«Хорошо умереть за Родину»
Жизнь Иосифа Трумпельдора случилась на тектоническом разломе истории. Герой русско‑японской войны, лишившийся на ней руки, пленник микадо, кавалер Георгиевского креста всех четырех степеней, герой Первой мировой, российский прапорщик и британский капитан, герой сионистского эпоса, он погиб 105 лет назад, 1 марта 1920 года, на севере Страны Израиля в бою с арабами.
О жизни Трумпельдора написаны тонны разнообразных текстов — я перейду сразу к коде: словам смертельно раненого героя, вошедшим в золотой фонд сионистской риторики:
טוב למות בעד ארצנו
тов ламут беад арцейну
хорошо умереть за Родину
Школьники учат в школе, поэтому в Израиле знают все — во всяком случае все, кому довелось быть школьником в Израиле.
В ивритской просодии звучит латинская медь:
Dulcē et decōrum est prō patriā mōrī
Сладостно и почетно умереть за Родину
Гораций. Оды, III.2.13
Решительно отношу «тов ламут» к Горацию — случайное совпадение практически невозможно. Да даже если бы и так, все равно из‑за спины еврейского героя будет выглядывать римский классик.
Звучит ли латинская медь в ушах израильских школьников, не ведаю: в израильской школе учиться не довелось.
До поры до времени все шло хорошо, но в свой час, как и положено, явились незваные демифологизаторы и замутили патриотическую ясность и звонкость.
Где Гораций и где Трумпельдор, спросили они.
Он толком иврит не знал, какие уж там максимы, сказали они.
На устах смертельно раненого героя была не театральная декламация, а выразительный русский мат, сказали они — что же еще?!
Сильная батальная сцена, картина художника Кузьмы Петрова‑Водкина «Смерть Трумпельдора»: демифологизаторы в пыльных шлемах склоняются над павшим героем, а он им слабым или, напротив, неожиданно сильным и звонким голосом выдает нерационализируемый евклидовым умом мистический русский концепт: — —— — — (сигнал воздушной тревоги заглушает сказанное, слышно только последнее — невинное слово «мать»). Все это хорошо, выразительно, эстетически безупречно: в «мать» веришь сразу и безусловно — в «тов ламут» совсем нет.
А теперь я выступлю демифологизатором демифологизаторов.
Начнем с мата. Жаботинский в «Слове о полку» (1928) рассказывает о встречах с Трумпельдором. Говорит, в частности, о том, что его поразило: в отличие от других русскоговорящих героев, Трумпельдор никогда не использовал обсценную лексику. Никогда. Жаботинский пишет с изумлением: «Даже русская казарма не повлияла» . Самое грубое слово у него было «шельма».
Но ежели всю жизнь язык его обходился без этих слов, откуда они могли явиться в смертный час?
Об иврите. В детстве Трумпельдор учился в хедере, так что какой‑никакой книжный иврит у него был. И есть свидетельство того же Жаботинского: «Еврейский язык у него капал медленно, был небогат словами, но точен» . Иными словами, «тов ламут беад арцейну» сказать вполне мог: не Б‑г весть какие редкие слова, не Б‑г весть какой сложности конструкция.
Наконец, откуда Гораций в жизни этого бывшего ученика хедера, дантиста и солдата. Ларчик открывается просто: после выхода в отставку Трумпельдор учился на юридическом факультете императорского Санкт‑Петербургского университета, где в него щедро вливали латынь, в том числе, предположительно, и горациеву.
Отсюда следует, что Трумпельдор вполне мог сказать прославившую его фразу.
Однако отсюда не следует, что он ее сказал.
Тем паче, по свидетельству Жаботинского, в речи Трумпельдора совсем не было пафоса , а ведь без пафоса «тов ламут» не скажешь.
Кстати, Жаботинский, чье «Слово о полку» вышло через восемь лет после смерти Трумпельдора, ничего об адаптации Горация к сионизму не знает. Зато знает другую версию предсмертных слов героя: «По‑еврейски любимое его выражение было “эн давар” — ничего, не беда, сойдет. Рассказывают, что с этим словом на губах он и умер» .
P. S. К делу не идет, но как не вспомнить о последних словах самого Жаботинского: «Покоя, только покоя, хочу только покоя» — на знамени не напишешь, к сионистским максимам не пришьешь, как, впрочем, и «эн давар» Трумпельдора.
Комментариев нет:
Отправить комментарий