ТОСКА ПО РОДИНЕ быль

Сам свидетель происшедшего, а потому прошу мне верить. Есть у нас сосед — тихий такой старичок по имени Володя. Его в России назвали Велвелом, а потом переделали в Володю, и папа его стал не Натаном, а Николаем. Только фамилия осталась у Владимира Николаевича первородная — Бердичевский. Но и здесь не будем преувеличивать. И фамилия у старичка Володи благоприобретенная. От места жительства прадеда, получившего некогда первую бумажку с удостоверением личности.

В галуте переделке, естественно, подверглись не только паспортные данные, но и психика человека. Все мы проходили на родине известный процесс ассимиляции. Здесь уж ничего не поделаешь. Факты — вещь упрямая, и спорить с ними не приходится. Разница между нами состоит, пожалуй, лишь в том, что кто-то из нас сознает факт переделки своего сознания, а кто-то — нет.

Владимир Николаевич Бердичевский не сознавал и очень мучился вынужденным своим присутствием в стране предков.

Ладно, все это эмоции. Перейдем к самой истории. Как-то сосед застенчиво попросил меня помочь в приобретении красок.

— Каких? — спросил я.

— Черную хочу купить и белую, — ответил Бердичевский застенчиво. — Я не художник, зачем мне другие цвета?

Продиктовал ему на иврите слово «краска» и черно-белую гамму сказал, как обозначить. Научил, как магазин нужный найти. На том и расстались. Мало ли зачем человеку краска нужна. Может, он решил ремонт сделать, украсить свою скромную, арендованную квартирку.

Прошло дня два. Возвращаюсь домой за полночь. Смотрю, из подъезда нашего выскользнул Владимир Николаевич с пакетиком черным. В пакетике что-то тяжелое имеется. Меня он не заметил и направился поспешно в сторону парка.

Грешен, домой тогда не очень хотелось. Дай, думаю, тоже прогуляюсь, подышу свежим, ночном воздухе.

Вот идет-торопится мой сосед, а я за ним поспешаю. Игру такую дурацкую придумал в шпионов, слежку устроил, но сам себя утешаю: вот, думаю, придем в парк — я и откроюсь: «Привет, сосед! Как жизнь? Бессонница небось замучила?»

Но в парке я соседа вдруг потерял из виду. Парк у нашего дома новый разбили, но он велик, и всяких затей и строений там предостаточно. Наконец, пометавшись, заметил Бердичевского на дальней аллее. Сидел он в грустной задумчивости напротив саженцев акации, затем поднялся, вытащил из своего пакета две банки с краской и кисть.

Тут я замер, не стал приближаться, наблюдая издали за странными действиями соседа.

Он банку открыл, вооружился лохматой кистью и подошел к тоненькому стволу акации. Окунул кисть в банку и стал дерево перекрашивать в белый цвет. Дело несложное. Я, правда, пожалел, что не навел старичка на пульверизатор, но иди знай, что он задумал. С одним саженцем сосед быстро справился, к другому перешел, потом к третьему.

Сначала не мог понять, что происходит. Решил, что тронулся Бердичевский, сошел с ума по причине душевного дискомфорта. Потом, когда он другую кисть взял, потоньше, и стал на белых стволах изображать черные отметины, — все понял. Это мой бедный Владимир Николаевич задумал полюбоваться березовой рощей. В натуре таковой не имеется, так он решил восполнить пробел личным творчеством.

 Вот прекратил сосед заниматься живописью, банки аккуратно опустил на дерн, кисти в тару с растворителем. Снова присел на скамейку. Сидит и любуется березками, а на лице морщинистом такое довольство, даже в свете парковых фонарей вижу, как у Бердичевского радостно блестят глаза.

Ночь, в парке пусто, а на дальней аллее сидит у рукотворных березок «русский» старик и радуется жизни. Он на родные стволики деревьев смотрит. Он на крону с листвой чужой и жесткой внимания не обращает. Ему это ни к чему.

А потом Бердичевский поднимается с легкостью юноши, ступает шага два по направлению к рощице своей, подбоченившись, приседает, пробует коленца выкинуть неуклюже и идет дробцами вокруг березок. Ну, прямо потеха. Расшумелся старик. Слышу, он и напевать начал:

«Калинка, малинка, калинка моя1 В саду ягода-калинка, малинка моя!»

Решил к нему не подходить. Нельзя человека в такой момент тревожить, хотел было к дому направиться. Но тут увидел такое, что представить и придумать себе совершенно невозможно.

В танце старика Бердичевского что-то неуловимо изменилось. Петь он перестал, утих. Шаги стали плавными, плечи приподнялись, голова свесилась набок. И, Господи! - большие пальцы рук ушли под воображаемые помочи, под отвороты жилетки. Владимир Николаевич больше не танцевал "Калинку», Он танцевал «Фрейлахс», если положено танцевать такое старикам, ночью, в парке, в аллее акаций, выкрашенных под рощицу берез.

    Из книги "Рассказы в дорогу". 2000 г.