Немецкие СМИ: европейцы настраивают Зеленского против Трампа
"Они играют и с нами, и с вами".
АВТОР:
Станислав Окуневич
,
редактор
I
5 декабря 2025
18:45
Немецкий журнал "Шпигель" опубликовал выдержки из стенограммы телефонной конференции, в которой, наряду с президентом Украины Владимиром Зеленским, участвовали европейские лидеры.
К этой коллективной беседе, посвященной российско-украинскому конфликту, присоединились французский президент Эммануэль Макрон, немецкий канцлер Фридрих Мерц, генсек НАТО Марк Рютте, президент Финляндии Александр Стубб, председательница Еврокомиссии Урсула фон дер Ляйен.
Согласно версии "Шпигеля", Макрон объяснил Зеленскому и остальным участникам, что "Штаты могут сдать Киев" в территориальных вопросах без надлежащих гарантий безопасности. Он полагает, что это создаст существенные риски и для самого Владимира Зеленского, и для всей Украины.
Немецкий канцлер, комментируя переговоры американских посредников Стива Уиткоффа и Джареда Кушнера с украинцами, сказал: "Они играют и с вами, и с нами", призвав Зеленского к максимальной осторожности.
Стубб высказался относительно того, что Европа "не должна оставлять украинцев наедине с вашингтонскими переговорщиками".
Пять упомянутых участников разговора отказались комментировать этот протокол, а его содержание журналистам подтвердили другие участники разговора.
Если цитаты переданы верно, эта беседа подчеркивает главную проблему нынешнего западного мира: глубокое идеологическое противостояние между американскими консерваторами и европейскими левыми. При неготовности последних брать на себя ответственность за собственную оборону и стремлении переложить это бремя на американцев путем навязывания им чувства вины за события на европейском континенте.
Опрос: почти 20% американских избирателей придерживаются антисемитских взглядов
Почти пятая часть американских избирателей-республиканцев и демократов придерживается антиеврейских убеждений. Такие данные опубликованы в опросе Manhattan Institute.
По результатам исследования, 17% республиканцев и 20% всех опрошенных сообщили, что придерживаются антисемитских взглядов, отрицают Холокост или поддерживают крайние позиции по отношению к Израилю.
Всего в исследовании участвовали почти 3000 избирателей. Опрос выявил серьезные различия внутри Республиканской партии — между новичками и "ядром" партии, а также между молодыми и пожилыми избирателями. Среди нынешних республиканцев 12% признали, что придерживаются антисемитских взглядов, 19% заявили, что терпимо относятся к сторонникам таких убеждений внутри партии, еще 12% считают, что голоса антисемитов можно допускать, но им нельзя занимать руководящие должности. При этом 48% подчеркнули, что люди с предвзятым отношением к евреям не приветствуются в Республиканской партии.
Возрастные различия оказались особенно резкими: 25% респондентов-республиканцев младше 50 лет идентифицировали себя с антисемитскими взглядами, тогда как среди тех, кому больше 50 лет, так ответили только 4%.
Исследователи отметили пересечение между новыми республиканцами, допускающими расизм или антисемитизм, и теми, кто поддерживает хотя бы одну из либеральных политических позиций: таких оказалось 78%. Те же группы были более склонны верить в теории заговора и оправдывать политическое насилие.
Одним из ключевых вопросов стал уровень отрицания Холокоста. В целом 37% респондентов высказали убеждения, связанные с отрицанием или преуменьшением Холокоста. Среди мужчин младше 50 лет так ответили 54%, среди женщин той же возрастной группы — 39%. В группе старше 50 лет отрицание или сомнение в Холокосте выразили 41% мужчин и 18% женщин. Резкие различия выявились и по расовым группам: такие взгляды разделяют 77% испаноязычных республиканцев, 66% чернокожих и 30% белых.
Опрос также зафиксировал широкое недоверие к лояльности сограждан: около четверти участников считают, что большинство или все американские евреи более лояльны "иностранному государству", чем США. Похожие оценки участники давали в отношении итальянцев, индийцев, китайцев и американцев-евангелистов. Среди новых республиканцев эта позиция выражена сильнее — 38%, против 24% среди "основных" избирателей партии.
Шестнадцать процентов республиканцев считают, что к евреям в стране относятся "слишком благосклонно". Среди респондентов младше 50 лет так ответили 26%, среди старше 50 — 8%.
Отношение к Израилю также оказалось неоднородным. 55% опрошенных республиканцев считают Израиль важным и эффективным союзником США; 23% назвали его обычной страной, чьи интересы иногда совпадают с американскими. Еще 12% согласились с утверждением, что Израиль — "поселенческое колониальное государство" и обуза, втягивающая США в ненужные войны. Среди новичков партии таких оказалось 24%, хотя 39% в этой же группе все же назвали Израиль союзником.
Поэт и литературный критик Адам Кирш читает даф йоми — лист Талмуда в день — вместе с евреями по всему миру и делится размышлениями о прочитанном. В этом фрагменте мудрецы Талмуда осуждают профессиональных панегиристов и стараются нащупать равновесие между священным и мирским.
Трактат «Моэд катан», который читатели даф йоми продолжают изучать на этой неделе, нельзя причислить к самым известным и ярким частям Талмуда. В то время как другие трактаты в разделе «Моэд» посвящены основным праздникам, таким как Йом Кипур или Песах, в «Моэд катан» обсуждаются срединные дни длинных праздников, так называемые полупраздничные, которые по сути своей менее значимые и впечатляющие, нежели первый и последний. В результате, однако же, этот трактат дает нам возможность с близкого расстояния посмотреть на ежедневную жизнь и трудовую рутину еврейского общества эпохи Талмуда. Обсуждая те или иные виды работ и роды занятий, дабы решить, разрешены ли они в полупраздничные дни, мудрецы непреднамеренно составляют своего рода социологический обзор, куда попадает все — от погребального обряда до заправки постелей и наведения красоты.
К примеру, в Моэд катан, 8а мы читаем об исчезнувшей с тех пор еврейской профессии — панегириста, специалиста по надгробным речам. Мишна утверждает, что в течение 30 дней перед паломническим праздником запрещается петь дифирамбы умершему родственнику. Почему запрет распространяется на столь длительный период? Очевидное объяснение, которое Талмуд ожидаемо приводит, состоит в том, что восхваления умершего подпитывают скорбь его родных и мудрецы опасаются, как бы эта затянувшаяся скорбь не помешала им испытать надлежащую радость от наступления праздника. Так что уж лучше вовсе не слышать хвалебных речей об умершем родственнике, чем горевать слишком сильно и слишком долго.
Но есть и другое объяснение, до которого вы никогда не додумаетесь сами, если не знаете о существовании профессиональных хвалителей умерших. Рав объясняет: «На Западе» — так вавилонские амораи называли Землю Израиля — был такой обычай: умелые ораторы ходили по городам, предлагая свои услуги — хвалебные речи о недавно усопших, с тем чтобы все, кто в трауре, могли погоревать. «Они говорили: пусть все, у кого тяжело на сердце, поплачут вместе с ним». Можно сказать, что они торговали вразнос катарсисом и уж наверно получали немаленький гонорар за свое искусство.
Рав приводит один такой пример. Человек скопил крупную сумму денег, чтобы в ближайший праздник отправиться в паломничество в Иерусалим. Но тут явился профессиональный панегирист «и встал у входа в его дом, и его жена взяла эти деньги и отдала их ему за его услуги». В итоге человек на смог отправиться в Иерусалим. И именно по этой причине мудрецы установили запрет на хвалебные речи о покойных в течение 30 дней перед праздниками: не из‑за скорби как таковой, а из опасения, как бы пребывающие в трауре не потратили все свои деньги на профессиональных ораторов.
Надо признать, что это не слишком удовлетворительное объяснение. С тех же успехом мудрецы могли бы запретить любые сделки и покупки на протяжении этого тридцатидневного периода, ведь человек способен спустить отложенные для паломничества деньги на что угодно. Но так или иначе, эта история показывает нам фрагмент подлинной повседневной жизни евреев талмудической эпохи. Аналогичный пример: мишна разрешает в полупраздничные дни «собирать кости отца и матери». Это разрешение указывает на распространенную в то время практику двойного захоронения. Тело сначала захоранивали в землю и ждали разложения плоти, затем выкапывали кости и перезахоранивали их в семейном склепе. Мудрецы расходятся в оценке этой церемонии: некоторые считают ее радостным событием, другие, как и мы бы предположили, — скорбным.
Эти примеры иллюстрируют ту идею, что в праздничный день не следует скорбеть излишне. Парадоксальным образом, далее Талмуд утверждает, что и излишне радоваться тоже не следует. Поэтому, в частности, «нельзя жениться на женщине в промежуточные дни праздника» вне зависимости от того, является ли невеста девственницей или вдовой. Гемара подвергает сомнению этот запрет или, точнее, его предполагаемую мотивацию: если праздник — это день ликования и торжества, почему же нельзя увеличить это торжество, добавив такой повод, как свадьба? «Если это радость для него, то что с того?» Раба бар Рав Гуна объясняет: «Это потому, что он перестает радоваться паломническому празднику и вместо этого радуется со своей женой». Свадьба, таким образом, конкурирует с праздником за внимание молодой четы, и Талмуд не хочет, чтобы евреи были счастливы не тем, чем полагается. Гемара приводит стих из Второзакония (16:14) «и веселись в праздник твой» — «в праздник твой, а не с твоей женой», подчеркивают мудрецы.
Рабби Ицхак Напха, однако же, приводит другое, более прагматическое объяснение. Свадьба — событие дорогое и времяемкое, как и паломнический праздник. Если бы разрешалось устраивать свадьбы в праздничные дни, евреи бы только так и поступали, поддаваясь искушению объединить два события в один праздник и тем самым сэкономить время и деньги. А такой расчет мог бы подтолкнуть невесту и жениха к тому, чтобы откладывать свадьбу до следующего праздника, а это значит — откладывать и рождение детей. Поскольку Тора предписывает нам «плодиться и размножаться», подобная отсрочка должна считаться грехом. Таким образом, чтобы предотвратить этот грех, мудрецы предусмотрительно запретили евреям жениться в праздничные дни.
Та же самая мишна сообщает, что женщинам разрешается пользоваться косметическими средствами и украшать себя в полупраздничные дни. В частности, «она может красить свои веки, может удалять нежеланные волосы и может накладывать румяна на свое лицо». Женщина может также ухаживать за волосами в паху; Талмуд здесь использует эвфемизм «проводить расческой по своему нижнему лицу». Это лишь один из нескольких попадавшихся мне примеров снисходительного отношения Талмуда к использованию косметики, в каковом он, похоже, видит реализацию естественного права женщин на украшение себя. Рав Хисда подчеркивает, что этим правом обладают не только девушки, которые преследуют легитимную цель — привлечь жениха, но и женщины всех возрастов: «…даже твоя мать и мать твоей матери и даже женщина столь старая, что стоит на краю могилы» — все имеют право пользоваться косметикой. Как гласит поговорка, «женщина шестидесяти лет, как и девочка шести лет, бежит при звуках тимпана»; как перефразирует эту поговорку комментарий, «женщины всех возрастов юны в душе» и получают удовольствие, прихорашиваясь.
Талмуд продолжает обсуждать другие ремесла и профессии, с тем чтобы решить, можно ли ими заниматься в праздничные дни. Общий принцип здесь таков: обычный человек может чинить то, что требует починки: зашить одежду, сплести веревки для матраса, а профессиональный ремесленник не должен совершать более сложные действия. Этот принцип аналогичен принципу, который мы обсуждали в прошлый раз: позволяется делать работу с целью избежать убытков, но не с целью получить выгоду. Во второй главе трактата «Моэд катан» мудрецы углубляются в этот вопрос. Представим, к примеру, что человек начал выжимать масло из оливок и тут умер его родственник и он прекратил работу и стал сидеть шиву. Может ли он возобновить работу в полупраздничные дни? Рабби Йеуда говорит нет: нужно подождать окончания праздника, а рабби Йосе разрешает — дабы избежать убытков.
Сделки и прочие бизнес‑операции в течение праздника, как правило, запрещены. Однако в Моэд катан, 13а мудрецы делают исключение для сделок, необходимых человеку для выживания. Если вам остро нужны деньги, чтобы избежать голода, вы можете продать какие‑нибудь товары даже в полупраздничные дни. Аналогично, рав Нахман утверждает, что разрешено нанимать работника в эти дни, если тот не может прожить без поденной зарплаты. Как обычно, мудрецы стараются найти компромисс, нащупать равновесие между святостью праздника и нуждами людей и не вводить законы, которые бы вступали в явное противоречие с этими нуждами. 
У меня случается болезненное и мрачное расположение духа, когда я чувствую соблазн признать, что зло заново вошло в мир в форме эссе.
Г. К. Честертон, «Об эссе» (1930)
Мы привыкли думать, что добродетель ищет примеры для подражания, но верно и другое: зло подражает злу. Об этом знал византийский историк Прокопий Кесарийский, когда писал свою «Тайную историю». Он горел желанием взяться за повествование о злых деяниях императора Юстиниана, но нечто удерживало его:
Мне мнилось, что будущим поколениям оно принесет один лишь вред, так как было бы гораздо лучше, если бы бесчестнейшие из дел оставались безвестными для будущих времен, нежели, дойдя до слуха тиранов, они стали бы предметом подражания. Ибо большинству властителей по их невежеству присуще стремление подражать дурным поступкам их предшественников, и они легко и без труда склоняются к порокам древних времен.
Тем более опасно давать в руки злодеям руководство по захвату и удержанию власти, снабжая его примерами из жизни знаменитых мужей. И если Никколо Макиавелли решился написать такой трактат и озаглавить его Il Principe, что можно перевести как «Государь» или «Князь», то к этому его побудили несчастья его страны и его собственные.
Его похвалы удостоился Чезаре Борджиа, хотя власти и жизни он лишился, — ведь в нем Никколо видел спасителя Италии. Напротив, Фердинанд Арагонский, губитель Италии, хоть и был успешен, примером никак являться не мог. Макиавелли писал о нем с презрением, не называя даже по имени:
Один из нынешних государей, которого воздержусь назвать, только и делает, что проповедует мир и верность, на деле же тому и другому злейший враг; но если бы он последовал тому, что проповедует, то давно лишился бы либо могущества, либо государства.
И, уже называя Фердинанда по имени, Никколо разъяснил, что имел в виду, говоря о двуличии испанского короля. Этот государь, «действуя <…> как защитник религии, сотворил благочестивую жестокость: изгнал марранов и очистил от них королевство — трудно представить себе более безжалостный и в то же время более необычайный поступок».
Здесь в текст Макиавелли вкралась ошибка. Марраны — крещеные евреи. Их не изгоняли, а сжигали на кострах за уклонение в веру отцов. Изгоняли евреев, не желавших креститься. Им нельзя было брать с собой золото, серебро и прочие запрещенные к вывозу товары. Вероятно, Фердинанд учел ошибку фараона, царя Египетского. Ведь тот отпустил евреев в пустыню, не приказав осмотреть багаж. Между тем накануне Исхода «сделали сыны Израилевы по слову Моисея и просили у Египтян вещей серебряных и вещей золотых и одежд. Г‑сподь же дал милость народу Своему в глазах Египтян: и они давали ему, и обобрал он Египтян» (Исх., 12:35–36). Подобного безобразия Фердинанд допустить не мог.
Как история не повторяется в точности, так и злодейство не повторяется в точности. Но мы способны узнать его по школе, из которой оно вышло. Не случайно Честертон, автор детективных рассказов об отце Брауне и внимательный наблюдатель, увидел в нацизме «нечто пронзительное и дикое, звучавшее прежде в разрушительных кризисах истории». Он разглядел в Гитлере и его сторонниках черты «дикаря, уставшего от сложности того, что мы называем цивилизацией». Так он писал в эссе под названием «Возвращение варварства», опубликованном в 1934 году.
Автопортрет‑карикатура Гилберта Кита Честертона, иллюстрирующая лозунг сторонников земельной реформы «Три акра и корова» 1936Фото: Википедия
Годом раньше вышла его биография Фомы Аквинского. История западной цивилизации представлена там как спор Платона с Аристотелем. Августин, по мнению Честертона, заразил католичество платонизмом — презрением к материи и опытному знанию. Напротив, Фома Аквинский, призвав на помощь Аристотеля, вернул материи ее права. Неудивительно, что «Сумма теологии» Фомы Аквинского была публично сожжена монахом августинского ордена и отцом Реформации Мартином Лютером. В идее сожжения этого сложного и одновременно компактного труда было нечто зловещее и апокалиптическое.
Он горел предложение за предложением, силлогизм за силлогизмом; и золотые максимы стали золотыми языками пламени в последней угасающей славе того, что было некогда великой мудростью греков. Грандиозный синтез истории, призванный связать древность с современностью, вознесся к небу с дымом костра и перестал существовать для половины мира.
По‑видимому, в Мартине Лютере Честертон увидел предтечу нацистского варварства. Но мы знаем, что не Лютер придумал жечь книги и не инквизиция придумала жечь людей.
За полтора тысячелетия до Реформации римляне сожгли рабби Ханину бен Терадиона, завернув его в свиток Торы и положив на сердце мокрую шерсть, чтобы не сразу умер.
«Что ты видишь, рабби?» — спросили Ханину ученики. «Я вижу, как свиток горит, но буквы порхают в воздухе» («Авода зара», 18а).
Эфраим‑Моше Лилиен. Сожжение рабби Ханины бен Терадиона. Памяти жертв Кишиневского погрома. 1903Википедия
Да и сам Талмуд, откуда я взял этот рассказ, сожгли на Гревской площади в Париже перед королем Людовиком XI Святым.
О нем Честертон писал в биографии Фомы Аквинского: «Святой Людовик был рожден королем и рыцарем, но его простодушие в соединении с мужеством и энергией позволяло ему исполнять должностные обязанности скоро и действенно, какими бы формальными они ни были. Святость и здравый смысл не спорили в нем между собой».
Талмуд Честертон не изучал и не интересовался им, но еврейский вопрос занимал его чрезвычайно. В 1919 году он совершил паломничество в Святую землю. Результатом стал сборник очерков «Новый Иерусалим» (1920). Очерки публиковались первоначально в газете, но последний из них — о сионизме — газета не решилась опубликовать полностью из соображений политкорректности.
Главный тезис автора таков: еврейский вопрос действительно существует и не исчезнет по мере продвижения либеральных идей. Еврей никогда не станет англичанином или французом — он слишком другой для этого. Вражда к нему возникла не из‑за козней церкви, а из еврейского ростовщичества, а в Новое время — финансового могущества, переходящего в политическое. Единственный способ избавить евреев от этой вражды — дать им землю, на которую они имеют право, поскольку помнят о ней: «Их ненавидят, преследуют, запугивают, заставляют жить двойной жизнью и под чужим именем, но они помнят. Они лгут, обманывают, предают, угнетают, но помнят».
Однако он предостерегал евреев от наивных иллюзий, вроде тех, что нашел у Хаима Вейцмана в его послании «Сионистская политика», в целом «очень умеренном и великодушном». Но как понимать такую фразу: «Арабы нуждаются в наших знаниях, нашем опыте и наших деньгах. Без нас они попадут в руки других, погибнут среди акул»? Неужели доктор Вейцман не знает, что в арабской геральдической или символической зоологии именно еврей снабжен акульим плавником и акульей пастью? Что знания, опыт и деньги евреев внушают арабам ужас? Евреям нужно очиститься грязью, рыться в навозе и возделывать землю, чтобы арабы перестали их бояться, — таков совет Честертона.
Что же, если и эта попытка рациональным образом решить еврейский вопрос потерпит крушение? Что, если евреи не найдут себе покоя в Сионе? «Тогда нам останется только приветствовать эту таинственную, без отдыха идущую мимо нас фигуру. Тогда мы поймем, что в еврее есть нечто мистическое и таинственное, указывающее либо на муки Христа, либо на муки Каина, что он должен идти мимо нас, ибо принадлежит Б‑гу».
* * *
На этом мы прощаемся с Честертоном. Он умер в 1936 году, не дожив до Холокоста, арабо‑израильских войн и многого другого, о чем догадывался. С расстояния почти в 100 лет он напоминает древнее насекомое, увязшее в капле смолы, затвердевшей в янтарь, — так основательно он увяз в своей островной культуре, сохраняя, впрочем, способность видеть и мыслить. До премудрости Макиавелли он недотягивает, но нельзя отказать ему в прозорливости, здравом смысле и литературном таланте.
Он был эссеистом по преимуществу, хотя написал и много другого. Свой любимый жанр он сравнил со змеем, соблазнившим некогда Еву в райском саду. Смысл эссе — попытка, испытание, проба. Подобно древнему змею, эссе испытывает, искушает, пробует, до какого предела испытуемый может вынести испытание, соблазняемый — соблазнение. Но предел все же должен быть, истина пребывает, — в этом Честертон не сомневался. Он нашел ее в католической философии — в учении средневекового схоласта Фомы Аквинского. Под именем томизма эта философия возродилась в ХХ столетии, когда зашатались основания жизни.
Вопреки пессимизму поколения, созревшего в годы Великой войны, Честертон доказывал, что мир создан благим и только человек извратил пути свои. Он был уверен, что история закончится не всхлипом, как в последних строках поэмы Т. С. Элиота «Полые люди», а грохотом грома и ревом трубы. Посмотрим, кто из этих двоих окажется прав.
Том Стоппард (1937–2025) совершил то, чего прежде не удавалось ни одному драматургу: он создал свой главный шедевр в 82 года, спустя десятилетия после того, как уже написал произведения, которые для любого другого автора стали бы вершиной карьеры. Об этом пишет Джон Подгорец в Commentary. Поздним шедевром мастера стала пьеса «Леопольдштадт», впервые поставленная в январе 2020 года — через 45 лет после появления его бесспорно великой работы, ослепительно остроумной, бурлящей жизнью комедии‑фантасмагории «Травести».
Том Стоппард на премьере пьесы «Леопольдштадт» на Бродвее. Октябрь 2022Фото: PhilipRomano / Википедия
А за восемь лет до «Травести» Стоппард потряс театральный мир, в 29 лет представив пьесу, которая определила всю его жизнь — «Розенкранц и Гильденстерн мертвы»: едва ли поддающееся классификации произведение, в котором Шекспир и Беккет вращаются, как в калейдоскопе. Но и эта пьеса, и «Травести» были, по сути, литературными играми.
Стоппард стремился доказать, что может идти глубже: в 1981 году появилась пьеса «Настоящее» — сложная, болезненная автобиографическая комедия о писателе‑антикоммунисте, который пытается воплотить разрушение собственного брака в «легкую» драматургическую форму — и не может, потому что реальность ранит куда сильнее искусства.
Стоппард оказался, по словам Подгореца, самым продуктивным и самым высококлассным драматургом эпохи. Он написал 34 пьесы для театра, радио, телевидения. Его интересы необъятны: от либеральных споров в дореволюционной России в трилогии «Берег утопии» и загадок квантовой физики в «Хэпгуд» до интеллектуального брожения в Англии начала XIX века в его шедевре «Аркадия».
На экране он участвовал в создании 13 фильмов. И конечно, стал соавтором сценария «Влюбленного Шекспира», который принес ему «Оскара» и сделал легендой Голливуда: Стоппард превратил легковесный поначалу, довольно смутный проект в настоящую жемчужину.
И все это сказано о человеке, который изначально не был носителем английского языка! Родившись в Чехословакии, он в 1938 году уехал с родителями в Сингапур. Его отец там погиб, а мать вышла замуж за британского офицера Стоппарда, который усыновил мальчика и привез его в Ноттингем. Как Набоков, Стоппард обладал «взглядом извне», позволявшим видеть игру и гибкость английского языка иначе, нежели коренные британцы.
К началу XXI века он писал уже все меньше. Но в 2018‑м, в 81 год, произошло нечто невероятное. Он начал работу над пьесой о семье, похожей на его собственную, — о том прошлом, которого он не знал до своего пятидесятилетия.
Он знал, что он чех. Знал, что его родные, оставшиеся в Чехословакии, страдали под властью коммунистов. Он был одним из редких антикоммунистов среди писателей своего круга, входил в комитет «За свободный мир», основанный Мидж Дектер, матерью драматурга.
Но когда он спрашивал свою мать, были ли в их семье евреи, она отмахивалась.
А правда оказалась такой: семья его была еврейской. Родители бежали в Сингапур от нацистов. И уже после падения «железного занавеса» Стоппард узнал: его деды и бабушки погибли в Терезине и Риге, другие родственники — в Аушвице и прочих концлагерях.
В 1999 году он опубликовал эссе «О том, как оказалось, что я еврей» — едва ли не единственный его текст о собственных корнях.
А затем прочитал роман Даши Дрндич под названием Trieste, где его упрекнули как человека, узнавшего свое прошлое, но предпочитающего жить, «словно оно не касается его». Этот упрек потряс Стоппарда.
Он понял, что действительно отстранился от теней собственной семьи. И захотел вернуться к ним — посредством искусства.
Cцена из бродвейской постановки пьесы Тома Стоппарда «Леопольдштадт»Фото: Joan Marcus
Так появилась пьеса «Леопольдштадт» — настоящее чудо. Эта великая пьеса нашего времени — возможно, величайшее произведение, созданное писателем в восьмидесятилетнем возрасте.
Действие происходит не в Чехословакии, а в венской квартире, которую мы видим в четырех эпохах — 1899, 1924, 1938 и 1955 годах. В первых трех актах мы знакомимся с двадцатью представителями семьи Марз‑Яковович. В последнем акте в живых остаются только трое. Все остальные — жертвы Холокоста.
В финале появляется двойник самого Стоппарда: британский писатель, который не помнит своего венского детства, пока родственница не указывает на шрам на его руке — след от раны, которую когда‑то зашил умерший дядя. «Ты живешь так, будто у тебя нет истории», — говорит ему кузина, пережившая концлагерь.
Эта пьеса — и семейная хроника, и приговор ассимиляции. Мы видим рождественскую елку (!) в еврейской семье, разговариваем о Герцле и «Еврейском государстве» и понимаем: если бы эти люди тогда услышали Герцля — они бы жили.
Да, «Леопольдштадт» — великое произведение и одновременно самая яркая сионистская пьеса нашего времени, хотя далеко не все критики это заметили.
Ее успех стал кульминацией карьеры Стоппарда — и пришел очень вовремя. Очевидно, напиши он ее после 7 октября 2023 года, и сионизм пьесы невозможно было бы «не считать». Театры в Лондоне и Нью‑Йорке наверняка были бы окружены протестующими.
Стоппард сделал выбор: он перестал жить так, будто у него нет истории.
Я знал его «как бы вокруг», и это «вокруг» — Le Caprice, самый элегантный лондонский ресторан, где собирались люди театра. А также через моего друга Майка Николса, который ставил на Бродвее его The Real Thing («Настоящее») с 1984 по 1985 год.
Однажды, уходя после ужина вместе с Томом, я спросил, далеко ли ему добираться домой. Он ответил, что живет «в Олбани». Я решил, что это ужасно долгие поездки, и так ему и сказал. Тогда он объяснил, что Albany — это название знаменитого, исторического, аристократического жилого комплекса буквально за углом. Произнес он это с той самой слегка подчеркнутой интонацией, которую я почти не слышал последние пятьдесят лет — до тех пор, пока мои знакомые геи не начали называть своих партнеров местоимением «они».
Так говорит лишь человек, чувствующий себя чужаком. С другой стороны, назвать этот Albany безо всякой интонации значило бы выставить себя снобом. Но я отвлекся.
Именно Майк сказал мне, что Том был евреем (родился как Томаш Штраусслер в Злине, Чехословакия, в 1937 году). Сам Том рассказывал, что узнал правду только в середине пятидесятых, и впервые затронул эту тему в своем творчестве лишь в «Леопольдштадте» в 2020‑м. Это была его последняя пьеса.
Его произведения я, конечно, отлично знал.
Его «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» стала первой бродвейской пьесой, которую я увидел в свои студенческие годы в Нью‑Йорке — в 1967‑м. Это была его первая большая пьеса, и она принесла ему премию «Тони» — первую из многих.
Том Стоппард позирует возле афишы пьесы «Розенкранц и Гильденстерн мертвы». Нью‑Йорк. 1 мая 1987Фото: Tony Palmieri / WWD / Penske Media via Getty Images
Мне тогда безумно понравился Розенкранц. Один из исполнителей— Брайан Мюррей позже занял мою квартиру в Челси. Он попросил меня оставить медвежью шкуру, и мы сошлись на цене в 400 долларов.
Потом он спросил, можно ли заплатить позже, — и теперь, спустя пятьдесят лет и уже после его смерти, я понимаю, что мы по‑разному понимали слово «позже».
Это тоже не имеет отношения к некрологу, но тут можно было бы вставить неуместную шутку о любви Тома к языковым двусмысленностям. Человек помельче непременно бы вставил.
Шестьдесят лет его прекрасных пьес и фильмов поражали меня своей широтой и неизменной доброжелательностью.
Наши пьесы различались так же, как различаются взгляды людей.
Когда все произведения искусства или развлечения становятся одинаковыми, это значит, что мы массово капитулировали перед модой, то есть перед пустословием.
Любой человек, умеющий писать, может имитировать модный стиль. Любитель принимает это за вдохновение, художник — за проституцию.
Всякое настоящее искусство должно соответствовать какому‑то шаблону, великое искусство — одновременно — совершенно самобытно. Напряжение между этими двумя требованиями, несомненно, что‑то означает — и сейчас я начинаю звучать как персонаж из «Розенкранца».
Мне нечего больше сообщить широкой публике, кроме одного: сайт, куда я заглянул за сведениями, написал, что он родился в Чехословакии и воспитывался «неверующими евреями».
Пусть его родители были не религиозны — но и нацисты верующими не были, а были наблюдательными: они отследили и уничтожили всю семью, которая осталась в Европе.
(Семья бежала сначала в Сингапур, где отец погиб от рук японцев, а затем Том, его брат и мать перебрались в Индию.)
Стоппард писал, что всегда чувствовал себя чуть‑чуть не в такт, когда, будучи новым британским школьником‑иммигрантом, произносил фразу или слово «почти, но не совсем» правильно.
Он был пережившим Холокост, и — религиозный или нет — навсегда остался евреем. Откуда я это знаю? Потому что культура большинства обозначила его как еврея (посмотрите некрологи), независимо от всего остального, что он делал и чем был.
О протестантах такое в некрологах не пишут — и уж точно не упоминают степень их религиозности и религиозности их родителей.
Почему же это говорят о евреях?
Потому что это напоминает: он или она — неизбежно чужак.
Стоппард не казался мне — да и всей англоязычной театральной публике — чужаком. Но, по его собственным словам, он сам себя таковым знал.
Более половины игроков НФЛ — черные, что почти в четыре раза больше их доли в населении. Почему? а) Я не знаю. б) Это не мое дело.
А пьесы — мое дело. И я с уверенностью могу сказать: большинство драматургов конца XX века в англоязычном мире были евреями.
Я назову Сидни Кингсли, Клиффорда Одетса, Элмера Райса, Артура Миллера, Нила Саймона — и включу себя.
А среди англичан — Гарольда Пинтера и Тома Стоппарда.
Святой Николай, возможно, именно таким группам изгнанных художников давал советы: «Лучше будь настороже, лучше не плачь».
Назначенная жертва и потенциальный изгнанник должен держать голову на вращающемся шарнире, а чемоданы — если не собранными, то хотя бы стоящими в прихожей. А также беречь то имущество, которое нельзя конфисковать на границе. Я имею в виду прежде всего талант.
Том Стоппард — переживший Холокост, иммигрант, сын нерелигиозных евреев — создал самые английские и англофильские произведения:
Розенкранц и Гильденстерн мертвы,
Влюбленный Шекспир,
Трое в лодке,
Романтичная англичанка,
Настоящий инспектор Хаунд
и многие другие.
Очевидно, что он обожал Англию и наблюдал за своей страной так, как может только чужак. Он делал это с грацией и той глубиной юмора, которая означает лишь одно: любовь.
Во время бродвейской постановки The Real Thing Николс рассказал мне две истории о Стоппарде.
Когда Том был молодым журналистом, он подал заявление на работу во внешнеполитический отдел The Times. Интервьюер спросил, интересуется ли он международными делами. Том ответил: «Да». Тогда его попросили назвать министра иностранных дел Великобритании. Он сказал: «Я сказал, что интересуюсь, но не говорил, что одержим».
А второе — одно из лучших высказываний. Стивен Спилберг попросил его написать сценарий к «Челюстям». Том отказался, пояснив, что пишет пьесу для Би‑би‑си.
Спилберг удивился: «Я предлагаю вам состояние за работу над голливудским блокбастером, а вы отказываетесь ради пьесы для BBC TV?»
