Это один из самых загадочных, но в то же время важнейших эпизодов Торы — рассказ о мгновении, когда еврейский народ получил свое имя — Израиль, означающее того, кто «противоборствует Б‑гу и людям и одолевает (их)» .
Услышав, что навстречу ему идет его брат Эсав с отрядом из четырехсот человек, Яаков устрашился. Он, как сказано в Торе, «сильно испугался и опечалился». Подготовился, предприняв три вида мер: с целью умилостивления, с целью молитвы и на случай битвы (комментарий Раши к Берешит, 32:9) .
Он послал Эсаву в подарок множество голов крупного и мелкого скота, надеясь тем самым умилостивить его. Помолился Б‑гу: «Прошу, спаси меня от моего брата» (Берешит, 32:12). А также подготовился к битве, разделив своих домочадцев и все хозяйство на два стана, чтобы хотя бы один из этих станов уцелел.
И все же он не перестал тревожиться. Ночью, оставшись один, он до рассвета боролся с каким‑то незнакомцем. Кем был этот незнакомец, неясно. В тексте сказано, что это был мужчина . Ошеа (12:4) назвал его ангелом. Мудрецы говорили, что это был ангел‑хранитель Эсава . А сам Яаков, по‑видимому, был уверен, что повстречался с Б‑гом. Место, где произошла эта схватка, Яаков нарекает «Пнуэль», заявляя: «Я видел Б‑га лицом к лицу и не лишился жизни» (32:31).
Яаков борется с ангелом. Марк Шагал. 1963
Истолкований этого эпизода много. Но есть одно, особенно интересное как в стилистическом, так и в содержательном плане. Его дал внук Раши, рабби Шмуэль бен Меир (Рашбам, Франция, ок. 1085–1158). У Рашбама был поразительно оригинальный подход ко всем комментариям Библии . Он полагал, раз мудрецы, читая текст, стремились делать из него выводы по алахическим вопросам, часто они не вникали в «омек пшуто шель микра», как это называет Рашбам, то есть в прямой, простой смысл текста во всей его глубине.
Рашбам считал, что его дед порой ошибался, склоняясь к мидрашному, а не «простому» истолкованию текста. Он сообщает, что часто дискутировал об этом с самим Раши и тот признавался: будь у него время, написал бы расширенные комментарии к Торе в свете новых догадок о ее простом смысле, осенявших его «каждый день». Этот интереснейший факт позволяет нам как бы прочесть мысли Раши — величайшего и известнейшего во всей истории раввинистической учености комментатора священных текстов.
Все это является преамбулой к весьма примечательному истолкованию сцены ночной борьбы, которое дает Рашбам. Он считает ее образчиком того, что Роберт Альтер позднее назовет типовой сценой , то есть стилизованного эпизода, встречающегося в Танахе, самое малое, два раза. Один из очевидных примеров — «знакомство молодого мужчины с его будущей женой у колодца»: в Торе эта сцена разыгрывается трижды, несколько варьируюсь, с разными действующими лицами: между слугой Авраама и Ривкой, Яаковом и Рахелью, Моше и Ципорой. Между тремя эпизодами есть различия, но схожих черт достаточно, чтобы мы догадались: это устоявшийся сюжетный ход. Другой пример, встречающийся в Танахе много раз: женщина, которая дотоле была бесплодна, рождает героя.
Рашбам считает этот подход ключевым для понимания сцены с ночной борьбой Яакова. Он проводит параллели с другими эпизодами Танаха, в особенности с историей Йоны и редко обсуждаемым эпизодом из жизни Моше. Согласно тексту, когда Моше с семьей возвращался в Египет, «в пути, на ночлеге, Г‑сподь настиг [Моше] и хотел умертвить его» (Шмот, 4:24). И тогда Ципора спасла Моше жизнь, сделав их сыну брит (Шмот, 4:25–26).
Ключ к пониманию всех трех эпизодов дает история Йоны. Он пытался увильнуть от своей миссии — поручения отправиться в Ниневию и предупредить жителей, что, если они не покаются, их город будет разрушен. Йона сел на корабль и попытался сбежать в Таршиш, но Б‑г наслал бурю, грозившую потопить корабль. Тогда пророка швырнули в море, где его проглотила, а позднее изрыгнула живым и невредимым гигантская рыба. Тогда до Йоны дошло, что сбежать невозможно.
То же самое, говорит Рашбам, относится и к Моше: в беседе у горящего куста тот неоднократно дал понять, что не решается браться за выполнение Б‑жьего поручения. Очевидно, даже отправившись в путь, Моше все еще подумывал увильнуть и тем прогневал Б‑га.
Так было и с Яаковом. На взгляд Рашбама, Яаков, невзирая на заверения Б‑га, все равно боялся встречи с Эсавом. Он не нашел в себе достаточно смелости и попытался бежать. Чтобы помешать его бегству, Б‑г послал ангела.
Это уникальное истолкование побуждает взглянуть на ситуацию трезво. Вот три великих человека — Яаков, Моше и Йона. Но все трое, по словам Рашбама, испытывали боязнь. Чего же они боялись? Ни один из них не был трусом.
В сущности, они боялись своей миссии. В беседе у горящего куста Моше все время твердил Б‑гу: да кто я такой? Люди в меня не поверят, я же косноязычен, говорить не мастак. Йоне не хотелось передавать Б‑жье послание недругам Израиля. А Яаков сказал Б‑гу: «Я недостоин всех милостей и той верности, что Ты явил Своему рабу» (Берешит, 32:11).
Причем такая боязнь посещала и других людей, упомянутых в Танахе. Например, пророка Йешаяу, когда он сказал Б‑гу: «Я человек с нечистыми устами». И Ирмеяу, когда он сказал: «Я не речист, ведь я (еще) отрок».
Это не страх за свое физическое тело, а опасения не сдюжить: не справиться с поставленной задачей. «Кто я такой, чтобы вести за собой еврейский народ?» — вопрошал Моше. «Кто мы такие, чтобы нести людям слово Б‑жье?» — вопрошали пророки. «Кто я такой, чтобы предстать перед моим братом Эсавом, зная, что я продолжу завет, а он не продолжит?» — вопрошал Яаков. Иногда величайшие люди глубоко не уверены в себе, осознавая, какая огромная ответственность на них возложена, считая, что их слабых сил недостаточно.
Иметь мужество еще не значит, что страх тебе неведом. Иметь мужество — значит чувствовать страх, но преодолевать его. Так обстоит дело с мужеством, необходимым для физических подвигов, а уж с мужеством, необходимым для нравственных и духовных подвигов, — тем паче.
Известны высказывания Марианны Уильямсон на эту тему. Она пишет: «Сильнее всего нас страшит не опасение, что задача нам не по плечу. Нет, сильнее всего, в глубине души, нас страшит наше собственное безграничное могущество. Больше всего нас пугает вовсе не наш внутренний мрак, а наш внутренний свет. Мы мысленно вопрошаем: “Да кто я такой, разве мне дано быть блистательным, замечательным, талантливым, ярким?” Но, собственно, почему нет? Ты — дитя Б‑га. Если ты не метишь высоко, миру нет от этого никакого проку. Обычай умалять себя, дабы не пошатнуть самооценку окружающих, — вовсе не признак высокой духовности. Мы все созданы, чтобы блистать благодаря своему внутреннему свету — так, как блистают дети. Мы родились, чтобы проявить славу Б‑жью внутри нас. Она есть не только в некоторых из нас — но во всех и каждом. А когда мы не прячем свой внутренний свет и позволяем ему блистать, то подсознательно разрешаем другим людям делать то же самое. Когда мы раскрепощаемся, отбросив страх, само наше присутствие воздействует на других людей, раскрепощая их» .
Лучше всего это сформулировал Шекспир в «Двенадцатой ночи»: «Да не устрашит тебя величие: одни рождаются великими, другие достигают величия, к третьим оно нисходит» .
Иногда мне представляется, что именно поэтому некоторые люди — осознанно или подсознательно — бегут от иудаизма. Кто мы такие, чтобы быть Б‑жьими свидетелями для мира, светом для племен, примером для подражания других? Если даже такие духовные гиганты, как Яаков, Моше и Йона, пытались сбежать, чего уж требовать от нас с вами? Эта боязнь не справиться со взятой на себя функцией, безусловно, возникала хотя бы раз в жизни едва ли не у каждого из нас.
Почему же эту боязнь следует отбросить? Не потому, что она безосновательна, а потому, что она ничего не значит. Вполне естественно, что, пока мы не взялись за какую‑то грандиозную задачу, нам боязно, ведь кажется, что мы, люди маленькие, с ней не справимся. Но именно смелость взяться за выполнение задачи сделает нас великими людьми. Лидеры совершенствуются, когда ведут за собой людей. Писатели — когда пишут. Учителя — когда преподают. Только отогнав от себя чувство, что дело нам не по плечу, мы отдаемся ему самозабвенно и обнаруживаем: оно нас облагораживает и помогает совершенствоваться. Мы должны последовать совету, вынесенному в название одной известной книги: «Бойся… но действуй!»
Не бойся стать великим человеком; чтобы втолковать нам это, Б‑г боролся с Яаковом, Моше и Йоной, не позволяя им сбежать от Него. Возможно, мы с вами не родились великими людьми, но, когда мы рождаемся евреями (или обращаемся в иудаизм), хотим мы того или нет, нам дается величие. И, как правильно отметила Марианна Уильямсон, когда мы отбрасываем страх, мы помогаем другим от него освободиться. Именно таков наш долг в качестве евреев: мы должны иметь мужество отличаться от других, бросать вызов идолам своей эпохи, оставаться преданными своей вере, одновременно стараясь нести благо другим людям вне зависимости от их вероисповедания.
Ибо все мы дети человека, которого нарекли именем «того, кто противоборствует Б‑гу и людям и одолевает». Наша задача нелегка, как все миссии, которые следует исполнить. Наше величие (или ничтожность) прямо пропорциональны задачам, за которые мы осмеливаемся браться. А если иногда нам хочется бежать куда глаза глядят, не стоит корить себя за это. Такое желание возникало и у величайших людей.
Испытывать страх не зазорно. Но поддаваться страху не стоит. Б‑г верит во всех нас, хотя порой даже лучшие из нас недостаточно верят в себя.
Алекс Росс Wagnerism: Art and Politics in the Shadow of Music [Вагнеризм: искусство и политика в тени музыки ]HarperCollins Publishers, 2020. — 784 p.
Марк Твен шутил, что музыка Вагнера не так плоха, как кажется на слух. Музыкальный критик Алекс Росс, который вот уже много лет пишет о классической музыке в журнал New Yorker, также отзывается о расизме Вагнера — правда, без твеновского юмора. «Каким бы ярым ни был антисемитизм Вагнера, ни “научного”, ни “биологического” расизма в нем нет: его представление о еврействе оставалось псевдометафорическим, склонным к духовному преображению», — утверждает Росс, процитировав дословно ряд высказываний Вагнера. Это грубая ложь: Вагнер был до того одержим расовой чистотой, что объявлял смешанные браки первородным грехом человечества. В статье «Героизм и христианство» (1881) он отмечал: «Мы имеем все основания рассматривать всемирную историю как результат смешения белой расы с желтой и черной». И тут же: «Разложение белой расы было вызвано тем, что она, будучи неизмеримо малочисленнее рас низших, вынужденно смешивалась с ними».
Эссе Вагнера, из которого заимствована цитата, увидело свет после премьеры его последней оперы, «Парсифаль»: этой статьей композитор рассчитывал разъяснить свои эксцентричные представления о христианстве. Иоахим Кёлер полагал, что «причастие символизировало очищение испорченной крови. По мысли Вагнера, это таинство уже совершилось в самом Христе, который тоже был смешанной расы». Именно поэтому в конце хор славит «спасение спасителя». Необходимо очистить еврейскую кровь семита Иисуса, чтобы она стала «противоядием» от порчи арийской расы. В современной постановке «Метрополитен‑опера» нашли блестящее художественное решение: в этом эпизоде сцена тонет в море крови.
Росс не просто приводит известное и часто цитируемое изречение Вагнера — он старается найти объяснение его расовой ненависти. Так, строки о смешанных браках появились под влиянием теории псевдонаучного расизма графа Гобино , французского социолога XIX века. «Люди с иным цветом кожи <…> внушают Гобино отвращение, Вагнер же не столь категоричен», — утверждает Росс. И тем самым искажает факты: он игнорирует недвусмысленное высказывание Вагнера о смешанных браках как основной движущей силе истории человечества, попутно выискивая в письмах и дневниках композитора случайные фразы, не вызывающие такого возмущения. Так, Росс пишет: «При этом Вагнер сочувствовал чернокожим. Он критикует “Случайные рассуждения о негритянском вопросе” Томаса Карлейля, удивляясь тому, что “Карлейль выступает против негров”. Он утверждает, что Гражданская война в США “единственная война с гуманистическими целями” — видимо, имеется в виду отмена рабства… К североамериканским индейцам Вагнер относился так же, как Козима , — “я готов отдать всю открытую Америку, лишь бы несчастных туземцев не сжигали и не казнили”. И похвально отзывается о Кершвайо, короле Зулуленда, нанесшем унизительное поражение британским войскам в самом начале англо‑зулусской войны 1879 года… “Зулусы такие же люди, как мы”», — говорит Вагнер.
Кроме того, продолжает Росс, Вагнера любили и Теодор Герцль, и Уильям Дюбуа . «Нам никуда не деться от вопроса о том, как Вагнер относился к евреям и цветным, однако ответ не так прост, как кажется. И, поскольку это книга о вагнеризме, куда важнее вопрос, как евреи и цветные относились к Вагнеру».
Эта попытка оправдать то, что оправдать невозможно, — один из двух больших недостатков книги. Второй заключается в том, что в книге практически не обсуждается музыка Вагнера, так что читателю остается лишь гадать, из‑за чего же все‑таки разумные, казалось бы, люди, впервые услышав оперу Вагнера, задыхались от восторга и превращались в его фанатичных поклонников. Джордж Бернард Шоу, воплощение современного рационализма, писал о Вагнере с восхищением: «Большинство из нас до того бессильны перед чарами его [Вагнера] величия, что в театре мы невольно впадаем в экстаз обманчивого преклонения». Росс не объясняет, что именно вызывало такой отклик у публики, однако упоминает об этом. Его занимают расовые вопросы: с пылом охотника на ведьм он выискивает «системный расизм» в аспектах теории музыки, где расизма не больше, чем в математике. Страстное увлечение Вагнером побуждает его искажать факты и сокращать цитаты, дабы обелить своего кумира.
Рихард Вагнер Иллюстрация из книги «Музыкальная история руки» Эмиля ГужеПариж: Фишбахер, 1898
Подобные искажения никак не связаны с политикой. В политическом спектре мы наблюдаем такое же стремление реабилитировать Вагнера. Последней англоязычной книгой о Вагнере, вызвавшей широкий резонанс, стало исследование цикла «Кольцо нибелунга», которое написал в 2016 году сэр Роджер Скрутон ; книгу выпустили через год, и я разнес ее в пух и прах. Скрутон, как и Росс, одержим Вагнером и, как и он, попытался опровергнуть тот факт, что композитор ненавидел евреев, процитировав наименее оскорбительное из его сочинений: «Вагнер написал великолепную автобиографию. Она рассказывает историю обмана, трудной жизни, изобилует выражениями благодарности, любви — впрочем, как и самовосхвалением. Благодаря этой книге автор ее вновь предстает перед нами символом зарождающейся Германии; он злословит и лжет о Мейербере и без особого великодушия отзывается о Мендельсоне. Однако ж и ярого антисемитизма, равно как и национализма, в книге нет». Скрутон словно не замечает, что прочие опубликованные работы Вагнера пропитаны ненавистью к евреям (и Росс это разбирает подробно). Самозваный защитник традиционных ценностей, Скрутон принимает и освобожденную сексуальность Вагнера (к примеру, инцест между братом и сестрой в родословной Зигфрида).
Чем‑то Вагнер до такой степени очаровал и либерала Росса, и консерватора Скрутона, что оба «впали в экстаз обманчивого преклонения». Оба сочли своим долгом защищать Вагнера от нападок за оскорбление самых важных для них убеждений. И это «что‑то», разумеется, его музыка.
Как ни странно, нет второго такого знаменитого композитора, который бы, подобно Вагнеру, вызывал диаметрально противоположный отклик у разных слушателей или у одного и того же слушателя в разных обстоятельствах. Я знаю талантливых профессиональных музыкантов, которые предпочтут пойти к дантисту и удалить зубной нерв, чем слушать Вагнера, и других, готовых ради «Кольца нибелунга» лететь на край света. Росс описывает, как с течением времени менялось его отношение к Вагнеру. Юность его наполняла «великая классическая музыка от Баха до Брамса», от Вагнера же его «укачивало». Однако же «на последнем курсе колледжа жизнь моя приняла несколько хаотический, саморазрушительный оборот. Вот тогда‑то я понемногу и оценил Вагнера… Я понял, что Вагнер феноменален не только с точки зрения музыки: герои его обрели в моем сознании отчетливые черты, стали частью моей эмоциональной сферы, какой бы неразвитой она ни была».
Автор этих строк тоже пережил нечто подобное. В отрочестве я Вагнера терпеть не мог. Но в 15 лет мне в руки попала запись «Парсифаля» с дирижером Хансом Кнаппертсбушем , сделанная вживую на Байрёйтском фестивале в 1951 году (лучшее, по мнению многих, исполнение этой оперы), и во время приступов подростковой хандры я ложился на кровать и упивался ее великолепным ритмом. В нормальном настроении слушать я это не мог (и не могу по сей день). Сочиняя рецензию на постановку «Метрополитен‑опера» в 2018 году, я не стал переслушивать оперу, а прочитал партитуру.
Кстати, можно провести параллель между музыкой Вагнера, в частности осмыслением времени в его произведениях, и восприятием времени при клинической депрессии. Психологи из Майнцского университета опубликовали в 2018 году исследование, согласно которому люди в депрессии чувствуют время иначе, нежели здоровые. В 2019 году Роуэна Конг, сотрудница Университета Британской Колумбии, показала, что страдающие депрессией живут скорее прошлым, чем настоящим; таким образом, «события, имевшие место в прошлом, оказывают временное и когнитивное влияние на последующие депрессивные симптомы». Это именно то, что отличает музыку Вагнера от сочинений прочих композиторов — начиная с Баха и заканчивая Брамсом.
Целенаправленное движение — неизменное свойство классической музыки. Композитор задает основную ноту (тонику), затем двигается от нее прочь — как правило, к пятой ступени (доминанте), после чего возвращается на тонику. Перемещение от тоники к доминанте и обратно может быть простым, как в проигрышах большинства популярных песен, или затянутым и извилистым, как в последних сонатах Шуберта, однако музыку движет это стремление вперед. Великие композиторы воссоздают напряжение, иронию, волнение — всю палитру чувств, задерживая или на время уводя в сторону восхождение к доминанте и нисхождение к тонике, но эта схема (или «первичная структура», если употребить термин австрийского теоретика музыки Генриха Шенкера) присутствует всегда.
В классической музыке неизменно (по крайней мере, до известной степени) соблюдается метрическая регулярность. Моцарту свойственно было писать фразы неравной длины, однако мы слышим их как расширение или сокращение равных фраз. Зачастую великие композиторы создают более интенсивный метр, который ведет слушателя к разрешению в тонику. Духовные коннотации целенаправленного движения сугубо западные, так что вполне справедливо назвать классическую музыку самым характерным для Запада видом искусства.
Классическая композиция не изображает, а скорее, воспроизводит путь души к спасению или путь человека к искуплению грехов. Не случайно авторитетный мыслитель современного ортодоксального иудаизма, рабби Йосеф Дов Соловейчик, любил классическую музыку (особенно Баха) и постановил, что запрет слушать музыку в течение трех недель перед Девятым ава не относится к «возвышенной» классической музыке, а только к музыке для веселья. Классическая музыка ближе других видов западного искусства подходит к восприятию времени в иудаизме: здесь прошлое воссоздается в настоящем посредством публичного чтения Торы, символизирующего Синайское откровение, седер возрождает в памяти исход из Египта, а в кидуше, который произносят в шабат, упоминают о сотворении мира.
Даже светская музыка великих классических композиторов проникнута библейским, то есть еврейским, восприятием времени. По замечанию Франца Розенцвейга , «Откровение — первое, что накладывает незыблемый отпечаток на время; лишь после откровения у нас появляются неизменные “до” и “после”». Так, в добиблейском времени не существует ни неизбежного направления, ни внутреннего направления; это время народов, для которых прошлое покрыто туманом, а будущее — бездумное воспроизведение настоящего. Это время не точное, а примерное — «когда‑то, давным‑давно», — неизменное повторение жизни, какая она есть и будет всегда. Строившаяся на пентатонике музыка древних народов по сути статична (и современные композиторы обращаются к ней, когда хотят замедлить развитие музыкального темпа). Лишь с памятью о Синае (или Голгофе — для христиан) и упованием на спасение души время обретает внутреннее развитие и ощущение неотвратимости. Раввин Соловейчик поясняет: «Осознание времени заключает в себе элемент морали: ответственность за грядущие события и вмешательство в исторический процесс. В иудаизме считается, что человек должен стараться формировать будущее. Для того он и сотворен свободным». Время не воспринимается пассивно — скорее, его задает намерение человека, что, в свою очередь, подразумевает моральную дифференциацию и возможность оценивать события (судить).
Именно это и стремился опровергнуть Вагнер в своей музыке: обязанность человека соблюдать нравственный закон, равно как и обусловленное им устройство времени. «Время не имеет абсолютно никакого значения. Его имеет лишь то, что заставляет о времени забыть, то, что его разрушает», — писал он в 1852 году Теодору Улигу . В последней опере Вагнера хранитель священного Грааля выражает ту же мысль: «Здесь время превращается в пространство». Иными словами, перестает существовать.
Антисемитизм Вагнера — откровенный расизм, но при этом он метафизичен: композитор стремится ниспровергнуть не только понятие завета, но и устройство времени, обусловленное заветом и искуплением грехов. Вагнер прибегает к хитроумным уловкам, дабы обмануть наше восприятие времени. Росс с восторгом упоминает фрагмент «Зигфрида», третьей оперы из цикла «Кольцо нибелунга»: в нем герой будит спящую валькирию Брунгильду, отважно проехав сквозь окружающее ее волшебное пламя. «Оркестр придает происходящему величественность: вот ярко блеснуло солнце (ми минор), и вскоре его теплые лучи (нежные звуки арфы в до мажоре) окутывают всю сцену».
Однако музыка Вагнера куда искуснее банальной звукописи, о которой упоминает Росс. Мы вроде бы слышим аккорд в ми миноре, который оркестр берет в верхнем регистре, но оказывается, что это и не аккорд вовсе, а лишь мимолетное движение; длительное созвучие в ми миноре обманывает слух, и верхняя его нота (си бекар) разрешается в до. Вагнер явно принимает ми минор за тонику, но потом оказывается, что это ложная тоника, которая переходит в настоящую — до мажор. Так Вагнер изображает пробуждение Брунгильды, а вслед за нею и мы, очнувшись от сна, переосмысляем свои грезы. Время словно замирает, хотя Брунгильда и те, кто за ней наблюдает, слышат, что это не так.
То же можно сказать и о знаменитом «Тристан‑аккорде» , о котором Росс замечает: «Этот первый аккорд, “Тристан‑аккорд”, — неопределенный, двусмысленный малый септаккорд. В четко очерченном гармоническом контексте он показался бы ничем не примечательным, однако в подернутом дымкой пространстве, сотканном из звуков виолончели, он обретает одновременно чувственность и зыбкость». Но ведь это и не аккорд даже, а лишь движение между аккордами, как объясняет профессор Джон Ротгеб.
Еврейско‑австрийский ученый Генрих Шенкер (1868–1935) внес существенный вклад в теорию музыки, разграничив стабильные тональности и движение между ними: сформулированные им принципы анализа тональной музыки в последние полвека преобладают в курсах американских университетов. В прошлом году никому не известный музыковед Филип Юэлл предложил отказаться от изучения наследия Шенкера на том основании, что его автор (чья жена и дочь сгинули в нацистских концлагерях) мимоходом позволил себе некие расистские высказывания. Ранее Юэлл уже получил свои 15 минут славы: его заявление «Бетховен — обычный композитор чуть выше среднего уровня» вызвало скандал, в результате которого Университет Северного Техаса отказался финансировать издание «Журнала шенкеровских исследований» (Journal of Schenkerian Studies), спонсором которого выступал.
Росс, извиняющий расизм Вагнера, порицает Шенкера, подтверждая обвинение профессора Юэлла: «Фактически система Шенкера основывается на иерархии по национальному и расовому признаку. Уважение к исключительному таланту, способному выстраивать монументальные музыкальные конструкции, незаметно перетекает в биологические определения гениальности, а биология гениальности выливается в биологию расы».
Разумеется, утверждение, будто бы вера в существование музыкального гения подразумевает расовую предопределенность гениальности, нелепо не менее, чем попытки Росса оправдать неприкрытый расизм Вагнера. Шенкер считал Вагнера талантливым музыкантом, который, однако же, не способен удерживать музыкальную тему долее нескольких тактов. То, чего Вагнеру удается достичь в таких фрагментах, как пробуждение Брунгильды, весьма эффектно, и Росс это в той или иной степени чувствует, хотя и не может сформулировать (а мог бы, если бы изучал наследие Шенкера).
Несмотря на все эти недочеты, книга Росса изобилует ценными материалами. Вагнер по‑прежнему существенно влияет на популярную культуру, и упомянутое исследование, как никакое иное, исчерпывающе это демонстрирует. Росс убедительно доказывает, что о творчестве Вагнера упоминают Пруст, Джойс, Элиот и другие писатели. Поиски утраченного времени, предпринятые Марселем Прустом, явно вдохновлены Вагнером, пишет Росс. «Я представлю открытие времени, обретенного в ощущениях, вдохновленных ложкой, чаем и т. д., как и освещением на манер того, что в “Парсифале”. В цикле романов Пруста музыка навевает Свану множество воспоминаний, и “если бы Пруст держался первоначального плана, вся череда явлений основывалась бы на “Парсифале”». Общеизвестно, что Элиот черпал мифологический материал из легенды о Парсифале (ср. историю короля‑рыбака), однако Росс на этом не останавливается: «Заключительная часть “Бесплодной земли” похожа на последовательный образ вагнеровского религиозного синкретизма».
Поскольку большинство знакомится с классической музыкой по кинофильмам, можно с уверенностью назвать Вагнера самым влиятельным композитором в западной культуре. Музыка из фильмов — от Макса Стайнера (который впервые в истории сочинил сквозной саундтрек — к фильму «Кинг‑Конг» 1933 года) до Джона Уильямса берет за основу вагнеровские композиционные приемы, в частности лейтмотив, повторяющуюся музыкальную тему, которая относится к персонажу или явлению. Вспомните хотя бы многочисленные переходы в первых тактах написанной Стайнером песни «Со временем» (As Time Goes By) в «Касабланке» или «да‑дам‑дам‑дам», тему Дарта Вейдера в «Звездных войнах». Партитура Уильямса изобилует лейтмотивами — в подражание Вагнеру.
Однако влияние Вагнера простирается гораздо дальше: серия фильмов «Звездные войны», «Гарри Поттер» и «Властелин колец», три легендарные фантастические киноэпопеи, появившиеся за последние полвека, тоже имеют непосредственное отношение к Вагнеру, хотя и каждая по‑своему. Зигфрид наделен сверхъестественной силой и бесстрашием, Гарри Поттер — волшебник, Люк обладает Силой. Каждый из них вынужден вступить в схватку, чтобы одолеть власть прошлого: Зигфрид ломает копье Вотана (на котором начертаны все заветы человечества), Гарри одерживает верх над Волан‑де‑Мортом, Люк сражается со своим отцом, Дартом Вейдером.
Сходство между «Властелином колец» Толкина и вагнеровским циклом «Кольцо нибелунга» еще более прямое и тесное: тот, у кого волшебное кольцо, может покорить весь мир, но на кольце при этом проклятие, и оно губит своего владельца; меч, который ломают и потом куют заново; бессмертная девушка выбирает в мужья смертного мужчину; с уходом бессмертных начинается новая эра. Причем своих богов Вагнер называет светлыми альвами — по сути, это те же эльфы, что и у Толкина.
Россу не нравится Толкин; Брунгильда представляется ему «иконой феминизма»: «В конце мы не видим прославления героини — вместо этого хоббит садится за трапезу, которую приготовила ему жена. Если верить “Властелину колец”, после конца света жизнь будет идти своим чередом». Также его разочаровывает, что «секс, столь важный в мире Вагнера, у Толкина имеет второстепенное значение». Но Росс не замечает более существенного отличия: герои Вагнера и их потомки вроде Гарри и Люка зависимы от собственного расового превосходства. А хоббиты у Толкина — простолюдины, и их нравственный стержень помогает им противостоять влиянию кольца, которое неминуемо разлагает потомков королей Нуменора.
Гитлер проникся идеями Вагнера до такой степени, что композитор превратился в настоящий символ национал‑социалистической антикультуры, но лишь потому, что Гитлер, по мнению Росса, так и не понял Вагнера. «Исторические клише требуют, чтобы последние дни Гитлера описывали как Götterdämmerung : так Иоахим Фест назвал последнюю главу биографии Гитлера»; именно так истолковывали их и многочисленные критики. «Однако же Götterdämmerung — не апокалипсис: он воплощает передачу власти от богов к людям. Это еще и исправление неправедного: таким образом кольцо с иллюзорных высот ниспровергают в бездну правды. Вотан, в отличие от Гитлера, раскаялся в своей мании величия».
В этой фразе, просочившейся в предпоследний абзац средней части, — вся суть книги Росса, эксцентричного, умышленно искаженного толкования Вагнера, несмотря на массу доказательств обратного. Если вспомнить ужасы ХХ века — бессмысленную бойню в окопах Первой мировой и систематическое уничтожение мирного населения многих стран в ходе Второй мировой войны, — поневоле задашься вопросом, как такое возможно. Это стало возможно потому, что Европа десятилетиями до первого выстрела репетировала собственное уничтожение — как в сфере духовной, так и художественной.
Если спросить китайских дипломатов, работающих в Израиле, они скажут: «В Китае нет антисемитизма». Их израильские коллеги в Пекине, вероятно, ответят вам так же: мол, соблюдающий еврей в кипе может гулять по главным улицам Шанхая, не опасаясь, что его оскорбят словом или действием (чего нельзя сказать о все большем числе европейских и американских городов), а свастику он видит разве что в буддистских храмах.
Но с этой слишком упрощенной картиной плохо вяжутся другие китайские реалии. Со времен самого недавнего конфликта в Газе — с мая 2021 года — антисемитские клише и настроения распространяют через китайские государственные СМИ, им потворствуют самые высокопоставленные китайские дипломаты, их перекраивают на современный лад известные китайские политические обозреватели. И не сказать, что Китай в этом смысле уникален: как только начинаются израильско‑палестинские столкновения, во всем мире поднимает голову антисемитизм, закамуфлированный под дозволенную критику израильской политики. Согласно ежегодному докладу Всемирной сионистской организации и Еврейского агентства, в результате кризиса 2021 года в Газе число антисемитских инцидентов резко увеличилось в десятках стран, не только в КНР.
Но в случае Китая есть одно ключевое отличие: в этой стране высказывания жестко регулируют, отслеживают, отфильтровывают, их подвергают цензуре сами авторы, поэтому нельзя не признать, что там новую волну ненависти к евреям не просто терпят, но и открыто поощряют. И действительно, новому поколению китайских кибернационалистов, политических аналитиков с хорошими связями и умело пользующихся медийными инструментами инфлюенсеров дали карт‑бланш на то, чтобы они ради своей карьеры отравляли умы активных интернет‑пользователей, а в Китае таких больше миллиарда, параноидальными сенсациями‑наживками, в том числе «про евреев».
Рассмотрим случай Лу Кэвэня.
Лу Кэвэнь.Твиттер
Лу 39 лет, это основатель и владелец «Лу Кэвэнь Студио», базирующегося в Пекине новостного интернет‑канала типа «сам себе СМИ», который выпускает видеоролики и авторские комментарии на самые разные темы: военно‑стратегические вопросы, история, политика, экономика. За три года своего существования компания Лу обзавелась, по некоторым сведениям, 15 млн подписчиков на нескольких платформах социальных медиа в материковом Китае; в сентябре 2021 года Лу назначили пресс‑секретарем китайского автомобильного гиганта «БИД», где его сравнили с писателем и героическим революционером Лу Синем. К стремительному взлету Лу — от работника на заводском конвейере до звезды СМИ — некоторые китайские эксперты и журналисты относятся с завистью, восхищением и сарказмом. Один критик — и это типичная реакция — считает, что залогом успеха Лу стали не только легкие для восприятия темы, изложенные просто и доступно, но и готовность «полностью игнорировать факты и придавать информации сенсационность ради того, чтобы заманить зрителей».
29 мая 2021 года, спустя неделю после того, как перемирие в Газе вступило в силу, Лу выложил в интернет целый трактат в пяти частях, объемом 8 тыс. иероглифов, под названием «Кто такие евреи и как к ним следует относиться». Этот манифест — произведение неоригинальное; причем способ, которым в нем сопрягаются антисемитские клише, унаследованные от средневековой Европы, и более свежая клевета ближневосточного розлива, до боли знаком большинству западных читателей. Собственно, целые разделы этого труда — по‑видимому, плагиат или прямой перевод на китайский текстов, извлеченных из самых темных закоулков англоязычного интернета. Кое‑где Лу добавляет к этой мешанине свои размышления, а в других местах лишь пространно цитирует «Майн кампф» и «Протоколы сионских мудрецов». Даже когда прошлогодний конфликт в Газе давно затих, Лу продолжал публиковать статьи, где уверял, что, хоть «избейте его до смерти», он «никогда не согласится с утверждением, что евреи — хороший партнер китайского народа».
«Если она невысокого роста и с большим носом — значит, еврейка»: одна из иллюстраций к статье Лу. Источник: «Лу Кэвэнь Студио»
Но, хотя труды Лу такие же избитые и эпигонские, как любая типичная запись на форуме «Штормфронт», он все же эффективно доносит до китайской аудитории риторику ненависти, дотоле ей незнакомую.
В видеороликах и комментариях Лу говорится, что евреи — прохиндеи, скряги, ростовщики и наркоторговцы. Они — не просто этническая группа людей, породненных кровными узами и общей историей, они действуют, словно закрытый клуб, словно элитарная клика, связанная паутиной общих интересов, «и прежде всего это американские евреи». Благодаря этим социальным связям евреи пробились на ключевые должности глобального масштаба и «взяли под контроль три краеугольных камня американского общества, а именно финансы, СМИ и культуру». Евреи так глубоко проникли в американские властные структуры, что под еврейское влияние подпали несколько президентов: оба Буша, Обама, Байден — а также их семьи и администрации. Поскольку евреи контролируют антикитайские американские СМИ и занимают ключевые должности в антикитайском кабинете Байдена, они представляют собой «идеологический голос» США, передовой отряд все более энергичного крестового похода, развязанного Западом против народа и правительства Китая.
«Англосаксы, контролирующие войска, направляют свои авианосцы в Южно‑Китайское море — грозить Китаю, а евреи тем временем через Би‑би‑си, “Нью‑Йорк таймс”, “Вашингтон пост” и другие СМИ демонизируют и клеймят Китай, чтобы промыть китайцам мозги и колонизировать наши умы»Источник: «Лу Кэвэнь Студио»
В одной из изложенных Лу конспирологических теорий (родилась она на зарубежных неонацистских форумах в конце 1990‑х, когда Великобритания передала Гонконг Китаю) евреев обвиняют в том, что они «самые могущественные наркобароны планеты», а значит, несут ответственность за начало опиумных войн в середине XIX века — периода, знаменующего самый страшный упадок в новейшей истории Китая. Каждому китайскому мальчику и девочке сызмальства внушают официальную версию истории опиумных войн: мол, иностранные державы Запада подвергли имперский Китай крайним унижениям и вынудили подписать несправедливые договоры, нарушающие его суверенитет и обрекшие китайский народ на наркотический дурман, отсталость и эксплуатацию. Причем в домыслах Лу Кэвэня во всем этом виноваты евреи.
Почему антисемитские материалы Лу находят читателей и зрителей среди представителей народа, который исторически очень мало соприкасался с евреями и доныне ими почти не интересуется? Расистские замечания о евреях, сочетавшиеся с восторженной оценкой сионистского движения, — явление отнюдь не новое, нечто подобное можно было прочесть у таких китайских реформаторов, интеллектуалов и прозорливых мыслителей, как Лян Цичао , Ху Ши и Сунь Ятсен . Но за последние два десятка лет миллиард китайцев стал широко пользоваться социальными медиа, в результате чего китайский экстремизм и кибернационализм превратились в явление межкультурного и межнационального толка, создающее питательную среду для антисемитских высказываний в сети.
Тут действуют две противоборствующие тенденции: с одной стороны — Китай открытая, глобализированная сверхдержава, как никогда тесно взаимосвязанная с внешним миром; с другой стороны — утлое китайское государство замкнулось в себе, столкнувшись с предполагаемыми угрозами извне, в том числе с covid‑19 и непрекращающимся стратегическим соперничеством с США. Китайские националисты, противопоставляя себя «инаковости» иностранных групп, надеются сплотить народ вокруг государственного флага и объединить разношерстные китайские социальные группы вокруг концепции единого, цивилизационного «китайского» самосознания, выдвинутой президентом Си Цзиньпинем.
Относительно того, усиливается ли при власти Си национализм, мнения исследователей китайских СМИ разнятся, но в многочисленных исследованиях и новостных статьях в стране документально засвидетельствованы рост расизма, шовинизма, популизма, гомофобии, ксенофобии и исламофобии. Это далеко не случайно: Си лично способствует развитию «патриотического воспитания», призванного привить китайскому народу «уверенность в культуре» своей цивилизации — «превосходной традиционной культуре», противостоящей коварной развращенности и злокозненности нескольких «других» культур, «представляющих угрозу для Китая». Пусть даже рядового партийного аппаратчика или государственного цензора антисемитские материалы Лу несколько ошарашат, его идеи прочно впаяны в санкционированное государством националистическое мировоззрение, которое предостерегает от иноземцев, берущих страну в кольцо и оказывающих на нее тлетворное влияние. Призывы Лу усилить государственный контроль, чтобы защитить от евреев «медийный суверенитет» Китая, наверняка встречают скорее радушный, чем холодный, прием.
Более того, если учесть, что в Китае государственные СМИ нервно реагируют на критику изнутри, а также неумолчно твердят, что западные страны и западное политическое устройство в упадке и не идут ни в какое сравнение с «превосходящим их, не имеющим себе равных социалистическим строем» Китая, то куда безопаснее провокационно высказываться о чужаках и международных делах, чем комментировать какие‑либо события внутри страны. Если речь идет о чем‑то настолько иноземном и далеком, как «евреи», также можно не опасаться, что типичный китайский интернет‑пользователь, которому лень тайком пробираться за «великий китайский файрвол» , не потребует ни дополнительной информации, ни контекста.
Между тем Лу Кэвэнь — не единственный заметный антисемит в современном Китае. В списке, составленном вашим покорным слугой, есть много антисемитски настроенных людей, и при этом они вовсе не маргиналы: среди них есть инфлюенсеры, знаменитые ученые, эксперты, связанные с госорганами, и известные стратеги, допущенные в элитарные политические круги. Специалисты по межличностным коммуникациям Ян Тянь и Фан Кэчэн из Китайского университета Гонконга показали в своем недавнем исследовании: очень многие из этих деятелей сотрудничают между собой и координируют свои материалы. Эта сеть токсичных националистов, а также глубоко укоренившиеся филосемитские клише, согласно которым евреи очень образованны, от природы умны и умеют делать деньги, затмевают усилия тех китайских журналистов и ученых, а их немало, которые пытаются доброжелательно рассказывать широкой аудитории об иудаизме, Израиле и евреях.
Антисемитизм в Китае, если только китайские власти не положат ему предел, наверняка пойдет в рост. Такие фанатики, как Лу Кэвэнь — а они уверены, что говорят от имени всех соотечественников, — обнаглели благодаря тому, что китайские политики ловко заметают все следы расизма на местах. Израильским и китайским официальным лицам для начала следует признать, что такая проблема, какой бы мелкой она сейчас ни казалась, существует, и воспользоваться и уже существующими, и только разрабатываемыми площадками, посвященными Холокосту и еврейской истории, чтобы выкорчевать ядовитые ростки антисемитизма.
