию и принятию нашего жестокого, безумного мира — прощение всех и каждого, в том числе и себя....

А потом он снял картинку из журнала «Огонек» и повесил ее на кухне неподалеку от газовой плиты.