В последнее время слово "война" стало привычным в лексиконе российских политиков.
Недавно бывший президент СССР Михаил Горбачев, призвав мировых лидеров принять резолюцию о запрете развязывания ядерной войны, в статье, опубликованной в журнале Time, написал: "Заявления политиков и военных звучат все воинственнее, а оборонные доктрины становятся все опаснее. Комментаторы и телеведущие вливаются в этот воинствующий хор. Все выглядит так, как будто мир готовится к войне".
Готовится ли мир и Россия, в частности, к войне? В чем причина войн, не прекращающихся тысячи лет? Какова природа войны? Может ли на этой планете когда-нибудь наступить полный мир? Об этом мы беседуем с петербургским публицистом, писателем Александром Невзоровым.
— Александр, как вы относитесь к такому явлению, как война? Это патологическое явление или нет?
— Нет, это не патологическое явление, это абсолютно характерная, неизбежная и потенциальная особенность человека. Необходимо понимать одну простую вещь — что такое человек. Это животное, проделавшее долгий, тяжелый, мучительный эволюционный путь, и в этом процессе оно, естественно, приобрело свойства, которые полагало необходимыми для выживания. Никаких других свойств у него нет.
Все остальное, что мы обычно маркируем как милосердие, доброжелательность, симпатию, — это все чисто декоративные вещи, которые могут быть, а могут и не быть. Но в основе человека всегда зоологическое начало, это всегда животное прежде всего, злобное, похотливое и невероятно агрессивное. Наверное, нет другого вида животных, которые сделали бы внутривидовые убийства как бы обязательной нормой регулировки и выстраивания собственного социума. Человек здесь абсолютно вне конкуренции.
Конечно, войны будут всегда, потому что уже ясно: никаких существенных изменений во всей этой питекантропской природе не может произойти. Ведь на протяжении почти пяти миллионов лет этот человек был обычным стайным животным, который занимался падальщичеством (детритофагией), каннибализмом. И каннибалировал он с необычайной страстью, ведь мы видим, что даже в те эпохи, когда каннибализм приобрел запретный оттенок, когда на него было наложено вето, человек с легкостью перешагивал через это вето. Мы помним и блокаду Ленинграда, и происшествие со сборной Венесуэлы, мы видим на каждом шагу в Малой Азии, на Филиппинах, в Тасмании, что при любом удобном случае человек все равно возвращается к этому. Надо отдавать себе в этом отчет, просто трезво к этому относиться.
Мы придумали про себя какую-то сказку, культура ее сложила и сделала нормой, а на самом деле все гораздо хуже. И то, что в двадцатом веке мы угробили шестьдесят миллионов человек и еще столько же изнасиловали женщин, и столько же человек сделали калеками и инвалидами, и столько же лишили свободы, счастья и права на развитие, — это абсолютно естественные человеческие вещи, которые доказывают, что мы не перевоспитываемся, не становимся лучше.
И сейчас мы постоянно находимся в недоумении: а что же будет дальше, несмотря на то, что у нас вроде бы есть три тысячи лет истории, которые должны были научить нас простым вещам: что мир — это лучше, чем война, университет — это лучше, чем разбрызганные по стенам мозги, дети — это лучше, чем орущие, изнасилованные, зарезанные бабы. Вот такие очевидные вещи должны были бы, наконец, усвоиться. Но они не усваиваются, и сегодня мы каждый раз открываем новостную ленту интернета с некоторым холодком, потому что мы не понимаем, когда может начаться опять… А в том, что это может начаться опять, уже нет сомнений. Даже если не начнется, вот это наше предощущение, понимание того, что сейчас абсолютно реален тот же кошмар, который разрывал человечество в XX веке, — это лучшее доказательство того, что природа наша, в общем, весьма и весьма порочна.
Пять миллионов лет мы были обычным животным. По сравнению с этим периодом те двести поколений, которые мы можем насчитать с момента начала фиксированной истории человечества, то есть с того момента, когда уже была изобретена и введена письменность, это, конечно, капля в море, и понятно, что формировались мы раньше.
— Раньше находилось объяснение началу войны — например, территориальный или колониальный вопрос. А что сейчас, в эпоху постиндустриализации, когда скончалась геополитика, может стать оправданием начала войны?
— Мы видим, что мир все равно переполнен придурками. Мы видим, что действиями людей руководят не соображения прагматизма, трезвости, корысти и желания комфорта. Ими по-прежнему руководят идеи. И вот идеи — это самое мерзкое, что может быть.
Когда я говорю, что интеллект и убеждения — вещи несовместимые, я же знаю, что говорю. Ведь интеллект — это не некая статичная, один раз нарисованная картина внутри нас, а постоянно меняющаяся сумма знаний, перестраивающаяся, переформатирующаяся, разрушающаяся и вновь собирающаяся. И каждый новый факт, каждое новое знание должно привносить в этот интеллект существенные изменения. Но когда есть фактор идеи, которой служит человек, когда есть фактор некой веры, некой одержимости принципами (и неважно, как называется эта идея: "русский мир" или "радикальное мусульманство", — как угодно, мы знаем очень много примеров радикализма), мы можем быть уверены, что там, где есть идеи, в любом случае будет война и кровь.
— В последние годы (особенно в последние три года) на общем фоне милитаристско-пропагандистской истерии мы наблюдаем различные меры, принимаемые властями, которые не назовешь иначе как подготовкой к войне. Создаются различные мобилизационные планы, законодательно определяется, кто будет управлять в регионах в случае войны, проверяются и ремонтируются бомбоубежища, и уж не сосчитать, сколько проведено широкомасштабных военных маневров. Как вы можете это объяснить? Зачем Россия готовится к войне?
— Во-первых, выгодно готовиться к войне, потому что это повышает возможность разворовывания госбюджета. Во-вторых, не забывайте, что наличие всякой высшей цели (а война для человека — одна из высших целей) позволяет списать любую разруху, любое нестроение, любой кошмар. Вообще, любое мессианство (а в России война всегда связана с мессианством, с некой высокой ее ролью) оправдывает любое свинство и любую глупость.
При этом всем уже ясно, до какой степени это лицемерно. Ведь понятно, что Вторая мировая была достаточно жесткой войной, и выиграна она была исключительно благодаря изобретению ядерного оружия. И победителем в этой войне может считаться только тот, кто овладел этим оружием и сумел его применить, как ни жестоко это звучит. Роль Советского Союза была колоссальной, он оттягивал на себя удар, выматывал немцев и, в общем, служил мясом, давая возможность разработать бомбу, это уникальное оружие. Это действительно колоссальная роль. Я не знаю, сознательно ли Сталин принес свой народ в качестве мяса или это были некие стихийные моменты.
Но обратите внимание: никто больше не проявлял такого чудовищного лицемерия, никто не называл оккупацию стран Европы освобождением. Освободить — это значит дать свободу. А что сделали советские войска? Они окружили эти территории колючей проволокой, насадили марионеточные правительства, внедрили собственную дичайшую идеологию, отрезали страны от развития, кроваво давили бунты. И это называется освобождением Европы? Нет, это не освобождение Европы, это тот же самый фашизм, только помягче.
Тем не менее на этом простом примере мы видим, насколько России свойственно лицемерить абсолютно во всем. Корни здесь надо искать, наверное, в культуре. Я не специалист по культуре, но с учетом того, что геном не занимается такими глупостями, как передача социальных свойств и привычек или так называемого менталитета (кстати, глупейшее слово), вероятно, надо искать корни в каком-то источнике, излучающем эту идеологию и эти представления.
Я рассматриваю сегодняшнюю реальность России мирно, дружелюбно, у меня не вызывают никакой ненависти и ярости ни черносотенцы, ни попы, потому что я же, в общем, энтомолог, а энтомолог не может поссориться с жуками, которых он исследует. Он всегда должен относиться к ним доброжелательно и с огромным интересом, что я и делаю.
— Каждый человек рано или поздно представляет себе, какой может быть будущая война… А какой вы ее представляете, Александр? Какие причины для ее начала кажутся вам вполне реальными?
— Есть известная песня "Хотят ли русские войны?". И уже всем понятно, что хотят, что потребность России в войне очень высока, поскольку ее роль в мире, в общем, совсем не так велика, как представляется самим русским. Ее роль в науке, ее вклад в цивилизацию далеко не так значительны, а чаще всего и незначительны. Единственное, на чем она хорошо, как сама считает, отводит душу, — это война. Но эта война всегда ведется преступными в отношении собственного народа методами.
Она всегда идет через десятикратно избыточные потери и умение без оглядки расходовать солдатское мясо.
По сути дела, таково происхождение почти всех русских побед, и мы это видим просто на каждом шагу. Я помню изумление французских и английских стратегов в Первую мировую войну: они были поражены тем, что, оказывается, в русской армии вообще не ведется учет потерь. Сейчас, пытаясь выяснить, во сколько же солдатских трупов обошлась Первая мировая, мы получили весьма условную цифру в три миллиона, и мы имеем право в ней сомневаться, потому что подсчета действительно нет.
Вот здесь я никому не позволю себя переспорить, потому что лучше всех знаю эту тему. Я видел, как Россия ведет войну, я щупал эту войну, был на ней, видел: да, она делается только солдатским мясом, только безоглядным, хамским, бесстыжим расходованием человеческих жизней. И не ради каких-то стратегических тонкостей, не ради каких-то высоких целей, а просто потому, что мяса много. И у любого идиота в лампасах есть право расходовать солдатские жизни по своему усмотрению, вне зависимости от того, сколько он перед этим выпил коньяка.
Я видел эти впустую убитые жизни, видел людей, которые погибли даже не за режим и ни за какую не за родину, а просто по прихоти режима. И я понимаю, что другой тактики, кроме вот этой трупообразующей, у России, скорей всего, нет — по крайней мере очень трудно поверить в то, что она есть.
"Я не думаю, что следующая новая война может быть сконструирована с российской стороны по какому-то другому принципу: просто нет традиции. Так воевал Суворов, который бросал раненых во время своего альпийского похода, не щадя, не жалея, не считая. Так воевал Кутузов, который спокойно бросал десятки тысяч раненых, отступая с Бородинского поля. Так воевали всегда. Так воевали на Невском пятачке, где зачем-то, просто потому, что какой-то усатый идиот воткнул флажок на карте, зачем-то положили двести пятьдесят тысяч человек, и из этих мерзлых трупов строили контрфорсы, баррикады и защитные сооружения. Будем откровенны: мы же видим, что это есть основное лицо русской войны (мне самому неприятно это говорить, хотя я не русский, и тут мне, может быть, проще, чем кому бы то ни было).
Но ведь любая война — не подарок. И кто бы ее ни вел… У каждого этноса есть свои привычки, свои особенности, и у каждого они совершенно омерзительны.
— В последнее время, в особенности после каждого крупного террористического акта стало привычным говорить о войне цивилизаций. Насколько, по вашему мнению, это соответствует действительности?
— Нет-нет, это еще не война. Мусульманский мир не настолько силен, чтобы противостоять Европе и цивилизации. Возможно, пройдет пятьдесят лет, и им удастся купить много ученых, много технологий, организовать армии, но тогда это будет другой разговор, а пока рано об этом говорить. Мы говорим только о терроризме и, конечно, это единственное удовольствие, которое они могут себе позволить на данный момент.
Это нормальное следствие любой религиозности. Не бывает религиозности без терроризма. Христианство тоже устраивало террор во всем мире — кровавый, жестокий, беспощадный: и в отношении собственного народа, и в отношении иноверцев и инославных. Мы видим, что там, где есть идеи, обязательно есть терроризм.
— Владимир Путин неоднократно произносил такую фразу: "Слабых бьют!" Этот своеобразный девиз президента России, как считают многие его биографы, возник в Басковом переулке, где юность Володи прошла в драках с блатными. Не лежит ли этот девиз как определяющая концепция в основе внешней политики сегодняшней России?
— Я думаю, что "дворовость" Владимира Владимировича сильно преувеличена. Я тоже питерский мальчишка, выросший в абсолютной свободе в подворотнях улиц Маяковского и Жуковского, Невского проспекта, в удивительном советском мире, который формировал странных людей. Я думаю, что слова про подворотню — это такая любимая утка прессы.
Нет. То, что делает Путин, то, как и почему он это делает, как раз абсолютно согласуется со всем, что происходило у нас России за триста лет истории, с того момента, когда распалась Орда, и у России появилась возможность спеть пару самостоятельных песен. То, что он делает, очень в духе России, в ее тренде, в традиции. И Донбасс, и Сирия — это все продиктовано как бы некими особенностями, которые заложены в имперских представлениях о собственном присутствии везде, о собственной воле.
Я понимаю, что он просто вышивает по старой имперской канве, и делает это, к сожалению, очень тщательно. Но если он принимает идеологию имперства, если он считает, что Россия того образца имеет право на существование и может жить, то ему ничего другого не остается (другое дело, что я эти представления считаю глубоко ошибочными и порочными, но, в конце концов, давайте оставим ему свободу представлений). Он угодил под влияние огромной идеологической химеры, которая еще и не таких скручивала в бараний рог, еще и не таким впивалась в шею и начинала сосать из них кровь. Она подчиняла себе гораздо более интеллектуально могучие организмы и превращала людей в чудовищ.
Мы знаем, что такое имперская идея. И я хорошо знаю это по себе. Мне повезло: я вылечился, но я прошел через это, и я хорошо знаю и ее могущество, и ее примитивность, и ее способность воодушевлять. Я не удивляюсь, что Владимир Владимирович угодил в когти этой идеи — странно было бы, если бы это было не так.
— А почему вы считаете, что это было неизбежно?
— Он же юрист, то есть человек, который убежден, что творог добывают из вареников, а конкретная конструкция мира и понимание естественно-научных азов ему малодоступны — просто в силу того, что он гуманитарий.
Гуманитарий всегда очень уязвим. Особенно он уязвим на переломе эпох, когда то, что было запретным, становится возможным. Попав под обаяние этого возможного, все люди того времени представляли, что церковь, какая-то духовность — это что-то прекрасное, когда-то потерянное, что нужно вновь обрести. Никто же не понимал, что слово "духовность" — это такой термин, который сумел заключить в себе сразу три понятия: "злоба", "невежество" и "агрессивность". Ни в каком языке три слова не могли поместиться в одном, а вот в России появилось такое слово — "духовность". И мы теперь знаем, что это такое.
Но тогда-то это слово выглядело совершенно другим — мы же не понимали его природы, не понимали его последствий. Мы, как малые дети, не обращали внимания на то, что так называемая православная святая Русь держалась на множестве законов, уголовных уложений, карающих за малейшее преступление. Мы же не понимали, что механизм "духовности" заводится не пальчиками ангелов, а рукой городового, что все насквозь в этой духовности — жандармское, казенное и безжалостное. Мы жили абсолютными иллюзиями. Кто-то вылечился от этих иллюзий, а кто-то не смог.
— Александр, вы сказали, что утром начинаете смотреть новости в интернете с холодком в спине, допуская вероятность каких-то глобальных перемен, в том числе войны. Воинствующие адепты так называемой "русской идеи" постоянно говорят о растущей военной угрозе России со стороны чуть ли не всего остального мира. По вашему мнению, кто-то действительно может начать против России войну?
— Я не думаю, что нам угрожает война, по одной простой причине: русская армия как не была способна воевать, так она и не способна. И все эти пугалки для СМИ со всякими смеющимися "Искандерами" — ну, давайте их там и оставим, пусть они звучат из натруженного рта Киселева, а мы не будем этого касаться.
Я не думаю, что что-то могло произойти с этой армией с чеченской поры. Мы видели, как эту огромную, очень дорогую в содержании, всю украшенную лампасами, штабными машинами, ракетами, полками, парадами, гигантскую, миллионную армию вертела Чечня — три тысячи гинекологов, программистов, пастухов, дилетантов, которые тогда выступили за свою Ичкерию. И они легко сделали эту армию.
И вот я вижу, что ничего принципиально не изменилось. Позор русской армии в Донбассе я наблюдаю не без удовольствия, потому что я в свое время предпринял много усилий для того, чтобы осуществилась Приднестровская республика. Будучи героем этой республики, снабженный всеми ее орденами и медалями, действительно много сделав для нее, теперь я вижу, какой это было бредовой идеей. В результате мы получили маленькое, убогое, депрессивное государство с пластмассовыми деньгами, с дегенеративным законодательством, отрезанное от развития, от элементарных возможностей, которые должны быть у любого человека, болтающееся, как нечто в проруби, без надежд стать льдом или водой.
И вот этот сепаратизм, который был мне так любезен… Я как бы поставил эксперимент и убедился в том, что лучше в это не играть. В лучшем случае мы на месте Донбасса получим второе Приднестровье, то есть вторую такую же страшную, деградирующую и никому ненужную конструкцию, которая обречет миллионы людей жить с какими-то фальшивыми, нигде не признанными паспортами, расплачиваться пластмассовыми деньгами и бояться того террора и беспредела, который будут устанавливать главари террористических организаций, управляющие ими. Мне бы не хотелось, чтобы это повторилось.
Поэтому я, следя за трагедией русской армии в Донбассе, буду называть вещи своими именами. Им не удалось… Уж какая была декоративная, картонная армия у украинцев: ну, кидались они галушками и плевались борщом, и это все, на что они были способны, и то об нее сломалась эта имперско-русская военная машина. Сломалась об эту галушку! О чем вообще речь? О каких военных возможностях?
С кораблем "Адмирал Кузнецов", по крайней мере, понятно: он, насколько я знаю, блестяще выполнил свою миссию. У него была задача давить рыбу — несколько косяков санкционной рыбы, которая могла оказаться не там, где надо, и он это совершил. Но ведь это все — один сплошной позор. Поэтому я не думаю, что у России есть хотя бы минимальная возможность вести какую-то войну.
— В этом году исполняется 100 лет Февральской революции и большевистскому перевороту, которые перетекли в Гражданскую войну. Вы не наблюдаете сегодня в России идеологического противостояния, которое тоже может перейти в гражданскую войну? Вы видите сегодня в стране идеологическую войну?
— Ее нет. Чем мы всегда можем утешаться? Что сегодня является самым лучшим известием для каждого нормального человека? Это известие о том, что все "пламенные идеологи", все пропагандисты "русского мира", все православные национал-фашисты –— жулики и лицемеры, они мечтают о костюме "Бриони" и даче на Канарах, им нужна хорошая немецкая машина и возможность прокатиться по автобану. А все эти спекуляции, весь этот исторический хлам для них сейчас — способ заработать и не более того. Они жулики, коррупционеры. Прекрасно, что они коррупционеры! Прекрасно, что в них нет никакой убежденности! И мы же знаем, чем заканчиваются споры с оппонентами (ну, кроме каких-то совсем психиатрических вариантов), знаем, что оппонентов нет.
Все сейчас играют в какую-то смешную глупейшую игру под названием "великая Россия", но никто не верит ни единому слову ни своих оппонентов, ни даже своим собственным словам.
А мы здесь просто на стороне здравого смысла. Я же не либерал. Если я сейчас воюю за либералов, это же ни о чем не говорит. У меня вообще нет никаких политических взглядов. Я занимаюсь совершенно другими делами, а как я уже говорил, интеллект и убеждения — вещи несовместные.
Все права защищены (с) РС. Печатается с разрешения Радио Свобода/Радио Свободная Европа, 2101 Коннектикут авеню, Вашингтон 20036, США
Корреспондент РС в Петербурге Печатался в самиздатских сборниках, позже в различных российских и зарубежных газетах и журналах.
Игорь Губерман
