КРЕМЕНЬ рассказ

Это история о том, как затейливы, непредсказуемы, часто случайны наши тропинки, ведущие от березок к пальмам. Как трудно протаптываются они, и как порой фантастичны судьбы тех, кого мы уводим за собой в страну предков.

Из дневника Ильи Шрайбера:

«Пусть твоя цель неверна. Иди к ней, не сворачивая».

Было ему лет семнадцать, когда он записал это откровение.

Еще одна строчка в дневнике двадцатилетнего Ильи:

«Будь суров, молчалив, неподкупен — и жизнь пощадит тебя».

Ну, кремень, а не человек!

В тридцать лет Шрайбер перестал заполнять своими афоризмами толстую общую тетрадь.

В тридцать лет он стал доктором технических наук. Следовательно, пришел к цели, и она оказалась верной.

Научный талант Шрайбера и его очевидную способность к организационной работе отметили сразу. Илье, несмотря на его еврейство, доверили руководство большой лабораторией в научно-ис­сле­до­ва­тель­ском институте химического машиностроения.

Изделие, над которым со студенческих лет работал Шрайбер, могло значительно продвинуть вперед промышленность СССР.

Но не продвинуло. Начались смутные времена. Резко упали ассигнования в науку, да и сама цель оказалась не столь очевидной, как всем казалось на старте разработок.

Наконец, лабораторию пришлось распустить. Илья Шрайбер вспомнил о своем еврействе, решил перебраться в Израиль и там по мере сил и возможностей продолжить свои исследования. Были у него кое-какие связи в Тель-Авивском университете и реальные надежды на работу по специальности в еврейском государстве.

Теперь я должен рассказать о клубке проблем личного свойства, возникших в связи с решением Шрайбера эмигрировать.

Женился он в год получения докторской степени на дочери своего научного руководителя — Ханне. Не было в его окружении более тихого, скромного и покорного обстоятельствам существа.

Через год у Ильи и Ханны родилась дочь Тамара. Девочка росла настоящей красавицей. На большеглазого, курчавого ребенка все обращали восторженное внимание. Мать, как положено, баловала дочку, а Шрайбер был занят своей наукой всецело. И мало значения придавал рождению и росту своего единственного чада.

Порядок жизни требовал секса, семьи, детей. Он подчинился этому порядку, но в главном был не намерен следовать за обычными для всех смертных приоритетами. Он, не без оснований, считал себя жрецом науки, а все остальное расценивал, как помощь или помеху в своих исследованиях.

Дочь Шрайберов родилась с некоторой странностью во взгляде. Странность эта стала очевидной лет с тринадцати. Взаимоотношения полов заинтересовали Тамару с силой всепоглощающей. Самого настоящего выродка получили тихая Ханна и пуританин Илья.

В кого уродилась дочь, было непонятно, но она выросла, будто в насмешку над добропорядочностью родителей.

С большим трудом Тамаре удалось закончить школу. Дни ее были полны гульбищ разного рода: романами, интригами, побегами, абортами и прочим чадом, наполняющим жизнь слишком любвеобильных натур.

Тамара влюблялась часто и отчаянно. Вся романтика ее любовных похождений рано или поздно заканчивалась прозой денежных требований. Для бедной Ханны стало истинной мукой просить у мужа очередной кредит, чтобы выручить дочь из очередной беды.

Шрайбер не сразу понял, какой наследницей наградил его Б-г, а когда понял, решил для себя твердо, что детей у него нет и не было.

Он перестал давать деньги. И приключения Тамары приобрели несколько иной характер. Дочь Шрайберов стала пропадать надолго, а однажды позвонила родителям из далекого провинциального города и сказала, что влюбилась по-нас­то­я­ще­му в шофера грузовика и выходит за него замуж. Тамара пригласила родителей на свадьбу.

Илья Шрайбер сказал так:

— В этой жизни мне только не хватало зятя — шофера грузовика. Дочь-шлюха у меня уже есть.

Ханна не смогла, как обычно, настоять на своем и навестить молодоженов. На этом связь Шрайберов с дочерью прервалась. Был еще один телефонный звонок: Тамара сообщила им, что родила ребенка — мальчика. А спустя десять лет они совершенно случайно узнали, что дочь их много месяцев назад погибла в автокатастрофе. Узнали они это как раз в тот момент, когда Шрайбер решил покинуть Россию.

— Там остался ребенок, наш внук, — тихо сказала Ханна. — Один, без матери. Я должна… Я никуда не поеду, пока не увижу внука.

Шрайбер понял, что на этот раз ему нечего рассчитывать на безропотное подчинение. Ханна, впрочем, пошла на компромисс: Илья один поедет к ребенку, но обязательно привезет его.

До провинциального городка, где погибла единственная дочь Шрайбера, было не меньше трехсот километров. Илья провел за рулем своего вольво пять часов. Он не сразу занялся поисками зятя. Ночь провел в лучшей гостинице городка, привел себя в порядок и ранним утром отправился по адресу, записанному женой в его телефонной книжке.

Дощатую дверь квартиры на четвертом этаже панельного дома ему открыла пухлая, заспанная до полной складчатости лица особа.

— Чего надо? — добродушно зевнула заспанная дама.

Шрайбер назвал имя зятя.

— Федь! — женщина еще раз сладко зевнула и ушла, оставив Илью на пороге.

Громадный мужик выполз из ванной, обтирая могучий загорелый торс маленьким белым вафельным полотенцем. Шрайбер ожидал встретить человека молодого, но Феде этому было далеко за сорок.

— Я отец Тамары, — сказал Илья. — Хотел бы увидеть внука.

— Папаша, значит, — хмыкнул Федор. — Явился, значит, не запылился. — И вдруг заговорил совсем иначе, слащаво-слезливо. — Потеряли мы нашу Томочку безвременно, при трагических обстоятельствах. Живем в неутешном горе.

— Гуляла-то доченька ваша от живого мужа, — сообщила Шрайберу из кухни женщина, открывшая ему дверь. — Разбилась по пьяни с полюбовником.

— Чего уж теперь, — примирительно бросил Федор.

— Я бы хотел увидеть внука, — повторил Шрайбер.

— Петенька наш у мамаши моей пребывает, — сообщил бывший зять, приблизившись вплотную к гостю и обдав его запахом дешевого мыла. — В деревне Кузино. Там вольготно, воздух свежий и молоко козье. Пацану забота нужна женская, а я весь день, как каторжный, баранку кручу.

— Хоть бы платили за то, — подала голос из кухни женщина. — Жилы на барабан мотают, а пользы — ноль.

— Бабы — они и есть бабы, — добродушно сообщил Илье хозяин квартиры. — Им, что ни дай, все мало.

— Спросишь там бабу Таисью,— напутствовал Шрайбера на прощание отец его внука.

В деревню Кузино Шрайбер добирался по грунтовой дороге через сосновый лес. Ехал он медленно: песок, лужи, ухабы. Наконец, выбрался к речушке. Миновал скрипучий деревянный мост.

— Баба Таисья где живет? — спросил Шрайбер у мальчишек, сбежавшихся поглазеть на невиданную машину.

Ему обещали показать, где живет эта самая Таисья, но при этом все провожатые бесцеремонно забрались в салон «вольво».

По деревне пришлось ехать еще медленней, чем прежде. Ребятишки блаженствовали и сидели тихо. В зеркале заднего вида вдруг наткнулся Илья на глаза одного из мальчишек, слишком живые глаза под спутанными пружинами черных кудрей.

— А тебе зачем баба Тася? — спросил у Шрайбера кудрявый. — Это я с ней живу.

Илье не было нужды поворачиваться. Внука он по-прежнему видел в зеркале. Он только остановил машину перед огромной лужей.

— Ты едь, не боись, — сказал внук. — Тут не глыбоко.

Баба Тася, добрая душа, сразу стала хлопотать, убежденная, что Шрайбер умирает с голоду.

— Счас я картохи…

Он пошел за ней. Хотел было сам спуститься в погреб, но хозяйка не позволила.

— Стой уж, замажешься. Вон какой чистый. Работаешь, поди, в конторе?

— В конторе, — не стал спорить Шрайбер.

Изба бабы Таисьи держалась на честном слове. Все шаталось в ее доме, наполненном скрипами, шорохами и сквозняками. Шрайбер давно забыл, да, пожалуй, и не знал прежде, что на свете бывает такая бедность.

Еще в столице он запасся большой коробкой конфет и батоном копченой колбасы. Теперь Шрайбер сидел за столом у оконца, заклеенного, несмотря на лето, полосками газетной бумаги, ел вкусную жареную картошку и смотрел, как внук отправляет в рот одну за другой привезенные им конфеты.

— Хва, Петюня, — сказала баба Тася, закрыла коробку и унесла ее куда-то.

— А вкусные, — благодарно улыбнулся Илье внук, а потом вдруг стал серьезен и спросил, нахмурившись: — Ты чего еще привез?

— Еще колбасу копченую, — сказал Шрайбер, запивая картошку молоком непривычного вкуса.

— Парное? — спросил он мальчика.

— От Клизьмы, — ответил внук. — Ето так козу нашу кличут.

— Странное имя, — сказал Илья.

— Че странного? — удивился внук. — Клизьма — она и есть Клизьма.

Вернулась баба Тася. Шрайбер никогда в жизни не встречал таких людей, как эта старуха. И такие руки у женщины он видел впервые: напрочь сработанные руки.

— Можно я поживу у вас несколько дней? — спросил неожиданно для самого себя Илья. — Деньги у меня есть.

— Какие у нас деньги? — улыбнулась всеми морщинами старуха. — Живи так, сколько надо. Дед все-таки. Выходит, мы с тобой родня.

Таким оказался характер у бабы Таси, и так Илье понравился внук, что уже на второй день он почувствовал себя, как дома. Прежде Шрайбер постоянно мучился неловкой чуждостью везде, кроме своей лаборатории в институте. Теперь же, в развалившейся избенке на окраине затерянной в лесу деревушки, ему было хорошо и спокойно.

Почты в деревне не оказалось. С нарочным передал Илья телеграмму жене, где сообщал, что внука он встретил, намерен побыть с ним несколько дней, а потом привезет Петю в столицу. Нарочный был сильно под хмельком, но баба Тася уверила гостя, что «Павлищев завсегда до городу доедет».

Наутро внук увел его в лес, грибы собирать.

— Ты, дед, слепак, — сказал Петя после двух часов блужданий по чаще. — Вона пустой кузов-то.

— Не приходилось грибы собирать, — сказал Шрайбер. — Ты прав, не умею.

— Ну, рыбу-то ловил? — поинтересовался внук.

— Нет. Тоже не было как-то времени, — сказал Илья.

— С тобой с голодухи помрешь, — вздохнул Петя. — Слышь, ты взаправду мой дед?

— Взаправду, — сказал Шрайбер, подумав, что этот ребенок с «вивихнутым» языком внешне вылитая копия его детских фотографий.

Потом он узнал, что жил внук у бабы Таси уже давно. Отца и мать видел редко. В школу ходил пешком, если не было оказии, за пять километров, вниз по реке, в рабочий поселок Нелидово. Об этом Шрайберу рассказала баба Тася.

— Такой маленький, зимой пешком? — удивился Шрайбер словам старухи.

— Так не один же, — утешила Илью хозяйка. — Компания у них.

Деревня Кузино умирала. Летом там еще копошился кое-какой народец. А в зиму оставалось дымящих труб десятка два, не больше. Магазин деревенский давно закрылся. За продуктами народ ходил в соседний поселок, но иногда, в хорошую погоду, приезжала в деревню автолавка с залежалым товаром.

На третий день Шрайбер сказал бабе Тасе, что он обещал показать внука Ханне, его второй бабушке.

— Это надо, — чуть подумав, кивнула старуха. — Это непорядок. Надо казать непременно.

Потом Илья затеял осторожный разговор с внуком по поводу близкого отъезда.

— А баба? — спросил внук напрямик, быстро во всем разобравшись.

— У твоей бабушки хозяйство большое, — сказал Шрайбер. — Коза, ее доить надо.

— Без бабы едь один, — потупившись, сказал внук.

Шрайбер сразу понял, что этот мальчишка похож на него не только по фотографиям и слову своему он не изменит. Илья даже не стал его уговаривать.

— Баба Тася, — сказал он старухе за ужином. — У меня есть квартира в Москве, но живем мы с женой в доме за городом. Даже зимой там живем. Все удобства. Комнат много. Отдохнете у нас вместе с Петей, а потом, если не понравится, я вас отвезу обратно.

— Курей Шурка возьмет, — подумав, сказала старуха. — А Клизьму Павлищевым отдам. Дом-то поможешь заколотить?

— Баб! Это мы мигом! — вскочил Петя.

Так они стали жить в Подмосковье все вместе: Шрайбер, Ханна, баба Тася и внук. Илья ездил в близкий город, читал лекции в университете, но мысль об отъезде в Израиль его не покидала.

Ему казалось, что мир вокруг стал похож на деревню Кузино, где все рушилось и умирало. Но на самом деле основная причина его настроений лежала не вне, а внутри. Потерял Илья любимую работу, а преподавательской жилки в нем не было.

В первых числах сентября он посетил «Сохнут» и выяснил, что бабу Тасю ему придется оставить в России.

— Почему так? — удивился Шрайбер. — Она бабушка моего внука. Выходит, разъединение, а не соединение семей.

— Возможно, — согласились с ним. — Но таков закон. Был бы другим, в Израиль переселилась бы половина России, а страна-то у евреев совсем маленькая. Вы, наверно, в курсе?

— В курсе, — кивнул, поднявшись, Шрайбер.

Вечером он сидел в кресле у камина, листал научный журнал и краем глаза следил, как Ханна и баба Тася играли в карты. Наверху дико орала какая-то компьютерная игра. Там Илья устроил комнату для внука.

— Баба Тася, — вдруг спросил Шрайбер, отложив журнал. — Поедешь с нами в Израиль?

— Это куда? — повернулась к нему старуха.

— Страна есть такая, — сказал Илья. — Там евреи живут. Мы тоже евреи и хотим жить с евреями.

— Это правильно, — сказала баба Тася. — Поедем, чего там. Куда я теперь без вас?

Шрайбер взялся за решение задачи решительно, целеустремленно, с разработкой плана тактических мероприятий. Он по-научному подошел к проблеме «умыкания» бабы Таси.

Илье потребовалось всего две ходки в синагогу. Он объяснил коллективу задачу. Его сразу поняли, и вскоре Шрайбер познакомился с шустрым дедом лет девяноста, не меньше. Старик согласился за небольшое вознаграждение взять в жены бабу Тасю и отправиться вместе с ней и Шрайберами в Израиль. Разрешительная бумага от отца внука обошлась Илье еще дешевле.

Так они все и оказались в городе Петах-Тиква, но живут отдельно. Баба Тася наотрез отказалась поселиться со Шрайберами и не собирается покидать своего законного супруга. И тот очень доволен сложившимся положением.

— Раз брак твой настоящим оказался, — шутит Шрайбер, — отдай деньги.

— Фигушки, — говорит старик по имени Фима. — Накося выкуси!

Это он уже набрался словечек разных от бабы Таси.

О чем еще надо вспомнить? Конечно, не нашел Шрайбер работу по профессии. Первое время тянул на стипендию фонда Шапиро, потом устроился в лабораторию химического завода. Моет пока пробирки и реторты, но со временем надеется на повышение.

Впрочем, у него теперь другая цель в жизни: воспитать любимого внука. И Шрайбер убежден, что на этот раз цель его совершенно верна. Есть, правда, проблемы. Внук бегло разговаривает на иврите, а Илье язык плохо дается. Но он надеется, что вскоре внук одолеет английский, и они начнут объясняться не только на сленге замечательной деревни Кузино, но и на языке Шекспира.