ЖИВОЙ ТОВАР рассказ

За рулем сидел грузный, угрюмый, тяжелый тип с одутловатым лицом. Не люблю такие лица, но пришлось сесть рядом с шофером. Другой возможности покинуть отдаленный пункт на севере Израиля у меня не было.

– Ничего, – утешил я сам себя. – Два часа – не вся жизнь, потерпим.

Но два часа, как это часто бывает в дороге, превратились в четыре. Да и жалеть не пришлось о той затянувшейся поездке.

Обычно если человек нам сра

зу чем-то не нравится, мы и ждем от него разных неприятных сюрпризов. Он как бы должен всем свои поведением подтвердить наши подозрения.

Вот и этот угрюмый тип сразу и без спроса на полную громкость включил в своем фургоне магнитолу. Динамики зарычали под гитару с каким-то пьяным, больным надрывом.

Отец родной свой лучший взвод

Послал на смерть под Кандагаром.

Земля горела там пожаром

И камни плавились как воск.

Прости, отец, прости родной,

Мы больше не придем домой…

Шофер фургона был сильно контужен той страшной войной, и песни об одном и том же шли без перерыва и паузы… Я молча нервничал, злился, но постепенно, по старой рабской привычке приспосабливаться к любым обстоятельствам, стал прислушиваться к песням, стараясь понять тот смысл, который несли в себе эти окопные шлягеры.

Мне показалось, что я понял, почему СССР начисто проиграл войну в Афгане. Не было в этих песнях проклятий в адрес врага. Да что там проклятий – не было ни одного дурного слова о противнике. Мало того, было совершенно непонятно, на какой войне сложили свои головы «пацаны и братушки». Всего лишь единственный раз услышал: «Несчастный, бедный мой Афган» – и все. На этом «проклятия» в адрес врага себя исчерпали.

Понял тогда, что над таким противником-невидимкой одержать победу невозможно. Русский солдат не знал, за что и с кем он воюет. Об этом и решился сказать грузному типу, в паузе, когда он надумал заменить кассету в магнитофоне.

– Нет, – сказал он. – Мы не проиграли ту войну. Мы просто ушли от нее. И правильно сделали… Я-то свою войну чуть не продул. Ранило сильно. Месяца три в госпитале провалялся в Херсоне…

Не стал я тогда с ним спорить, напоминать о том, что получила Россия после «ухода» из Афганистана. Не стал, поняв, что спор в этих обстоятельствах не будет иметь смысла, да и рядом со мной сидит человек незаурядный, настоящий солдат, сформированный войной, а потому достаточно интересный. Почувствовал невольное уважение к этому человеку и желание разговор с ним продолжить. Таких людей нужно слушать, а не спорить с ними.

Настроился, если честно, на рассказы о войне, но об этом шофер – его звали Петром, а в Израиль он прибыл «по бабушке» – говорить не хотел. Мои попытки развить тему Афгана наткнулись на упрямое и демонстративное молчание.

В часе езды от Тель-Авива мы попали в чудовищную пробку. Как потом выяснилось, впереди случилась серьезная авария. Вот мы и двигались вперед долго и со скоростью пешехода. Разговор должен был завязаться сам собой. Так и получилось.

Афганистан оставили в покое, но были в те дни и другие «затравки» для разговора между двумя человекообразными существами в брюках и с бородой: война в Ираке, кризис, забастовки, безработица…

Оказалось, что Петр вот уже четыре месяца имеет сносную работу: развозит по стране бригады ремонтников-электромонтеров. Спросил, где он раньше «получал паек». Ответил, что мотался «как дерьмо в проруби», долго сидел на пособии, а однажды даже загремел по-черному.

– Это как? – спросил я.

Он усмехнулся, ничего не ответил. Я же понял, что настаивать на разъяснениях не имею права… Пауза затянулась, но мы все еще двигались вперед неспешным «шагом», и мне даже показалось, что Петр испытывает что-то вроде угрызений совести, будто по его вине я не смогу вовремя попасть домой.

– Нужно было ехать через Афулу, – сказал он. – Но кто знал?

– Ерунда, – отмахнулся я. – Дело обычное. Да и я никуда не спешу.

Петр усмехнулся и процедил сквозь зубы:

– За любую дрянь хватаешься, когда тебя в угол загонят…

Вновь промолчал и даже с откровенным любопытством стал разглядывать полицейские машины, автомобили скорой помощи и несчастные останки некогда роскошных джипов на обочине…

– Не умеют ездить, – сказал Петр, переключив передачу. – По-наглому ездят, а это верная смерть рано или поздно.

Мы мчались по шоссе с приличной скоростью.

– Встретил тут одного знакомого, – даже с каким-то облегчением начал свой рассказ шофер. – Он меня и втравил. Сам-то уже давно возил шлюх из России. Прием, значит, такой был. Не знаю, как сейчас с этим делом, а тогда он придумал один хитрый трюк: находил мужиков холостых в Израиле, давал им по две тысячи баксов, за своей счет в Россию отвозил, кормил от пуза, поил, там женил их на профессионалках… Остальное, сам понимаешь, – дело техники. Ну, с постоянным местом жительства никто торопиться не думал. Дамы приезжали по «гостевой», и сразу на приготовленное место службы в бордель. Деньги на «женихов» они быстро отрабатывали, месяца за три, остальное шло в прибыль.

Сам понимаешь, что сами женихи «товаром» были тоже недоброкачественным. Как правило, алкаши, наркоманы, бродяги, лузеры… Эти на все были готовы. А нам от них требовалось только одно: чистый паспорт.

Но пускать их в Россию одних никто и не думал. Тут глаз нужен был за такими и глаз. Контора наша «брачная» работала официально, по лицензии. Скандалов никто не хотел. Вот и организовали с каждой группой сопровождение. Меня на работу взяли сразу, после первого разговора. Я же непьющий, семья нормальная, двое детей и квартира собственная. Ну, и подрядился… Первый раз все прошло без сучка и задоринки. Отвез я группу из пятерых «женихов». Назад привез пять «невест». «Товар» столичный и образцовый…

Но, знаешь, везде интриги: меня и бросили на один южный город. Мне, кстати, хорошо знакомый. Я в том городе после Афгана работал в порту на таможне… Не хотел, если честно, туда лететь, но выбирать не приходилось. Взял на этот раз четверых женихов. Паршивый народ оказался, скандальный. Предупредили их, что во время поездки «сухой закон», так они в первую же ночь сорвались… Ну, пришлось повозиться… Ничего, довез «женишков». «Невест» наш агент уже подготовил. Я уж не знаю, как там насчет профессии, но внешний вид имели они… Ну, прямо королевы красоты. Одна мне особенно понравилась: веселая такая девчонка: Люба – Любовь.

Ну, поженили мы их быстро, в один день, но канал визовый был у нас только в Москве. Я же почему-то решил везти свою компанию в столицу поездом. Думаю, с дальним умыслом решил. Себе, само собой, взял купе-люкс на одного. Всех остальных разместил в соседнем вагоне.

Любе еще при посадке объяснил, что ждать ее буду к себе ночью обязательно.

«Приду, – говорит. – Не пожалеешь», – и смеется, глазищами сверкает. Губы пухлые, ямочка на одной щеке, лет на двадцать меня моложе… Ну, не девочка, а подарок…

Тут мы опять застряли в пробке. Вновь, досадуя на новую задержку, Петр замолчал, чертыхаясь и проклиная все на свете. Стал он звонить домой. Пожаловался на пробку, но обещал все-таки быть к приходу каких-то гостей. Поговорив, шофер раздраженно сунул аппарат на место, но, похоже, рассказ свой не собирался продолжать, а я по опыту знал, что торопиться в таких случаях нельзя. Вот и взял инициативу на себя, стал рассказывать о какой-то ерунде из своей же непутевой жизни. Вижу, шофер меня и не слышит, о своем думает. Ну, я и замолк. Так, молча, и ползли мы в пробке минут двадцать. Наконец, снова вырвались на волю, миновав очередных задевших друг друга лихачей, и Петр продолжил свой рассказ:

– Жду, значит. На столик коньяк выставил, закусон приличный. Только вот сердце вдруг стучать стало, будто я сопляк какой и бегу на первое свидание. А Люба все не идет. Выпил я тогда сам с полстакана, сжевал чего-то. Думал уже спать лечь. Стучит. Отодвинул дверь, увидел ее, и тут, веришь, понял, что ждал эту девчонку легкого поведения совсем не за тем, о чем думал.

Что-то в ней такое было… запретное, что ли. Будто и она пришла ко мне не за сексом вовсе, а совсем за другим.

«Ой, – говорит. – Как вкусно… Можно?»

«Ешь, – говорю. – Затем и поставлено».

Вот сижу я напротив этой Любы, а она уплетает все подряд. Знаешь, сначала пирожные проглотила, а потом бутерброд с икрой сжевала… Ну совсем как ребенок. А я сижу дурень-дурнем и совсем забыл, зачем эту Любу позвал. Сидит передо мной ребенок, лопает с аппетитом, а я этим любуюсь.

Наелась она, спасибо сказала, губы свои пухлые вытерла, смотрит на меня. Ну, а я что, разговоры начал разговаривать. Сам знаю, что это верная могила для такого дела. Знаю, к чему эти разговоры приводят, а все спрашиваю, не могу остановиться. Ну, а Люба отвечает. Охотно и подробно отвечает.

Занялась, мол, этим всего два месяца назад. Не очень ей нравится, но ничего не поделаешь… Ей очень один парень год назад полюбился. А он подонком оказался, «друзьям Любу отдал». После того насилия ей уже было все равно. От матери она ушла. Всегда с ней не ладила. В общем, обычная для нынешней России история.

«А отец где?» – спросил я.

«Кто его знает, – вздохнула Люба. – Я его ни разу и не видела. Мама как-то говорила, что был у нее один солдатик приблудный да случайный, в госпитале она его выходила, в Херсоне, – вот от него и понесла. Врачи тогда сказали, что аборт ей делать нельзя, а то детей совсем не будет. Вот мамочка, дуреха, и решила рожать себе на горе-несчастье. А тот солдатик, как оклемался, так и…» – и она махнула рукой в сторону ночи за окном.

Вот на этом месте ее рассказа и стал я догадываться, почему не заладилась у меня любовь с этой девицей. Веришь, спина стала холодной, как лед, а по этому катку горячие мурашки поползли. Даже не знаю, как из себя выдавил тот вопрос:

«А мать-то твою… как зовут?»

«Тебе-то зачем? – вдруг насторожилась Люба. – Тебе-то какая разница?»

«Анной, – говорю. – Аней?»

Тут эта Люба вдруг как закричит, как бросится на меня с кулаками. Колотит меня прямо по лицу и визжит на сто децибел: « Нет! Нет! Не хочу!! Нет!!!!» А я только локтями и закрываюсь от ударов.

В дверь стучать стали. Резко так, громко. Слышу голос проводника: «Что там у вас? Прекратите, ночь!». Тут Люба и очнулась, перестала меня бить, села тихо на прежнее место.

«Все в порядке», – говорю я проводнику, достал пятерку баксов, отодвинул дверь, сунул ему их в щель, сел на место, оставив дверь открытой…

Знаешь, я раньше думал, что страшнее войны нет ничего на свете. Оказалось, не так это. Бывает и мир пострашнее войны… Выходит, мог я свою дочь родную… Не знаю, что меня от греха этого спасло. С того дня стал я думать о Б-ге, честное слово…

Петр замолчал. Понял я тогда, что вновь не имею никакого права на вопросы. После такой истории мог только молчать в ожидании возможного финала.

– Чудной ты мужик, – после долгой паузы усмехнулся шофер. – И неинтересно тебе, чем то дело кончилось?

– Почему же? – сказал я. – Интересно.

– Еле тогда расхлебал ту кашу, – сказал Петр. – Еле Любу отбил. Не буду рассказывать как… Не интересно… Со мной она живет сейчас, в моей семье. С женой, сыном и дочкой, вроде ладит. Работает на фабрике пластмассовых бутылок, устроил ее к приятелю. Поглядим, как дальше пойдет. Тут загадывать ничего нельзя. Ну, а меня с той хлебной работы, конечно, поперли. За последний вояж с «женихами» не заплатили ни шекеля, даже свое пришлось отдать: все бабки со счета в банке. Это понятно. Я и не возражал.

В самом Тель-Авиве, как ни странно, пробок не оказалось. Петр быстро подвез меня к дому. В последние минуты вел он себя так, будто ничего мне и не рассказывал о себе, будто придорожному столбу, а не человеку откровенно поведал о том, что он счел более страшным испытанием, чем война.

Я не обиделся и не стал делать вид, что четыре часа в дороге, да с такой историей, все-таки должны сблизить людей. Поблагодарил, правда, Петра, что подвез. Мы сухо и быстро пожали друг другу руки, на том и расстались. Судя по всему, больше и не встретимся никогда.

 Из книги "Рассказы о русском Израиле".