culture
Людмила Улицкая: «Задачи сионизма выполнены»
12.08.2016
Во всем, что делает Людмила Улицкая, много мужества, достоинства и таланта, как и положено большому писателю. Ее книги переведены на 25 языков, и каждую из них, будь то «Казус Кукоцкого», «Даниэль Штайн, переводчик» или недавнюю «Лестницу Якова», читатели ждали с нетерпением. В эксклюзивном интервью Jewish.ru Людмила Улицкая рассказала, почему продолжает подписывать петиции Путину, как пережить эпоху застоя и когда остановятся русские качели.
Конгресс интеллигенции продолжает писать обращения в адрес Владимира Путина, например, просит отменить «пакет Яровой». Это вряд ли поможет. Стоит ли, на ваш взгляд, продолжать этот диалог без всякой надежды на успех?– Знаете, на этот счет есть две точки зрения: одни считают, что попытки вступить в диалог с современной властью бессмысленны и контрпродуктивны; другие, напротив, полагают, что надо стараться выйти на диалог, попытаться влиять на принятие решений. Я скорее придерживаюсь точки зрения первых, но не отказываюсь подписывать разного рода петиции и общественные письма, которые направлены на какой-никакой диалог. Можете упрекнуть меня в непоследовательности, но в некоторых отдельных случаях такие общественные письма помогают. Сейчас существует сайт, на котором публикуют письма в поддержку людей, переживающих острую несправедливость, ущемление прав, просто какую-то беду. Последнее письмо такого рода, которое я подписала, в поддержку женщины, умирающей от рака, с просьбой помочь ей вызволить сына из армии. Она одинока, ухаживать за ней некому, и жить осталось немного. Подписали это письмо тысяч двести человек, и парня отпустили домой. Не уверена, что насовсем, но, по крайней мере, в отпуск.
Значит, не все так уж плохо, позитивные процессы тоже идут?– Лет двадцать тому назад я говорила, что в нашей парадоксальной стране идут одновременно процессы, противоречащие один другому и даже взаимоисключающие. Происходящие сегодня в России процессы читаются гораздо легче, они однонаправленны. И повода для оптимизма они не дают.
Как вы думаете, качели от оттепелей к диктатурам будут всегда характерным знаком России?– Никогда не говори «никогда». Разве могли мы в 89-м году предположить, что советская власть рухнет сама собой, без крови и без революции? Но это произошло. Разве могли мы спустя двадцать лет предположить, что новый режим будет так ностальгировать по советской власти, восстанавливать развеянный ореол Сталина?«В России надо жить долго, тогда что-то получится», – сказал Корней Чуковский. Я жила при Сталине, Хрущеве, Брежневе, Ельцине, теперь живу при Путине. Ничего не могу с собой поделать – тошнило от всех. Это похоже на смену времен года: зимой – холод, летом – жара, осенью – дожди, а весна мелькает так быстро, что и заметить не успеваешь. Но сущность жизни не меняется, она прекрасна и увлекательна. Мне очень интересно наблюдать, эти качели и есть жизнь.
Идет новая волна эмиграции. Кому, на ваш взгляд, стоит ехать и для кого это противопоказано?– Это вопрос личного выбора. Здесь нет и не может быть никаких общих решений. Я знаю довольно много евреев, репатриировавшихся в Израиль, а потом уехавших: кто обратно в Россию, кто – в Америку, кто – в Австралию. Эмиграция – очень трудный путь. И хотя я никогда не эмигрировала, я это вижу по своим друзьям и знакомым. Одно дело – бежать евреям из Германии в Америку или Палестину в 30-е годы, другое – в Германию из России в 70-е, третье – неожиданная эмиграция из Франции в Израиль в последние годы. У людей разная мотивация, и каждый человек самостоятельно решает этот вопрос для себя и своей семьи.
Как жить тем, кто живёт в России и не эмигрирует? Как воспитывать детей? Как сохранить себя?– Жизнь дает много предложений. В моем кругу многие друзья занимаются благотворительностью, и в этом большой смысл: спасенные Чулпан Хаматовой дети – это смысл; первый московский хоспис, который организовала покойная Вера Миллионщикова, а теперь ведет ее дочка Нюта Федермессер – это смысл. У меня много таких друзей. Они не только себя сохраняют, но и создают вокруг себя атмосферу осмысленной жизни.Про детей – отдельный вопрос. Мы находимся сейчас на таком цивилизационном рубеже, что воспитание, как мне представляется, заключается в одном – хорошее образование. Это лучшее, что мы можем дать своим детям. А уж что они с ним сделают – за это они будут отвечать сами. Впрочем, ответ на этот чисто еврейский вопрос – еврейские родители во все времена расшибались в лепешку, чтобы дать детям образование. Кому – хедер, кому – университет.
В вашем последнем романе «Лестница Якова», написанном по мотивам дневников и писем деда и бабушки, видно, что ваше семейное древо все же росло в России. Эта традиция может прерваться? Где вы и дети ощущаете себя сегодня дома?– Эта традиция прерывалась в каждой еврейской семье не однажды. Все мы так или иначе дети галута. Наши предки где только не жили – в Испании, во Франции, в Германии, в Польше, в России. Приживались, входили в чужую культуру, порой оказывались в ней исключительно плодотворны, вносили свой вклад, ассимилировались, а потом убегали, оставляя могилы предков. Из моих пяти внуков трое живут в Англии, двое – в России. Я живу в России, хотя и провожу много времени в Европе. Дома я себя ощущаю в Москве, на «Аэропорте». Я никогда не покидала Москвы более чем на три месяца. Начинаю скучать по месту, по друзьям, главным образом. Но постепенно дело идет к тому, что я ощущаю себя дома там, где стоит мой компьютер.
Ваш дед Яков Улицкий работал с Еврейским антифашистским комитетом. Ваше личное отношение к Израилю, к сионизму, насколько я знаю, очень сложное. Какой вы видите страну сейчас, что в ней для вас близко, а что чуждо?– Откуда вы знаете, каково мое отношение к сионизму и к Израилю? Я по этому поводу никогда не высказывалась. Несколько лет тому назад в Израиле высадился десант русских писателей, и он имел неожиданные для меня последствия. Дмитрий Быков, человек невероятных способностей, может, гениальный, сказал, что, по его мнению, «Израиль – неудачный проект». Это интересное заявление. Стоило бы его порасспросить, что именно он имеет в виду. Еще одна какая-то полуписательская дама, не помню фамилии, тоже заявила что-то в этом духе. Меня ваши почтенные журналисты туда же подверстали, хотя меня там и близко «не стояло», и с тех пор я постоянно слышу о своем «сложном» отношении к Израилю. Книга моя «Даниэль Штайн, переводчик» тоже была расценена рядом критиков как антиизраильская, некоторые даже написали – «проарабская». Идиотизм – болезнь неизлечимая. Вступать в дискуссии по этому поводу я не собираюсь. С 1993-го я каждый год посещаю Израиль, вот уже 23 года. Иногда – несколько раз в году. Я знаю Израиль так, как его мало кто из израильтян знает, я облазила все его закоулки. Нет, не все – потому что каждый раз, приезжая, я совершаю новые открытия.
Сионизм с момента создания Государства Израиль принадлежит истории. Задачи сионизма были выполнены. Имена создателей этого движения мы читаем в названиях улиц. Говорить о моем мировоззрении здесь неуместно, потому что страна и сама не имеет цельного мировоззрения. Да и как может иметь цельное мировоззрение страна, постоянно воюющая и отстаивающая свое несомненное право на существование. Вот уж где сегодня происходят процессы противоположно направленные, вот уж где можно наблюдать полнейший раздрай во мнениях! Среди моих друзей есть и левые, и правые, есть и «верные» иудеи, и «неверные» иудео-христиане, и лояльные атеисты. Они между собой свирепо спорят и ссорятся, но и те, и другие беззаветно любят свою страну. И я люблю Израиль. Таким, каков он есть: талантливый, кричащий, скандальный, милосердный, жестоковыйный, маленький и огромный. Я вижу в нем множество достоинств. И вижу недостатки.
И еще – вещь мистическая! – я ведь там отчасти похоронена. Моя грудь, ампутированная при операции по поводу рака, лежит в могильнике на кладбище Гиват-Шауль в Иерусалиме вместе с частями тел граждан Израиля, которые лечились в той же больнице «Хадасса». Только они лечились бесплатно, за счет государства, а я по коммерческой линии как иностранец. И этот опыт пребывания в государственной больнице был драгоценным. Израильская медицина, отношения между людьми – поразительны. Между прочим, это было место, где растворялась одна из самых тяжелых проблем – арабо-израильские отношения: здесь были больные и врачи, арабы и евреи, и они делали общее дело.
Мир стремительно «правеет», и популистские националистические идеи становятся привлекательными для миллионов. В Европе, в Америке, в Израиле. Мы находимся в эпицентре очередной перестройки мира?– Сами понятия «левые» и «правые» полностью потеряли то содержание, которое вкладывалось в них еще тридцать лет тому назад. Израиль был создан как социалистическое государство, и по сей день мы видим многие узнаваемые черты. Но в посткапиталистическом обществе все ориентиры поменялись, градация «бедные-богатые» сместилась. Понятийный хаос, который сегодня переживает мир, – невиданный.Когда-то слово «космополитизм» было не только ругательством, но и грозило политической статьей. Сегодня мир так изменился, что, хотим мы того или нет, нравится нам это или не нравится, но глобализация идет, и национальные драгоценности остаются в музеях, а в современных лабораториях создают новые технологии, новые лекарственные препараты, новые программы. И совершенно не имеет значения, где именно произвели новый продукт – в Нью-Йорке, Пекине или Хайфе, – через короткое время это достижение принадлежит человечеству. Тем не менее я всегда радуюсь, когда узнаю, что очередной прорыв сделали-таки в Хайфе. Но это слишком мелочное соображение. Ни кокошники, ни бурнусы, ни кипы разных фасонов, ни ложки-матрешки, ни другие национальные сувениры не имеют значения. Для выживания человечества драгоценны солидарные усилия по обузданию агрессии, в нас заложенной. Надо справиться со страхом, который овладел миром, научиться уважать друг друга. Я не говорю – любить.
Иногда кажется, что виртуальная, «электронная» жизнь становится чуть ли не реалистичней, чем настоящая. Какое место в этом настоящем и будущем у книги?– С книгой беда. Книге приходит конец. Ее жизнь – от Гутенберга до интернета – заканчивается. Невероятными усилиями мы пытаемся привить своим детям и внукам вкус к книге. Моя последняя уловка: дарю внуку- подростку редкие и дорогие антикварные книги, и он понимает, что книга – драгоценность. Но что я могу еще дать этим детям, если я и сама, когда мне что-то нужно проверить, лезу не в Еврейскую энциклопедию Перферковича, и не в Новую израильскую, тоже на русском языке, хотя обе стоят на полке, а открываю интернет.То, что вы называете «виртуальной» жизнью, не кажется мне чем-то принципиально иным, глубоко отличным от книжного существования. Вот Светлана Алексиевич получила Нобелевскую премию пока что все-таки за книгу, хотя эта информация вполне могла бы существовать на другом носителе.
Евреи – люди Книги. Большой и маленькой, талантливой и вполне бездарной. Евреи вошли в письменную культуру на многих языках мира – не только на идише или иврите. Мы знаем англо- , франко-, немецко-, польско- и других иноязычных еврейских писателей, даже не владевших еврейским языком. И все эти писатели с еврейскими корнями будут писать, как и писали. Да и какая разница, в конце концов – на глиняных табличках, на папирусе, на китайской бумаге или на американском компьютере? Главное – люди пишут слова, создают текст.
А.К. Как там любил повторять Станиславский: "НЕ ВЕРЮ!" Судя по всему, интервью приурочено к гастролям Улицкой по Израилю.
Нескладная и неловкая Фаня Фельдман, грустная и одинокая героиня своей собственной пьесы. Как и положено начинающей актрисе, она ушла из дома без отцовского благословения. Скиталась и постоянно влипала в неприятные истории, ругалась с режиссёрами, оставалась без денег и работы. Но всё равно стала одной из главных актрис XX века – Фаиной Раневской, которая завтра добралась бы до 120.
В первый пробный наезд в столицу она отправилась, выкрутив немного денег из родителей. Поездка оказалась неудачной, из неё Фаина привезла домой два знания. Первое – в актрисы она не годится, второе – актрисой она обязательно станет. Она сдала экстерном ненавистные экзамены в гимназию и поступила в коммерческую театральную студию. Отец – Гирш Хаимович Фельдман, некрупный, но промышленник, владелец нескольких домов и парохода – до поры смотрел на её увлечение театром, помалкивая, но когда Фаня дала понять, что в артистки собирается серьёзно, сказал, что в этом случае дочь будет лишена содержания. Ну что ж. «Небогатый нефтепромышленник», как станет называть отца потом Раневская, вместе с семьёй в 1917 году уплыл на собственном пароходе «Святой Николай» в Турцию. Доподлинно неизвестно, звали они с собой Фаню или нет: по официальной версии, она выбрала искусство. Двумя годами ранее, под рыдания матери – Милки Рафаиловны Загайловой – и её обещание в случае чего помогать деньгами, Фаина снова отправилась в Москву с небольшим чемоданом в одной руке.
Фаина поднималась всё равно. Она играла второсортную кокетку в Керчи. По сцене должна была выходить со словами: «Шаги мои легче пуха, я умею скользить, как змея». Скользя по сцене, она свалила на партнёра здоровенную декорацию, изображавшую гору. Ничего. В начале 20-х годов уже Фаина Раневская выступала на подмостках Первого Советского театра, да с успехом. К счастью, театр кормился не только актуальными агитками, было много Островского, Гоголь и Чехов, конечно же. Были Симферополь, Ростов-на-Дону, Святогорск, Баку, Архангельск, Гомель, Смоленск, Сталинград. Роли уборщиц, певичек, проституток, побеждённых, уходящих в прошлое мещанок с их горькой и нехитрой философией выстреливали на публику и западали в память. Она на старости лет говорила, что ненавидела их и пыталась понять. Сегодня кажется, что она их очень хорошо понимала.
Она постоянно маялась бездомностью и безденежьем. Но всегда появлялись люди и выход. Чтобы раздобыть контрамарку в театр, например, Фаина Фельдман могла, заглянув в окошечко администратора, вкрадчиво и убедительно посетовать: «Извините, пожалуйста, я провинциальная артистка, никогда не бывала в приличном театре, у вас не найдётся контрамарочки?» Довольно часто контрамарка находилась. Провинциальную артистку она вообще выставляла на передний план. Эта рекомендация обычно живо снимала первую стружку с очень серьёзных москвичей и располагала к непринуждённому общению.
Раневская, конечно же, мечтала попасть во МХАТ, и ставший к тому времени её близким другом Василий Качалов устроил встречу с Немировичем-Данченко. Раскрасневшаяся от волнения, она назвала мэтра не Владимиром Ивановичем, а Василием Степановичем. Боясь его возмущения, она вконец разнервничалась, разозлилась на себя и вылетела из его кабинета. Когда позже Качалов пытался сгладить ситуацию и объяснялся за Раневскую, Немирович-Данченко отрезал: «И не просите, она, извините, ненормальная. Я её боюсь». Но Раневская состоялась в Театре Советской армии с Вассой Железновой. Богатая владелица пароходной компании, убийца, любящая своих детей, при этом разрушившая их жизнь, да и свою, ради спасения – понятней этой героини в те времена было не найти. Фаина Георгиевна до последних дней не была довольна своей игрой, но после Вассы о ней стали говорить как об актрисе всерьёз.
Она не любила кино, но снималась в нём – как же упустишь, режиссёры выпрашивают. Маня Добрякова в фильме «Любимая девушка», тётушка Адель в «Новых похождениях Швейка», Роза Скороход, которая выбилась в люди в «Мечте», тапёрша с папироской в зубах из «Александра Пархоменко», Настасья Тимофеевна из чеховской «Свадьбы», знойная профессор медицины в «Небесном тихоходе», мачеха в «Золушке», спекулянтка Марго в «Лёгкой жизни». Не к ночи будет помянутым, но даже Иосиф Сталин сказал однажды о ней и Жарове: «Ни за какими усиками и гримёрскими нашлёпками артисту Жарову не удаётся спрятаться. Он в любой роли и есть товарищ Жаров. А вот товарищ Раневская, ничего не наклеивая, в любой роли всегда разная».
Она рассказывала, что помнила мать плачущей после известия о смерти Чехова. В тот день кончилось её детство. Она точно решила, что станет актрисой и отправилась делать себе биографию, которая до сих пор дорога миллионам зрителей, несмотря на то, что Раневской нет с 1984 года. Она не оставила собственных мемуаров, с этого начинается едва ли не каждый документальный фильм о ней. С этого для её поклонников начинается каждая новая книжка якобы о ней, где автор на фоне её биографии рассказывает о жизни её современников. Она несколько раз бралась их писать, но всякий раз уничтожала рукопись. И как бы ни отшучивалась при жизни Фаина Георгиевна, но эта глупая нерешительность сегодня стоит ей того, что наследием осталась горстка цитат, которые пересказывают её современники, добавляя в них немножко себя и сыгранных ею персонажей.
