Александр Меламед | От безвестного ремесленника до диктатора мировой моды. Часть I

Калейдоскоп 6.12.2025 Александр Меламед

Часть первая.

Таков путь еврейского мастерового, который использовал миграционный опыт в борьбе за выживание и за право выражать собственную идентичность.

От Нью-Йорка до Парижа

История мировой моды часто рассказывается по принципу «череды»: красивых платьев, смелых идей, выдающихся личностей. Но за сияющими витринами и статусными подиумами прячутся глубокие культурные процессы.

Суть их одна: роль еврейской диаспоры – ремесленников, предпринимателей, дизайнеров – в становлении и развитии современной индустрии одежды.

Эта роль удивительно постоянна: от первых мастерских на нью-йоркском Нижнем Ист-Сайде до кутюрных домов Парижа, от Levi Strauss до Marc Jacobs, от Helena Rubinstein до Diane von Fürstenberg. Перечень впечатляет – несколько десятков еврейских имён.

Примечательно, что вклад евреев в моду случился не в результате привилегий, а как раз наоборот – в результате борьбы. Борьбы за место в новом обществе, за экономическое выживание, за право гордиться собственной идентичностью. Поэтому мода для еврейских дизайнеров стала не просто искусством, а инструментом адаптации, оружием сопротивления, методом проявления достоинства.

А нередко – способом «минус на плюс»: неожиданно для всех преобразовать очевидную уязвимость в международную славу.

Миграция как источник таланта и энергии

Большинство великих еврейских дизайнеров – из семей, которые эмигрировали в Европу или Америку, спасаясь от бедности, преследований, ограничений. Миграционный опыт ковал способность к выживанию и рождал энтузиазм самосозидания.

Прибывающие были богаты ремесленными навыками. Шитьё, торговля тканями, обработка кожи – универсальный капитал: с ним можно было пересекать границы, не имея при этом никакой наличности. В Нью-Йорке конца XIX – начала XX века плотность еврейских портных, швей и торговцев создавала уникальную экономическую экосистему – Garment District, где на каждом углу находилась мастерская, магазин, фабрика. Порознь и в комплекте. В эту экосистему вписалась сходу популярная Di Shnayderl («Портняжка») – классическая американско-еврейская песня, родившаяся тогда же, на старте нового века.

Производство одежды стало языком интеграции, способом войти в новую социальную структуру. Мода была более открытым сегментом занятости, чем университеты или традиционные профессии, которые долгое время оставались закрытыми для евреев. Механизм модной индустрии собирался по винтикам и инстинктивно: ремесло + предприимчивость + поддержка общины.

Волшебные звуки

Если вслушаться в шум мировых модных столиц – монотонный гул Седьмой авеню, шелест машин на парижской Rue des Rosiers, хруст гравия у входа в палаццо Флоренции, – то где-то за ним проступает другое, едва уловимое звучание: речи на идише, базарные интонации вокруг маленьких лавок, в которых обманывали только ценники, но никогда – ремесло. Точно как у Шолом-Алейхема: «Шил он и шил – не разбогател, зато честно людей одевал».

Эта звуковая дорожка – неофициальный саундтрек к истории моды. И где бы ни начиналась эта история, почти всегда в её первой сцене присутствует еврейская семья, скромная мастерская и человек, который пытается не шить, но – выжить. Порой на него накатывает мудрая грустинка в духе того же Шолом-Алейхема: «Портной он, портной… да только штаны по-прежнему рвутся быстрее, чем шьются».

А всё потому, что мода родилась не как стремление к праздности, а попросту – из нужды. И вот она, одна из величайших шуток культурной истории: индустрия моды строилась усилиями людей, которые практически не имели доступа в высшее общество.

Их путь – от бедных иммигрантов к иконам стиля – настолько драматичен, что иногда сам текст биографии звучит как сценарий документальной короткометражки, где главный герой сначала несёт тюки ткани или катит передвижную стойку с одеждой по тротуарам, а затем, буквально через несколько минут, диктует Америке, как она может и, что важнее, как должна выглядеть.

Еврейская история в моде – это история вереницы парадоксов. Творчество, выросшее из выживания. Красота, рождённая от понимания необходимости. Дерзость, сформированная опытом поколений мастеров.

Тех, которые точно знали: мир меняется быстрее, чем мода.

Из мастерских Нижнего Ист-Сайда – к мировым подиумам

Нью-Йорк начала XX века. Узкие улицы, развевающееся бельё над головами, пахнущая свежим хлебом и дымом очагов атмосфера района, куда стекались потоки иммигрантов из России, Польши, Литвы, Бессарабии.

Они трудились, напевая ностальгические мотивы об оставленных штетлах, чтобы потом остаться в стихах – в том числе советского поэта Арона Вергелиса.

Он осваивал самый проблематичный пласт советской/постсоветской еврейской литературы в качестве главного редактора журнала «Советиш Геймланд» – единственного официального журнала на идише в СССР (1961–1991). По сути, соблюдал «правильный» партийный курс, утверждая, что родина у живущих в СССР евреев одна – советская. Поддерживал публикации на идише, на котором писал сам, но считался фигурой, назначенной режимом, участником идеологического контроля над еврейской культурой.

Арон Вергелис был родом из украинского Любара (Житомирская область), из традиционной еврейской среды, где ремесленные профессии – портные, сапожники, жестянщики, бондари – были чрезвычайно распространены.

Одним из них был его отец – портной Лейзер Вергелис. Но в семье были и другие мастеровые, которых Арон тоже видел за работой. Отголоски любарского детства есть в его стихах и песнях на его слова.

Они перекликаются с известной с недавних пор песней Александра Розенбаума: «Звёзды над местечком высоки и ярки, я себе пою, а я себе крою…».

Кажется, именно так поёт старый портной, который лишь на несколько минут отвлёкся от художника Юделя Пэна, чтобы быть увековеченным на полотне в Витебском художественном музее.

 Еврейский портной, вошедший в холсты, стихи и песни, уже больше века символизирует ремесленника с мягким характером и нежной мудростью. Именно здесь, в шуме и тесноте Нижнего Ист-Сайда, десятки тысяч еврейских семей вплетали ткань в свою биографию, а иглу – в универсальное средство адаптации.

Швейные мастерские – sweatshops, как их называли, – были одновременно проклятием и спасением.

Да, труд был тяжёлым, и грошик добывался непросто. Но это была гарантированная занятость, которая давала не только заработок, но и закладывала основы будущего: от рядового ремесла через прочные связи до ощущения своей миссии – создавать мировые бренды.

В крохотных мастерских, под мелодии еврейских музыкантов, доносящиеся с улицы, рождались не только повседневные штаны и платья, но и великие мечты. Об этом рассказывал вышедший на экраны в 1936 году классический идиш-фильм Yidl mitn Fidl («Еврей со скрипкой»), персонажами которого стали не только бродячие музыканты, но и ремесленники.

Levi Strauss, мальчик из Баварии, начинал с малого – с ткани и палаток. Его руки не касались изысков: бархата, велюра, парчи, шифона. Но у него была задумка – сделать что-то такое, отчего ахнет Новый Свет. Он знал, как важно создать вещь, которая не ломается, – и его имя стало синонимом неподвластной времени прочности. Его джинсы – не только символ Дикого Запада, они стали метафорой стойкости. Судя по стремительной популярности джинсов, завоевавших мир, они откровенно рассказывали этому миру, почему так сильна Америка.

Ralph Lauren продавал галстуки из задней комнаты магазина. Он стал дизайнером, который нарисовал свой собственный мир – мир загородных клубов, верховой езды, дорогих тканей и вдохновляющих идеалов. Его Polo стал не просто маркой, а философией американского гламура. Лорен никогда не забывал, что за каждыми роскошными тканями маячили пыльные улицы и растекались унизительно короткие ночи, проведённые в поисках лучшей доли.

То же можно сказать и об остальных еврейских мальчиках и девочках. Они постигали азы ремесла, жадно впитывая секреты профессии.

Calvin Klein в детстве частенько сбегал в ателье соседа, чтобы полюбоваться на красоту строчки.

Marc Jacobs ещё подростком шил свитера бабушке, для которых в её шкафу уже не было места. А такое рвение объяснялось просто: она была единственным человеком, который почему-то верил в его странное упорство. Многое у него не получалось поначалу. Бабушка напоминала ему «бородатый» анекдот:

– Почему у портного всегда должно быть хорошее настроение?

– Потому что он понимает: всё поправимо.

Donna Karan росла среди рулонов, которые её мать раскладывала на кухонном столе. Другого стола в доме не было. Мать выбивалась из сил. Уже измождённая, она укладывала дочурку в кроватку и напевала ей колыбельную: «Портной поёт, пока иголка его ведёт». Повзрослев, дочь поняла: женщины, работающие в офисах и на улицах, нуждаются в одежде другого типа – практичной, удобной, элегантной. Её костюмы стали не просто одеждой для карьеры – они наделяли женщину уверенностью, делали её сильным лидером.

Раннее знакомство с ремеслом важно. Оно создавало ощущение, что мода – не абстракция, не элитарная примета, не небесное вдохновение, а вещественный рукотворный мир. Это формировало дизайнерский дух, делало из ремесленников творцов и предпринимателей одновременно.

Почему еврейская диаспора стала фундаментом американской моды

Иногда говорят, что евреи «нашли себя» в моде случайно. Но история показывает: это была по сути историческая закономерность. Переплелись несколько факторов.

Во-первых, мобильное ремесло. Шитьё – очень древний навык, передававшийся из поколения в поколение. Можно потерять дом, страну, деньги, близких людей – но не умение шить. Оно всегда оставалось бесценной гарантией выживания.

Во-вторых, ограничения профессий в Европе, где на протяжении веков евреям запрещали работать в университетах и ведомствах, служить в армии, вступать в гильдии. Понятно, почему торговля и ремесло становились естественной средой занятости.

В-третьих, умение адаптироваться и поддержка общины. Миграционный опыт воспитывал способность быстро соображать и впитывать законы рынка, быть гибкими, смело менять специализацию. Существовали прочные горизонтальные связи: один помогает другому, семья поддерживает семью. По Нью-Йорку гуляла побасенка: «В Garment District ты можешь найти работу за день, жильё – за час и кредит на ткань – за считанные минуты. Разумеется, если о тебе-таки хорошо говорят».

В-четвёртых, особое чувство материальности. Еврейское восприятие – текстуальное, ремесленное, земное. Ткань, форма, вещь – всё имеет смысл, назначение и клиента. Это сочетание создало настоящий взрыв энергии, который превратил Нью-Йорк в столицу мировой моды, с которым конкурировал Париж – место, где еврейские портные и предприниматели сделали haute couture прибыльным.

Напомню, что этот термин особенный. Haute couture дословно означает «высокое швейное мастерство» или «высокая мода». Так именуется уникальное изделие, созданное вручную по меркам конкретного клиента; эксклюзивные материалы, сложные техники, требующие сотен часов работы; коллекции, которые выпускают лишь немногие дома моды, официально признанные Парижской Палатой высокой моды (Chambre Syndicale de la Haute Couture).

То есть haute couture – это не просто дорогая одежда, а элитная категория моды с особыми стандартами качества и производства. И эту сферу, куда вход евреям был заказан, они замечательно освоили!

Не портной, но Шнайдер. Так можно сказать о носителях этой фамилии, которая свидетельствует о портняжных корнях. В их числе известные в мире личности – от Romy Schneider, знаменитой актрисы, и комика, сценариста и продюсера Rob Schneider до популярной личности в YouTube, музыкального продюсера Kurt Hugo Schneider и автора песен и певца Max Schneider (MAX).

Но бывает и наоборот. Как в случае с Адольфом Цукором, который начинал подмастерьем в меховом ателье, а стал известен как гениальный кинопродюсер, дожив до 103 лет и став «живым памятником старому Голливуду», обладая отнюдь не сахарным (как указывала его фамилия) характером.

Мода как язык выживания

Когда читаешь биографии людей вроде Diane von Fürstenberg, невозможно не заметить скрытую драму их происхождения. Её мать – узница Освенцима, чудом пережившая опыт, который физически не оставлял шансов на материнство. Но у неё получилось! И вот – через двадцать с небольшим лет – её дочь создаёт платье, ставшее символом свободы женщины в 1970-е.

Можно ли сказать, что дизайн – просто удачное изобретение? Или это переработанная, рафинированная память рода, который знает цену свободе тела и духа?

Calvin Klein – другая история. Его чувство тела, его знаменитая сексуальность – это не легкомысленность, а, скорее, попытка вернуть телу ценность, которая часто исчезала в трагической истории семьи иммигрантов.

Marc Jacobs – драматизм и почти театральное отношение к миру: каждая вещь обязана иметь собственную биографию, иначе она не заслуживает внимания.

Levi Strauss – патетика честного труда. Он видел мир, где одежда должна была не украшать, а быть сестрой в работе с камнем.

Estée Lauder – магия прикосновения. Косметика для неё была способом сказать: «Ты имеешь право быть увиденной – самой собой и одновременно необычной».

Эти культурные следы не всегда лежат на поверхности, но они ощутимы в интонации брендов, в их стиле и философии.

       

Еврейская история

Автор статьиАлександр Меламед Журналист, писатель

После окончания факультета журналистика ТашГУ работал в ряде республиканских газет, журналов, редакций Узбекского радио.