Откуда взялось имя Шейлок?
Материал любезно предоставлен Mosaic
Недавно поднялась шумиха вокруг речи Дональда Трампа в Де‑Мойне (Айова), в которой он назвал недобросовестных банкиров «шейлоками». Но прежде чем задуматься, насколько уместно было подобное наименование, я задался вопросом, что заставило Шекспира выбрать еврейскому ростовщику из «Венецианского купца» имя Шейлок. Это совсем не еврейское имя, и оно не было таковым в конце девяностых годов XVI века, когда он писал свою пьесу. По‑хорошему, такого имени вообще нет. Откуда у Шекспира взялась эта идея?
Оказалось, что на самом деле ответа ни у кого нет. Возможно, определенное влияние оказало имя Шерлок, которое восходит к средневековой английской фамилии (оно состоит из староанглийских элементов scir, «яркий», и locc, «локон, прядь волос»), но это имя всегда встречалось крайне редко, при всей популярности детективных рассказов о Шерлоке Холмсе Артура Конан‑Дойля. Но даже если так, мой вопрос просто отодвигается на шаг назад. Что заставило Шекспира, выбирая имя для своего персонажа, вспомнить о «Шерлоке», а если уж он вспомнил, то зачем заменил «Шер‑» на «Шей‑»?
Ни одно из предположений, которые выдвигались до сего дня, не выглядит убедительным. Например, у кого‑то возникла идея, что Шекспир имел в виду каламбур со словом sidelocks, «баки». Это слово уже существовало в английском языке в XVI веке, хотя нет никаких указаний, что оно, как сейчас, использовалось для описания пейсов, которые носят некоторые соблюдающие евреи. Да и не отращивали тогдашние английские иудеи пейсов. Евреи, которым официально было запрещено жить в стране до середины XVII века, составляли тогда маленькую кучку полуподпольных потомков марранов, изо всех сил старавшихся скрыть свою еврейскую идентичность. У Шекспира просто не было оснований связывать пряди волос по бокам лица с еврейством.
Шекспировед начала ХХ века Джордж Лайман Киттредж выдвинул другую теорию. «Имя Шейлок, — писал он, — можно связать с древнееврейским словом шалах, которое в Ваикра 11:17 и Дварим 14:17 переводится как “баклан”, по‑английски cormorant. “Прочь, алчный баклан”, — гонит Эвтрапел ростовщика Филаргура в анонимной пьесе “Тимон”, написанной в 1590 году или ранее. В [шекспировском] “Кориолане” “бакланово брюхо” служит метафорой патрициев, которые “издают законы против ростовщичества на пользу ростовщикам”». Но хотя Киттредж знал о Шекспире больше, чем кто бы то ни было, эта гипотеза чересчур натянута. Если бы Шекспир хотел использовать слово «баклан», он легко мог бы это сделать, назвав своего героя Комрант или Кормрин или что‑нибудь в этом роде, и публика бы уловила намек. Зачем мучиться и придумывать имя на основе библейского иврита — языка, которым он не владел и который в елизаветинской Англии знали единицы?
Не стал бы он так делать. Источник «Шейлока» остается загадкой — и мне кажется, что это само по себе знаменательно. В конце концов, Шекспиру проще всего было бы дать Шейлоку откровенно еврейское имя. Он мог бы назвать его Моисеем, или Исааком, или Авраамом или еще как‑нибудь в этом духе — назвал же он жену Шейлока (которая в пьесе не фигурирует) Лией, а его друга (который появляется в одном из эпизодов) — Тубалом. (Не то чтобы имя, фигурирующее в английской Библии в форме Тубал — на библейском иврите Туваль — когда‑либо встречалось среди евреев, но по мнению Шекспира, оно вполне могло встречаться.) И имя Шейлок не итальянское и не латинское, подобно именам христианских персонажей пьесы: Антонио, Бассанио, Лоренцо, Порции и др. Каким бы ни было его происхождение, похоже, смысл этого имени состоял в том, чтобы подчеркнуть уникальность его носителя и избежать его отождествления с каким‑то усредненным типом, прежде всего, с усредненным евреем.
Когда я, собираясь написать эту колонку, перечитывал «Венецианского купца», меня поразило, насколько хорошо прописан этот герой. Он намного интереснее и сложнее всех прочих персонажей пьесы. Нельзя не признать, что он обладает и стереотипными чертами. Его одержимость деньгами, ум законника, упрямство — все это не просто соответствует представлениям большинства англичан шекспировского времени о евреях, с которыми они обычно никогда не сталкивались. Эти характеристики необходимы для символической структуры пьесы, которая противопоставляет Ветхий Завет Новому, иудейскую суровость — христианскому состраданию, мстительность — прощению. Но даже в этих рамках Шекспир сделал все возможное, чтобы усложнить своих персонажей и не дать им превратиться в карикатуры. Шейлок — человек беспощадный, но никогда не бесчувственный, жестокосердый, но не слабый умом, безжалостный, но одновременно достойный жалости, а Антонио, Бассанио, Порция и весь венецианский высший свет, к которому они принадлежат, — люди симпатичные, но легкомысленные, прекраснодушные, но лицемерные, любящие друг друга, но злобные с чужаками — особенно, конечно, с самим Шейлоком.
Сюжет «Венецианского купца», который доводит жанр драматической комедии до максимально возможной серьезности, крутится вокруг «фунта мяса», который Антонио вынужден пообещать Шейлоку, если он не сможет выплатить взятую у того ссуду. Однако, рассуждая об этой сделке, обычно забывают, что, когда Шейлок выдвигает условие для кредита, он совершенно не ждет, что дело дойдет до подобного. Антонио, который, как мы узнаем в начале пьесы, насмехался над еврейством Шейлока и неоднократно публично унижал его, — состоятельный коммерсант, но у него временно не оказалось наличности. Нет никаких причин подозревать, что последующие события приведут к его разорению. И он, и Шейлок рассматривают условие о фунте мяса как «шутку» , merry sport, говоря словами Шейлока. Смысл этой шутки в том, чтобы изменить мнение Антонио об алчности Шейлока, ведь он отказывается от процентов по ссуде. Только после банкротства Антонио, оглушенный и разгневанный бегством единственной дочери Джессики с христианином Лоренцо и кражей драгоценностей ее покойной матери, в которых замешаны друзья Антонио, Шейлок решает сполна потребовать то, что ему причитается. Это не извиняет его в глазах Шекспира, да и в наших собственных, но это помогает нам понять всю глубину его гнева и ощущения несправедливости.
Всем известен монолог Шейлока «Если нас уколоть — разве у нас не идет кровь?» Возможно, это самый сильный и красноречивый протест против антисемитизма в мировой литературе. Но в пьесе есть еще одно его страстное восклицание, обращенное против лицемерия венецианцев‑рабовладельцев, которые упрекают его за жестокость, и эти слова тоже заслуживают особого внимания:
У вас немало купленных рабов;
Их, как своих ослов, мулов и псов,
Вы гоните на рабский труд презренный.
Раз выкупили их. Ну что ж, сказать вам:
«Рабам вы дайте волю; пожените
На ваших детях; чем потеть над ношей,
Пусть спят в постелях мягких, как у вас,
Едят все то, что вы»? В ответ услышу:
«Они — мои рабы». И я отвечу:
«Фунт мяса, что я требую, купил я
Не дешево; он мой, хочу его!»
Да, Шейлок жесток, но христианская Венеция не менее жестока, и в отличие от Шейлока, не готова это признать. «Не действует по принужденью милость; / Как теплый дождь, она спадает с неба», — говорит прекрасная Порция в еще одном знаменитом монологе пьесы. Скажи это, замечает Шекспир, используя риторические таланты Шейлока, венецианским рабам!
Споры о «Венецианском купце» продолжаются бесконечно. Серьезные литературные критики доказывали, что пьеса имеет антисемитский характер. Я придерживаюсь мнения, что это не так. Конечно, в ней есть антисемитские мотивы. Шекспир, как и все люди, был дитя своей эпохи. Но если он где‑нибудь и поднимается выше стандартных клише того времени, то это в «Венецианском купце». Учитывая историю слова «шейлок», наверное, президенту Трампу не стоило бы использовать его в публичной речи. Но не вините в этом Шекспира. Вините тех читателей, которые читают его не так, как следовало бы.
Оригинальная публикация: Where Did Shylock Get His Name?
Комментариев нет:
Отправить комментарий