Мы в 1953-м.
Элиэзер М. Рабинович
«Пусть помнят о них те, кто выжил! Это поможет им осмыслить пережитое…»
Я.Л. Рапопорт. На рубеже двух эпох. Дело врачей 1953 года, Москва, «Книга», 1988.
«Итог: к 31 декабря 1952 г. нет ни одного момента, который можно было бы назвать детством и ни одного мгновения, которое мне вновь хотелось бы пережить».
Из собственной статьи о 1953-м годе, «Еврейская старина», №1 (76), 2013.
Новый фильм Андрея Смирнова «За нас с вами» в течение двух с половиной часов держит нас в напряжении, рассказывая о последнем полугодии, даже пяти месяцах, сталинского правления. История начата уже после 19-го съезда партии в октябре 1952 года, а окончена в один из трёх дней 6–8 марта, когда можно было пройти перед гробом Сталина. Почему опять к этому прошлому? «Потому, – говорит режиссёр в недавнем интервью1, – что мы остались такими, какими мы были под Сталиным». Не было суда над компартией, и она продолжает свободно оперировать в СССР, а популярность Сталина только растёт.
Я думаю, что есть ещё одна причина: никто из его исполнителей не жил при Сталине. Смирнов же родился в 1941 году, я на 4 года его старше, и наше поколение остаётся последним живым свидетелем того, как работала самая кровавая идеология в истории человечества. До этого Смирнов создал эпический фильм «Жила-была одна баба»2 о Тамбовском крестьянском восстании, подавленным массовыми расстрелами и почти не отражённым до этого в искусстве.
И исполнительница главной роли Юлия Снигирь, в интервью и в конце фильма, а ещё важнее сам режиссер утверждают, что этот пронзительный страшный фильм – о любви. Мне же кажется, что о ненависти и предательстве в не меньшей мере, и о терроре, то есть обо всех сторонах этой необыкновенно сложной жизни, но в последнюю очередь о романтической любви.
Мы сразу знакомимся с коммунальной квартирой – важнейшим экономическим и социальным институтом сталинского времени, намного пережившем его. Первые 16.5 лет моей жизни, не считая эвакуации, прошли в квартире, где 15 семей, живших на 4-х уровнях (2 этажа, полуподвал и мезонин) делили две уборные и два крана холодной воды. Но обычно коммунальная квартира находилась на одном этаже многоэтажного дома, и табличка у дверей указывала гостю, сколько звонков нужно к той или иной семье. В данной квартире большую комнату занимает семья профессора Петкевича, польских корней, где он сам с женой спят на одной кровати, их дочь Дина с мужем Борисом в противоположном углу на другой, и сын-школьник – на третьей. Дина и Борис женаты 15 лет, из которых 3.5 Борис провёл на фронте. Их поломанная кровать поддерживается штабелем кирпичей, и фильм начинается с попытки «молодых» на интимность, которая кончается грохотом от упавших под ними кирпичей. Без всякого стука дверь открывается разъяренным соседом: «У вас совесть есть? Четверть шестого утра!» Итак, добро пожаловать в московский быт времён «высокого» сталинизма.
На сундуке спит Настасья Михайловна (или просто «Михайловна») – домработница Петкевичей.
Мы наблюдаем нищету. Муки дают по 2 кг на семью примерно раз в месяц, и для этого надо выстоять длинную очередь, с перекличками. Я это хорошо помню, когда я после школы старался, насколько мог, стоять в очередях, пока мама работала и помню номерки, написанные химическим карандашом на тыльной стороне руки. Дина опоздала на две минуты, и та женщина, что вела список, её, по доброте своей (!) восстановила, а могла бы и отказать – полный произвол. «Завтра открывают в 8, перекличка в 7!»
«Два кило семье на месяц!» «В войну в деревне не дали ни грамма муки» «Всё, что сеяли, отбирали под чистую». Жили же колхозники только, выращивая овощи на небольшом приусадебном участке, и разрешалось иметь ОДНУ корову, сколько–то кур и свиней. Свои продукты они могли продавать в городе на одном из многих колхозных рынков по цене намного выше, чем в магазине, где их или не было, или они были очень низкого качества. Хлеб в Москве обычно был, но вдруг случился какой-то короткий период, когда и он исчез. Помню только один такой эпизод. Мы жили на Б. Татарской (тогда ул. Землячки), и нужно было встать в очередь около пяти утра метрах в ста от перекрестка с Климентовским переулком, пройти его весь до магазина «Хлеб» на углу с Пятницкой улицей, чтобы где-то к четырем получить хлеб, если он ещё оставался. Как это могло совмещаться со школой, совершенно не помню. Сказать, что этого не могло уже быть к концу 1952 года никак не могу, потому что когда я в 1954–55 гг. учился в Иваново, и там еще и тогда случались перебои с хлебом.
Профессор читает лекцию по литературе и после неё к нему подходит новый человек – аспирант Олег Рутковский и говорит, что хочет обсудить его ранние работы по ФЕНОМЕНОЛОГИИ. Но профессор напуган – не провокация ли? Вся серьёзная философия в 1922 году была выслана Лениным из России на т.н. «философском пароходе». Олег демонстрирует, однако, такое знание предмета, что профессор теплеет, даёт номер телефона, и мы уже видим аспиранта за столом почти как члена семьи. Олег читает и рукопись книги, которую Петкевич пишет, не надеясь на издание когда-либо при его жизни.
У Бориса, который работает мастером на строительстве метро, сложные отношения с тестем. С одной стороны, он жалуется ему, что на его работе опять понизили расценки, и народ бесится. «Мы что, – рабы?» «Мы, – отвечает профессор с явной издевкой, – рабочий класс, сливки общества». Рассказывает, что рабов было содержать очень невыгодно в рабовладельческом обществе, потому что о них нужно было заботиться так, как советская власть совсем не заботится о своих «сливках». А с другой:
«Прекращайте вашу агитацию, Пётр Казимирович. Можно подумать, что ничего больше не было». Ответ: «Ничего не получилось, кроме красного террора». «А в какой войне победили!» «Но за одного немца четырех или пяти своих!».
Борис – член партии. Пётр Казимирович не уверен, что должен с этим считаться. Хотя мы все прошли через комсомол, без членства в котором нельзя было бы получить высшее образование, к членству в партии в такой среде относились с некоторым презрением. Но Борис напоминает, что вступил в партию под огнем 1943 года на Курской дуге, когда, наверно, принимали скопом и нельзя было бы отказаться. Профессор, скрепя, принимает объяснение. То, что Борис, несомненно, заслуживает большего доверия, мы сейчас увидим.
На лестничной клетке колхозница Раиса продает свежее молоко. Это уже давнее знакомство для жильцов, потому что Дина приготовила и отдала ей ботинки, из которых вырос их мальчик. Она обещает в следующий раз принести «творожку», который на рынке «6 рублёв за кило».
Мы в деревне у Раисы, которая доит корову. Середина дня, но входит ее муж Василий, которому, казалось бы, рано прийти с работы. В чём дело? – его уволили: как это человек, который был в плену, живёт так близко к Москве, тогда как полагалось бы жить за 101-м километром! «Сколько они тебя будут мучить за этот плен?», – и мы понимаем, что Василий уже провёл несколько лет в лагере за такое «преступление». Пьёт водку и дешевый портвейн, смесь которого с водкой особенно пьянит. Пьют стаканами. Раиса его кормит и чувствуется, что они очень близки. Входит мать Василия, которая пришла из церкви, просит водку и для себя. Беременная Раиса не пьёт.
Василий заводит патефон, на котором уже стоит пластинка, и начинается одна из самых пронзительных и вызывающих слёзы сцен: танец под «Брянскую музыку» (поёт Леонид Утёсов), – сначала Василий один, потом заставляет жену, и они всё более распаляются в бешеном танце, падая в конце на диван, но тут появляются дети, и ничего больше не происходит.
Песню можно отдельно послушать на:
1
С боем взяли мы Орёл, город весь прошли,
И последней улицы название прочли,
А название такое, право, слово боевое:
Брянская улица по городу идёт –
Значит, нам туда дорога,
Значит, нам туда дорога
Брянская улица на запад нас ведёт.
2
С боем взяли город Брянск, город весь прошли,
И последней улицы название прочли,
А название такое, право, слово боевое:
Минская улица по городу идёт –
Значит, нам туда дорога,
Значит, нам туда дорога
Минская улица на запад нас ведёт.
3
С боем взяли город Минск, город весь прошли,
И последней улицы название прочли,
А название такое, право, слово боевое:
Брестская улица по городу идёт –
Значит, нам туда дорога,
Значит, нам туда дорога
Брестская улица на запад нас ведёт.
4
С боем взяли город Брест, город весь прошли,
И последней улицы название прочли,
А название такое, право, слово боевое:
Люблинская улица по городу идёт –
Значит, нам туда дорога,
Значит, нам туда дорога
Люблинская улица на запад нас ведёт.
5
С боем взяли город Люблин, город весь прошли,
И последней улицы название прочли,
А название такое, право, слово боевое:
Варшавская улица по городу идёт –
Значит, нам туда дорога,
Значит, нам туда дорога
Варшавская улица на запад нас ведёт.
С боем взяли мы Варшаву, город весь прошли…
На Берлин!
Значит, нам туда дорога,
Значит, нам туда дорога.
Раиса попросила Бориса помочь Василию. И он входит в кабинет Бориса на стройке Метро. Тот – сначала с некоторым недоверием, но быстро понимает, что перед ним – герой с той же Курской дуги, танкист, о котором он слышал и которого взяли в плен, когда он был контужен и лежал без сознания. Борис мгновенно теплеет, пожимает руку, просит помощника достать бутылку водки, разливает на три полных стакана. «Хлебнул ты, брат, по полной. Что ты умеешь делать?» «Всё». «Электровоз водить?» «Да, я это делал в Караганде».
Борису звонят, что в шахте несчастье. Они спускаются на лифте. Внизу – раненый взрывом, но живой рабочий. Борис приказывает взрывы прекратить, работать только лопатой, в крайнем случае – отбойным молотком. «Мы никуда не торопимся».
Он просит Василия дать ему паспорт. «Какой паспорт? Мы же колхозники, у нас их нет». Борис учит его, как обмануть – «в отделе кадров про плен не пиши» – мы – Метрострой, мы сами себе хозяева. Василий получил чистый паспорт, Вождение электровоза обеспечило ему сравнительно высокую зарплату, семья получила комнату в Москве, и в конце фильма Дина наталкивается на Раису, которая теперь продаёт мороженое. Она несчастна, потому что потеряла плод на пятом месяце, но они теперь москвичи с паспортами, потому что «Васька работает у «твово», платят «ничаво», конуру дали у Таганки в 14 м. Маловато на четверых, но справляемся»
«Твой-то что для нас сделал!» Дина покупает у неё мороженое и не рассказывает, что «твой» из семьи ушёл.
Интересно, что подобную историю об Ионе Дегене, всю войну проведшим в танке, потом профессоре-хирурге из Киева, умершем в Израиле, рассказывает Юрий Солодкин:
«Долгие месяцы, проведённые в госпиталях, собственные увечья и сострадание к увечьям других вызвали желание быть не просто врачом, а врачом-ортопедом. Готовясь к этому, Ион параллельно с занятиями в мединституте посещал лекции по механике в университете… Ведёт заседание комиссии приехавший из Киева начальник отдела кадров Минздрава.
– Поедете врачом-терапевтом в Свердловскую область, – решает он.
– Я инвалид Отечественной войны второй группы и имею право на свободный диплом. Но я согласен ехать куда угодно, только ортопедом.
– Советская власть, – грубо пресёк его начальник кадров, – не для того тратила деньги на ваше образование, чтобы вы ставили ей условия.
Никто не мог поверить, что это произошло. Антисемитизм? Да, но не до такой же степени! Смириться? Это не для Иона Дегена.
Хождение по кабинетам Минздрава в Киеве оказалось бессмысленным. Потеряв несколько дней, Ион направился в ЦК компартии Украины… Однако в Москве оказалось еще хуже… На третий день после бессонной ночи в девять часов утра он снова был на площади Ногина. После очередного телефонного разговора, ничем не отличавшегося от всех предыдущих, Ион не выдержал. Сказались и боль в зарубцевавшихся ранах, и накопившаяся обида. Ион рванулся к ближайшему окошку, и капитан МГБ, обалдев от неожиданности, услышал отборнейший мат. Он высунулся из окошка, пристально посмотрел на явно своего человека и его орденские планки и вдруг неожиданно спросил:
– Кем был на фронте, служивый?
– Танкистом.
– В каком корпусе?
– Во второй отдельной гвардейской бригаде.
– Иди ты! Да мы, бля, соседи! Я в сто двадцатой. Слыхал? Стой, да ты, часом, не тот взводный, что первым вышел на Шешупу?..
– Ну, бля, и вправду ты Счастливчик, – повторил он. – Иди на прием к зав. админотдела.
Около получаса, не прерываемый ни разу, Ион рассказывал заведующему административным отделом о себе, о распределении, о горечи и обиде. Даже впервые произнес слово «антисемитизм»… Тут же тот позвонил в Киев и приказал заведующему административным отделом ЦК КП/б/ Украины немедленно обеспечить зачисление Иона Дегена в клиническую ординатуру кафедры ортопедии и травматологии Института усовершенствования врачей. В Киеве, похоже, попытались возразить, на что из Москвы последовал раздражённый ответ: “Значит, будет один из 184-х!”
Мы не рассказали о других соседях. Супруги Дорфман – врачи и, конечно, евреи. Оба мужчины – Петкевич и Дорфман – стоят в очереди за новогодними ёлками. Дорфман отводит Петкевича в сторону и рассказывает об аресте, пока необъявленном, самых выдающихся врачей – на десять евреев один русский, Виноградов – личный врач Сталина. Ожидается, – рассказывает Дорфман, – что евреев могут выселить в Биробиджан. Петкевич не верит. Они покупают ёлки и несут их домой.
У Петкевичей – веселая новогодняя вечеринка, Зина с мужем прибегают прямо к бою часов. Хозяйка – прекрасная повариха: салат Оливье, гусь в яблоках, музыка, разговор о коллекции марок – всем хорошо вместе, тосты «за нас с вами!» Год 1952-й был плохой, и они желают и надеются, что новый год будет лучше уходящего. И только всё это они выпили и друг другу пожелали, как стук в дверь – входят офицеры МГБ с понятыми – Петкевич арестован. Действительно, с Новым годом!
Идёт обыск. Олег говорит Дине:
«Дайте мне, пожалуйста, мою рукопись».
«Какую вашу?» – она не знает ни о какой его рукописи.
«Мою», – настаивает Олег.
Дина поняла, открыла стол отца и отдала ему рукопись готовящейся книги.
«Что это?» – спрашивает офицер, беря папку в руки.
«Я – Олег Рутковский, аспирант, мой адрес такой-то. Это моя диссертация, я принёс её профессору Петкевичу на рецензию. Отдайте её мне, пожалуйста».
Офицер просматривает, отдает папку и велит Олегу уйти. Тот уходит, спасая рукопись.
«Интересно, кто же на меня донёс? – спрашивает тесть. – Уж не ты ли, Борис?»
Разъярённый этим совершенно несправедливым упреком, Борис назавтра собирает чемодан и уходит:
«Я живу в этой семье 16 лет и не избавился от подозрения, что я – стукач?!»
Жена его не удерживает. Несколько дней назад она, ласкаясь, спросила, любит ли он её. А затем упрекнула:
«Я ждала 3.5 года, а с войны вернулся совсем другой человек – чужой, капризный, раздражительный», – это она ему говорит через семь лет по окончании войны? После того, как они родили и уже вырастили сына-школьника?
Назавтра Дину, как дочь врага народа, увольняют с работы в издательстве. В качестве «любезности» директор разрешает ей подать заявление об уходе «по собственному желанию». Никто на работу её не возьмёт, накоплений нет никаких. Дина, мать, Михайловна думают, что можно продать. Серебро? – его почти нет. Швейцарские часы, которые Борис привез ей с войны? Отрез на костюм для отца, который так и не пошили? Прекрасная мысль пришла в голову Зине: у них есть знакомая, тупая, но богатая, которая хочет защитить диссертацию. И Дина до трёх ночи печатает для той кандидатскую диссертацию о Чернышевском.
Это всё на фоне будней в тюремных очередях, типа тех, в которых Ахматова провела 17 месяцев в 1938 году и которые она описала в «Реквиеме». С ночи надо записываться в справочное бюро на Кузнецком мосту, чтобы узнать, в какой тюрьме отец. Он в Лефортово, и там у Дины взяли для него 20 рублей.
13 января. Сосед на кухне громко читает сообщение правительства о врачах-вредителях. Из душа выскакивает разгневанный доктор Дорфман: «Они все – врачи самой высокой категории, я их всех знаю!»
«А почему я должен Вам верить?» «Потому что я всю войну был врачом на фронте!» Сосед доносит и через несколько дней арестовывают и Дорфмана.
А пока Дина стоит в тюремных очередях, у неё появляется «друг» – капитан МГБ Иван, который уверяет, что ни один мужчина ни в чём ни может отказать такой красивой женщине. Он защищает Дину, когда у неё пытаются отнять близкое (26-е) место в очереди, узнаёт и приносит информацию об отце, которому дали 10 лет («он не выдержит») и уже отправили в лагерь под Иркутском.
Как бы фоном идёт сообщение о болезни и смерти Сталина. Соседка в истерике: «Как же мы без него будем жить? Теперь американцы нас совсем разбомбят!» Так русские и сейчас говорят об Америке, от которой ничего, кроме добра, они не видели.
Капитан и Дина проходят мимо очереди к телу Сталина, что могло быть только 6, 7-го или 8-го марта. Иван рассказывает, как вся его семья была практически вырезана во время раскулачивания и подавления Тамбовского восстания, так что он «совсем один». После чего капитан заводит её в свою комнату, отсылает уборщицу, даёт Дине копию приговора и адрес лагеря и предлагает выйти за него замуж.
«Нет. Я на десять лет тебя старше. А ты, что, не женат?»
«Почему не женат? Есть жена и дочь. Всех брошу ради тебя».
«А поцеловать хотя бы можно?» И мы видим два сплетенных нагих тела, после секса рассуждающих о любви.
В этот момент героиня и автор меня теряют. За предыдущие два часа мы ни разу не видели обнажённых тел, настолько фильм не об этом. Если в центре фильма любовь – любого сорта, то последнее, что ему подходит, это секс и публичная нагота. Этого не было ни в первой сцене, когда Борис и Дина свалились с кровати, ни в конце бурного танца Василия и Раисы, когда они, возбужденные, упали на диван. Скромность и сдержанность господствовали во всей драме. А тут Дина, которая не ударила палец о палец, чтобы удержать мужа, для чего, наверно, одного тёплого слова хватило бы, ПЛАТИТ капитану госбезопасности своим телом, камера не стыдится подробностей, и она называет это словом «любовь». На этом фильм кончается.
Можно было бы спросить: а что было потом? Ни слова об освобождении врачей, о возвращении отца хотя бы через пару лет. А зачем? Герои этого не знают, мы же знаем хорошо, так что момент исторического окончания – разница в их и нашем знании – выбран правильно. Потому что уже 10 марта – НАЗАВТРА ПОСЛЕ ПОХОРОН:
«На заседание Президиума ЦК КПСС 10 марта 1953 года, проходившее под председательством Маленкова, были вызваны «идеологи» П. Н. Поспелов, М. А. Суслов, главный редактор «Правды» Д.Т. Шепилов. Как вспоминал Поспелов, в ходе заседания Маленков подверг редакцию газеты резкой, критике, заметив, что природа многих ненормальностей, имевших место в истории советского общества, крылась в культе личности. Подчеркнув, что перед страной стоят задачи углубления процесса социалистического строительства, Маленков отметил: “Считаем обязательным прекратить политику культа личности”».
Поразительно: Маленков уже употребляет выражение «культ личности», т.е. уже в тот день могли появиться какие-то надежды, которых не было позавчера. А через три недели правительство отказалось от преследования врачей. Но наши герои не могли этого знать в момент, выбранный авторами для завершения фильма.
1 Режиссер Андрей Смирнов о новом фильме «За нас с вами», цензуре и кино в современной России.
2 Жила-была одна баба
