НОВОДВОРСКАЯ ОБ ЭРЕНБУРГЕ

Унесенный ветром. Валерия Новодворская – об Илье Эренбурге

• 11.01.2013
• автор: Валерия Новодворская
• смотрели: 30556

Тэги:

Валерия Новодворская, Илья Эренбург

Мы дошли до самого края Серебряного века, закончившегося для России в 1917 г., холодной и злой осенью, когда окончательно облетели все вишневые сады и черная невская вода смыла все следы теплой, обыденной, человеческой жизни.

Последний европеец

Но еще долго, не меньше десяти лет, отблеск ярких огней праздничной вселенной, оставшейся за западными границами, карнавальный шум Венеции и Парижа были видны и слышны в мрачной России, где погасли камины, свечи, лампочки и очаги. У Джека Лондона в Северной глуши царило Белое Безмолвие. Здесь, под созвездиями Зимы, под Полярной звездой, под заснеженным боком Большой Медведицы, было другое Безмолвие – Красное, наползавшее с 1928-го и затмившее небо окончательно к 1934 г.

Илья Эренбург был одним из последних гастролеров, вывозивших в холодную и голодную Москву звенящий и сверкающий праздник Парижа. Безумно талантливый юноша, угрюмый муж с солнечными всплесками несоветского, дооктябрьского дара, желчный старик, мудрец и пророк, сумевший определить и назвать оттепель и донесший до ее весеннего берега вопль и стон Большого террора - это все он, бывший парижский Пьеро для советских буден.

На нем лежал отпечаток беспокойного гения еврейского народа. В 1922 г. он предсказал Холокост. И тогда же нарисовал основные черты сталинизма как добровольного целования наручников. У него не было ни рожек, ни хвоста, его не убили за сапоги бандиты в холодном и голодном СССР 20-х годов, но это, конечно, был он: Учитель, великий провокатор, только не Хулио Хуренито и не из Мексики. Он мог бы считаться вторым Шолом-Алейхемом, но ему был внятен весь широкий мир, а не только Касриловка (и в Вене, и в Нью-Йорке – все она); он познал не только евреев, и не только их мессидж он транслировал, но и мессидж русских, немцев, французов, американцев, испанцев, европейцев… И он был не так добродушен, как Шолом-Алейхем, он был желчен и злопамятен, он умел ненавидеть. Он скажет в 1922 г. в ответ на будущие гетто и газовые камеры: «Запомни только: сын Давидов, филистимлян я не прощу, скорей свои цимбалы выдам, но не разящую пращу». Так Илья Эренбург за 26 лет предсказал создание Государства Израиль и его непреклонные победы, победы мстителей, которые добровольно в газовые камеры не пойдут. Наконец, этот мощный прозаик был мощным поэтом, хотя у него не так много стихов. Сквозь современность в нем проглядывали и Книга Иова, и Книга Экклезиаста, и Книга Бытия, и Песня Песней, и библейские псалмы. Он был последним европейцем Советской России: небрежным, раскованным, блестящим, ироничным. За ним опускается занавес, прямо за его спиной. На много лет. На десятилетия. До 1991 г. Железный занавес. И нам уже не быть завсегдатаями кафе «Ротонда» на бульваре Монпарнас.

Илюшечка, вечный Илюшечка

Родился Илюша, Илья Григорьевич Эренбург, в приличной семье купца второй гильдии, в Киеве, в январе 1891 г. Впрочем, вторая гильдия – это было так, наследственное. К моменту рождения Илюшечки отец уже был инженером. Семья была, конечно, абсолютно светская, так что свои немалые познания о хасидах, Иерусалиме, молитвах и иудейских праздниках мальчик почерпнул не дома. Илюша был пылким, хотя и культурным ребенком. Нежным и отчаянным. Мальчишки с улицы и потом, в гимназии, не смели его дразнить и бить. Он кидался один на пятерых, и это пугало. Он был очень похож на Илюшечку, сына отставного штабс-капитана из «Братьев Карамазовых». Сильный дух в слабом теле. Агрессивный и застенчивый идеалист. Но он не умер от чахотки.

Когда ему исполнилось пять лет, семья перебралась в Москву. Отец получил должность директора Хамовнического пивоваренного завода. Илья учился в 1-й московской гимназии. Конечно, он со своим характером тут же впутался в революционные дела. В 1905 г. этому крошке было 14 лет, а он уже стал членом революционного кружка, который вели начинающие эсдеки Коля Бухарин и будущий отец твердого червонца Гриша Сокольников. Из той же гимназии, но из старших классов. Так что из гимназии его выперли. Из шестого класса. Но мальчику было мало, мальчик пустился во все тяжкие. В 1908 г. его арестовали (в 17 лет!), но выпустили до суда под надзор полиции. Ему грозили и ссылкой, и каторгой. При его манере выражаться парадоксами можно было и на каторгу загреметь. Однако полиция не жаждала детской крови. С ней всегда можно было договориться полюбовно. Мальчику разрешили выехать за границу, якобы для лечения, под денежный залог, выплаченный отцом. С глаз долой – из сердца вон. В 18 лет, с 1909 г., Илья оказывается за границей. И вот Париж, и наш поэт – в чашечке этого гигантского цветка, как Дюймовочка. А в Париже живут Ленин, Каменев, Зиновьев, Троцкий. Молодому революционеру следовало бы поступить под их начало. Хотя бы к Луначарскому. Он и пытается поработать с Троцким в Вене. Но вся эта публика юноше очень не понравилась. «Талмудисты», начетчики, фанатики. Тоска зеленая. Тем паче мечтают о казарме. Илья бросил их всех (юноша был очень умен) и засел за стихи. Тут он встретил свою Прекрасную Даму. Она была парижанка, хрупкая, изящная, как колибри. И она была русская, знала литературу, умела восхищаться стихами и поэтами. Ее звали Екатерина Шмидт. Они жили в гражданском браке, это было модно. У них родилась дочь Ирина. Илья дал ей свое имя. Ирина Эренбург, впоследствии писательница и переводчица, вся в отца. Ранний ребенок, она родилась в 1911 г., папе было 20 лет. Ирина доживет до 1997 г. и увидит все папины собрания сочинений, посмертную славу и шестидесятников - почитателей, считавших его своим патроном.

Но статус girlfriend Екатерине Шмидт быстро надоест, и она выйдет замуж за друга мужа – писателя Т. И. Сорокина. А Илюша пишет стихи то в «Клозери де лиля», в этом знаменитом «Сиреневом кафе», то в «Ротонде». Мир переживал последние годы беспечного и безоблачного счастья. А с какими людьми сошелся Илюша! С Модильяни, с Пикассо, с Аполлинером! «Русские обормоты» в парижских кафе котировались. Илюша всегда мог даже выпить за счет щедрого Пикассо. Жили эти дети гармонии бедно, но весело. Эту обстановочку, шарм, дух времени братья Познеры сохранили в своем ресторане «Жеральдин» на Остоженке. Тот, кто хочет выпить и закусить по-парижски, но недорого и в стиле ретро, чокаясь с Эренбургом, Хэмом и Пикассо, может это сделать даже сейчас. В 1910 г. Эренбург издает сборник стихов за свой счет. Но потом ему уже платят, и он издает по сборнику в год. Его читает российская богема, блестящие постмодернисты последних дней российских Помпей: Мандельштам, Волошин, Брюсов, Гумилев, Ходасевич. Вот его компания, его аудитория.

Но залязгало ржавое железо Первой мировой войны, и все изменилось. Поблекли краски, потускнел Париж. Пылкий Илюша попытался вступить во французскую армию, но был признан негодным по состоянию здоровья. Армии не нужны были хилые российские интеллигенты.

Тогда Илья становится военным корреспондентом «Утра России» и «Биржевых ведомостей». Но в его статьях слишком мало красот, ура-патриотизма и милитаризма и слишком много «чернухи». Эренбурга беспощадно кромсает цензура; ему надоела война, ура-патриотичный Париж, где надо ненавидеть бошей. На всю жизнь Илья становится противником войны, пошлости, позы и фразы. Он едет спасаться домой аккурат в 1917 г. Сначала он застает хаос безумного Февраля (это он опишет потом в «Хулио Хуренито»: митинг воров, митинг министров настоящих, прошедших и будущих и митинг проституток. Первый митинг требовал отменить замки, третий - увеличить тарифы). Потом настанет якобинский Октябрь, по-идиотски серьезный, невыносимо пафосный, мрачный и голодный. В Эренбурге не было ни капли романтизма, и он принял в штыки (то есть в злоязычные перья) и Февраль, и Октябрь. Мудрый ироничный еврей, частичка цивилизации, видевшей Всемирный потоп, на дух не переносил революций. Это в юности он писал с сарказмом о «сдобных и белых булочках», предпочитая им неистовство революционного ветра (юношеская трагедия «Ветер»: «Я отдал все, я нищ и светел. Бери, бери меня, ветер!»). Сейчас ему очень хотелось съесть такую булочку, но где было ее взять? Илюша пошел в атаку: писал в эсеровских газетах издевательские стихи и статьи почище Аверченко. Но Аверченко писал в белом Крыму, а Эренбург – в красном Петрограде и малиновой Москве! Конечно, за ним пришли. Еле-еле он успел спастись от ареста и расстрела. В 27 лет Эренбург был очень храбр. И от этой не рассуждающей храбрости его не излечит даже Большой террор. Сбежал Илюша в Киев, который брали все кому не лень, по очереди, в алфавитном порядке: белые, красные, петлюровцы. И они были настолько заняты друг другом, что не замечали, к счастью, желчного поэта.

В Киеве Эренбург нашел себе жену, надежного друга, товарища на всю жизнь – художницу Любовь Козинцеву, сестру будущего режиссера Козинцева. Был ли он влюблен? Эренбург не очень любил реальных женщин, он искал идеала – прекрасных финикиянок, француженок, певчих птичек с Монмартра. По-настоящему он был влюблен в Мадо, идеальную героиню Парижа и Сопротивления, свой персонаж из романа «Буря». Но с женой они жили хорошо, по-человечески, хотя и без детей. Люба никогда не жаловалась и очень ценила великого писателя, которого подарила ей судьба. Все они терпели, ценили и делили и невзгоды, и нужду, и страх. Любить великого человека - все равно что в горящую избу войти. Были женщины в русских селеньях: кормили, лечили, ободряли, были и сиделками, и переписчицами. Жены Волошина, Эренбурга; жена и любовница Пастернака, Зинаида и Ольга; жена Грина. Было и страшнее: Надежда Яковлевна Мандельштам делила и ссылку, и голод, а Ольга Ивинская пошла за Пастернака в тюрьму. Жену Грина посадили уже после его смерти. Любовь Козинцева была из таких, ей нипочем было остановить на скаку не коня – Историю. В 1919 г. Эренбурги едут в Коктебель к Волошину, подальше от ВЧК и Гражданской войны. Но Илья непоседлив, и в 1920 г. его несет в Москву (через еще независимую Грузию). И вот они в Москве, и, конечно, Эренбург первым делом загремел в ВЧК. Он не боролся, он не противостоял, он не отрицал наличие советской власти - оно было очевидно. Но он издевался и не верил - и это бросалось в глаза. Однако на выручку подоспел старый знакомый, научный руководитель гимназического кружка юных большевиков Николай Бухарин, человек веселый и добрый. Он был в чести, он был на коне. Он выручил Эренбурга и даже трудоустроил его к Мейерхольду, в детскую секцию театрального отдела Наркомпроса. Однако в Москве было холодно, голодно и неуютно. И у Эренбурга рождается гениальный план: сохранить советский паспорт, а жить в Париже; писать о парижских делах в СССР, а о российских – для европейцев левого толка, но так, чтобы печатали и в СССР и платили деньги. Работать, жить и зарабатывать деньги в Париже, а получать их в СССР и тратить опять-таки во Франции. Великий комбинатор Остап Бендер одобрил бы этот план. И ведь удалось поначалу! Эренбурги едут в Париж, но там уже поселилась злая и голодная эмиграция, считавшая советский паспорт Ильи Каиновой печатью. На него донесли как на советского агента. И из любимого Парижа супругов выставили в Бельгию. В отеле «Курзал» приморского городка Ла-Панн был написан в 1922 г. великий роман «Хулио Хуренито», написан всего за 28 дней. Роман об Учителе, немного Дьяволе, немного провокаторе, и о таскавшихся за ним учениках: немце, французе, негре, американце и еврее. Роман о великом слове «нет», главном слове человеческой истории, пароле вечно бунтующего еврейского народа. Роман не предлагал свергать советскую власть. Хуже – он над ней издевался. Правда, издевался Эренбург надо всем. Над войной, над «буржуазной действительностью». В 31 год он одним прыжком достиг зенита, акме, зрелости дара. Лучше «Хуренито» он уже ничего не напишет. С 1922 г. начинаются также его самые лучшие, алмазные стихи, режущие по сердцу и разуму. Потом он научится врать в статьях и очерках, даже в романах и эссе. Но в стихах не будет врать никогда. Даже чтобы выжить.

Илья Эренбург, Густав Реглер и Эрнест Хэмингуэй, Испания, 1937

Свой среди чужих, чужой среди своих

А с «Хуренито» был чистый цирк. Сначала его издал г-н Вишняк в своем «Геликоне» тиражом в 3 тысячи экземпляров. Тираж разошелся в Берлине, а в Россию попали две или три штуки. На них записывались в очередь, брали на ночь. Эренбург сразу стал знаменит. Бухарин был в восторге. Правда, он-то все понял. И где-то сказал, что роман, конечно, замечательный, но товарищу Эренбургу не сильно нравится коммунизм. И он не шибко хочет его победы. Каменев прочел с удовольствием. Ленину понравилось: во-первых, его изобразили Великим Инквизитором, и Хулио Хуренито его поцеловал; во-вторых, уж очень лихо и негативно была подана «империалистическая бойня». Времена были еще вегетарианские: главное – мочить «буржуазную действительность», а антикоммунистическую фронду прощали. Не прощали серьезного стремления бороться, хотя бы только на словах, что погубило Гумилева. А Эренбург, мудрый еврей, знал, что плетью обуха не перешибешь, и решил выжить при любой власти (но только подальше от нее, в холодке, в «Ротонде»). Словом, в 1923 г. Эренбург получил тираж «Хуренито» на родине, с предисловием Бухарина, в 15 тысяч экземпляров. Это было много по тем временам. И прибыльно. Скормив большевикам свою антисоветчину, Эренбург бросился писать дальше и до 1927 г. накропал 7 романов, 4 сборника рассказов, 4 сборника эссе и 5 сборников стихов. Хотя очень талантливых вещей было немного: «Трест Д.Е.» (1923), «Тринадцать трубок» (1923) и, пожалуй, роман «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца». Но это уже 1928 г. «Люди, годы, жизнь» (1961–1965) и роман «Буря» (1947). Все остальное осталось на дне времени, и читают это только студенты-филологи и литературоведы. «Трест Д.Е.» – это антиутопия, одна из первых. Жутковатый роман о гибели Европы. Кончается роман так. Сплошные леса, руины, сквозь которые растут кустарники. И – «Перед порталом бывшей биржи сидел большой медведь и, глядя вдаль лазоревыми бездумными глазами, тщательно облизывал свои мозолистые, трудовые лапы». И это ведь предвидел Эренбург!

Правда, так, скорее, кончит не Европа, а Евразия. Были бы медведи, а остальное все приложится.

Вначале писателю везло. До 1924 г. они с женой жили в Берлине, но когда к власти во Франции пришел «левый блок», Эренбург получил разрешение жить в своей любимой стране и обосновался в Париже. Но роман о еврее Лазике Ройтшванеце, который не может выжить нигде, тем паче в СССР, где столько вранья и показухи, где доносы и идеология (причем глупая), который ухитряется умереть на Святой земле, уже не прошел в печать. У Бухарина была тяжба со Сталиным, и он отрекся от этих двух евреев – и от Ильи, и от Лазика. Роман пойдет в печать только в 1989 г., после смерти автора, пролежав «в столе» более 60 лет. В мире и в СССР темнело, волны фашизма и сталинизма захлестывали и богему.

Илья Эренбург у знамени центурии его имени

Листопад

С 1932 г. свинцовый ветер сталинщины подхватывает писателя и несет его на скалы соцреализма. Больше нет свободы в парижских кафе, надо определяться с идеологией и халтурить. Свободы нет и в Париже, потому что по пятам идут агенты ГПУ, чтобы Эренбург, упаси Бог, не стал «перебежчиком». В 1932 г. писателю приходится стать парижским корреспондентом «Известий», ехать в Кузнецк и на «стройки пятилетки». Пришлось навалять плохой роман «День второй», а в 1934-м – «Не переводя дыхания». Критика в восторге: «попутчик» исправился, идет в нужном направлении. Эренбург молча скрипит зубами: речь идет уже о жизни, его и Любы. А деться некуда – в Германию приходит фашизм. Еврею там небезопасно. Эренбург организовывает антифашистские конгрессы литераторов в Европе – все-таки это дает возможность не жить дома, рядом с Лубянкой. Начинается война в Испании, и Эренбург преображается: вот оно, настоящее, можно писать и не лгать. «Покрылся кровью булочника фартук, огонь пропал, и вскинулось огнем все, что зовут Испанией на картах, что мы стыдливо воздухом зовем».

А страшный Крысолов с дудочкой – Сталин – задумывается, кого оставить, а кого увести: Кольцова или Эренбурга? Расчетливый тиран не держал лишних. Он выбрал одного писателя, одного поэта (Булгакова и Пастернака) и многое им позволял. А Мандельштам оказался лишним и погиб. К тому же его антисталинские стихи Сталин прочел, в отличие от «Реквиема» Ахматовой. Сталинское неведение спасло ей жизнь. Теперь Сталину нужен был эссеист, журналист, публицист, свой в доску для Европы. Визитная карточка Москвы. Кольцов был глупее и фанатичнее, у него были все шансы. Но Эренбург, строптивый Эренбург, был талантливее. Писатель, поэт, друг Пикассо и Аполлинера. И выбор пал на него, под нож пошел Кольцов. Эренбург рисковал жизнью: ничего не подписывал против «врагов народа» во время Большого террора. Его заставили сидеть на процессе «правотроцкистского блока» и смотреть на осуждение его покровителя Николая Бухарина. Он сидел, но писать о процессе отказался. Он, собственно, шел на смерть, как и Пастернак. Но Сталин стерпел это от обоих. Они были нужны живыми советской пропаганде.

Илья Эренбург на Нюрнбергском процессе

Сын Давидов

К счастью, Эренбурга не было в СССР (бывал наездами) до 1940 г. Но его Францию захватили немцы, и пришлось вернуться. Эренбург становится германофобом: немцы преследуют евреев и насилуют Францию. Писатель создает реквием по убитым соплеменникам, и никто так не написал про Холокост. «За то, что зной полуденный Эсфири, как горечь померанца, как мечту, мы сохранили и в холодном мире, где птицы застывают на лету, за то, что с нами говорит тревога, за то, что с нами водится луна, за то, что есть петлистая дорога и что слеза не в меру солона, что наших девушек отличен волос, не те глаза и выговор не тот, нас больше нет. Остался только холод. Трава кусается, и камень жжет» (1944). Не обошлось без печальных советских парадоксов. Эренбург был настоящим антифашистом, не ситуативным. В 1940 г. он пишет роман «Падение Парижа», о захвате его любимого города, о «фрицах», то есть «бошах», о предателях Петене и Лавале. Но действовал пакт Молотова-Риббентропа! И роман не печатали. Напечатали в 1941 г. И даже дали Сталинскую премию в 1942-м. Идет война, и для улова союзников – США и Великобритании - нужен приличный антифашист. Для фронта, для солдат нужен талантливый трибун. Вот для этого Эренбургу и сохранили жизнь. За годы войны Илья Григорьевич пишет полторы тысячи статей. Он популярен и на Западе, и в окопах: его статьи даже не пускают на самокрутки. Он напишет статью «Убей немца!». Здесь его остановят «товарищи» из ЦК: это уже чересчур, не всякий немец – фашист, что скажут на Западе? В 1947 г. Эренбург пишет «Бурю», о Сопротивлении во Франции и в СССР. Французы ближе Эренбургу, он их знает больше, и они у него куда живее и подлиннее: Анна, Мадо. А осенний Париж «засыпан золотом и пеплом». Уровень Левитана. И он дарит своей рабской стране песенку франк-тирера, макизара Мики. Песенку-упрек, песенку-урок. И себе, и СССР. «Свободу не подарят, свободу нужно взять. Свисти скорей, товарищ, нам время воевать. Уйдем мы слишком рано, до утренней зари. На то мы партизаны и первые в цепи. Другие встретят солнце и будут петь и пить. И может быть, не вспомнят, как нам хотелось жить. Нас жизни не состарить, любви не отозвать. Свисти скорей, товарищ, нам время воевать. Мы жить с тобой бы рады, но наш удел таков, что умереть нам надо до первых петухов». Ох, это не только про войну. Но в 1948-м и за это дадут Сталинскую премию.

И еще раз этот сын Давидов поставит жизнь на кон. В 1942 г. Эренбург становится членом ЕАК – Еврейского антифашистского комитета. И начинает собирать документы для «Черной книги» – свидетельства о Холокосте. Но в 1948 г. из-за конфликта с Израилем «Черную книгу» запретили, а набор рассыпали. Похоже, именно Эренбург сохранил рукопись, и она дошла до Израиля, где и вышла в 1980 г. Да, Эренбургу «повезло». Гитлер его ненавидел лично, звал «домашним евреем Сталина». Распорядился поймать и повесить, но не пришлось. Сталин его сделал агитатором своего режима. Большой грех: Эренбург подтвердил, что это немцы убили польских офицеров в Катыни, хотя ничего об этом не знал. Стал он и депутатом Верховного Совета, и вице-президентом Всемирного совета мира. И все в 1950 г. Ленинскую премию взял «за борьбу за мир». Но он один из немногих (когда боролись с «космополитами» и раскручивали дело «врачей-убийц») не подписал письмо для оправдания депортации своего народа вместе с другими «именитыми евреями» (ручными). Вместо этого он через Шепилова (который попутал Клима Ворошилова) написал письмо Сталину (3 февраля 1953 г.), где отговаривал его от антисемитских действий. И Сталин отложил депортацию, а там вскоре отдал дьяволу душу. Эренбург один остался на свободе после разгрома ЕАК. Сталин стерпел его последнюю фронду и не санкционировал арест.

Но вот кончаются большие морозы, и наша синичка – Эренбург – первая почувствовала что-то. Еще до ХХ съезда этот пророк в 1954 г. пишет повесть «Оттепель». Вот вам и предсказание, и название. Повесть громили, но время арестов прошло. Назвать эпоху – это была большая честь.

Его громят и дальше. Даже за «Французские тетради». Но Сталина нет, вожди душат друг друга, и уже можно жить. А славы и денег Эренбург не ищет, и теперь он больше ничего не боится. Деньги есть, а славы больше и не бывает. В 1962 г. писатель яростно защищает от Хрущева художников типа Э. Неизвестного, выставивших в Манеже свой постмодернизм. Хрущев приказал Эренбурга не печатать годик-другой. В 1966 г. неугомонный старик с сердцем юноши защищает Даниэля и Синявского (подписывает письмо). Он еще успел все вспомнить и всем воздать (и Сталину тоже) в мемуарах «Люди, годы, жизнь». Последний том, седьмой, он не закончил. Этот том выйдет в следующую, более теплую оттепель, в 1987 г. Цензоры и редакторы рвали мемуары на части. Приходилось драться за каждую строчку.

31 августа 1967 г. Илья Эренбург ушел из жизни на Новодевичье кладбище, искупив свою слабость, взяв свою свободу, выиграв свою войну. До первых петухов горбачевской перестройки. И знаете, чего хотел перед смертью маститый советский прозаик, куда глядел этот волк, которого так сладко кормили? Конечно, в лес – в Париж, на Запад. Он это приготовил еще в 1947 г. Эпитафию себе на могилу. «Во Францию два гренадера… Я их, если встречу, верну. Зачем только черт меня дернул влюбиться в чужую страну? Уж нет гренадеров в помине, и песни другие в ходу, и я не француз на чужбине, – из этой земли не уйду. Мне все здесь знакомо до дрожи, я к каждой тропинке привык, и всех языков мне дороже с младенчества внятный язык. Но вдруг умолкают все споры, и я – это только в бреду, – как два усача-гренадера, на Запад далекий бреду. И все, что знавал я когда-то, встает, будто было вчера, и красное солнце заката не хочет уйти до утра».

Французские филологи считают, что лучшие стихи о Франции написал «русский обормот» Илья Эренбург.

Опубликовано в журнале «Медведь» №127, 2009

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И ВЛАСТЬ

08.07.16

Мирон Я. Амусья,

профессор физики

Интеллигенция и власть

(Размышления в связи с писательским собранием критиков И. Эренбурга в 1947)

У них без радости любовь

И разлука без печали.

Народ

На протяжении всей истории Разум считался злом; его унижали, объявляя еретиком, материалистом, эксплуататором; преследовали – ссылками, лишали прав, экспроприировали, мордовали – высмеивали, пытали, казнили.

Айн Рэнд, Атлант расправил плечи, т. 3

          Много раз доводилось мне читать описание знаменитого писательского собрания, на котором официально признанные властью великими литераторы клеймили и поносили И. Эренбурга. Сам я, сколько себя помнил, относился с глубоким уважением к этому человеку – как к поэту, писателю, публицисту, наконец, который за годы Великой отечественной войны написал свыше трёт тысяч статей, т.е. буквально по статье каждый день. Эти статьи печатались в «Красной звезде», и зачитывались сразу после приказов Верховного главнокомандования.

          Об Эренбурге хорошо написал от имени очень многих людей моего поколения Е. Евтушенко:

Не пускали, газету прочтя,

Эренбурга на самокрутки,

и чернейшая зависть вождя

чуть подымливала из трубки.

Многое видел Илья Григорьевич на своём веку, многому научился сам, да научил других.

          Напрасно, когда я был в Германии, тамошние коллеги убеждали меня, что он своим призывом «Убей немца!» проявил себя анти-гуманистом – во мне Эренбург находил отклик понимания, а они, немцы, после всех наших потерь в той войне родными и близкими – нет. Его и гуманизм, и интернационализм были высшей пробы, но он понимал, что не может народ, подчинившийся бандитам, не отвечать за действия этих бандитов, хоть и многие отдельно взятые немцы и не создавали этот омерзительнейший из режимов. Именно, читая Эренбурга,  я впервые понял, что любой народ, терпящий власть людоедов и бандитов над собой, отвечает за их мерзкие дела.

          В период пакта Сталина-Гитлера, в период показной или истинной дружбы СССР и нацистской Германии именно Эренбург написал про-французскую и антинацистскую книгу «Падение Парижа». Именно его повесть была первой, оценившей раннюю после-сталинщину наиболее подходящим для неё словом – «Оттепель».

          Его «Люди, Годы, Жизнь» буквально обрушили на очень многих западную культуру во всём цвете тогда ещё многим неизвестных имён.

          Было в Эренбурге ещё кое-что, делавшее его мне особенно близким – он в народной молве считался одним из трёх виднейших евреев, и, по народному мнению, нашим возможным заступником. Может, кто-то помнит историю про тех трёх, знаменитых на букву «ша», кто шрайт, швайгт унд шрайбт – кричит Левитан, молчит Каганович и пишет Эренбург. И Эренбург, насколько мог, от своего жизненного предназначения не уклонялся и не отклонялся.

          Я не могу, да и не пытаюсь оценить всё творчество Эренбурга, и его самого, как огромного масштаба и значения личность. То, что написано, имеет целью только пояснить, почему каждый раз, перечитывая выступление Эренбурга на этом злосчастном собрании, доходя до слов «Дорогой Илья Григорьевич! Только что прочитал Вашу чудесную "Бурю". Спасибо Вам за нее. С уважением И. Сталин», которые буквально сменили поток оскорблений валом славословия, я испытываю чувство удовлетворения, и комок подкатывает к горлу.

          Но каждый раз, наряду с презрением к жалким людишкам, чьё мнение целиком и полностью зависит от прихоти командовавшего ими не слишком грамотного тирана, у меня раз от разу росло некое недоумение. Описанию этого чувства и его объяснению и посвящена в основном данная заметка. Возможно, это лишь моя проблема, а потому заранее прошу прощения у тех, кому всё было яснее ясного сразу и давно.

          Эренбург, почти постоянно живший за границей, уцелевший на фронтах испанской и московской войн при близких разрывах снарядов и бомб в прямом и переносном смыслах, был «особой, приближённой к императору». Он, разумеется, не был завсегдатаем тайных вечерь и веселий на ближней или дальней (чёрт их разберёт!) дачах. Он не случайно не был литературным начальником, хотя, захоти высший «гражданин начальник» поставить его на любую из таких должностей, ни Эренбург, ни, тем более, другие, не смогли и не стали бы перечить. Но и сатрапам для потехи – наказания он «хозяином» не передавался. По сути дела, он не только оставался жив, когда замертво сражёнными падали ближайшие к нему люди, но и обошёлся без каких-либо ранений или даже мелких, но видимых контузий.

          Люди недалёкие склонны объяснить эти свойства Эренбурга тем, что он был чуть ли не агентом ОГПУ, МВД или чего-нибудь такого, через что он «стучал» на своих товарищей. Но в ту страшную пору, да и в куда более безопасные эпохи, охочих «стучать» в процессе ареста или после него, равно как и до, как свидетельствуют сами участники арестов, да и заговорившие архивы, было предостаточно. Известно, что эта готовность к доносу, и даже реальные доносы отнюдь не были гарантией безопасности доносчику. Таких примеров множество. Да и сами столпы ОГПУ, МВД, и т. п. падали довольно легко. Одни имена Ягоды, Ежова и подельников рангом пониже чего стоят. К тому же отсутствуют даже малейшие намёки на доказательство того, что Эренбург вёл себя недостойным образом в обсуждаемом смысле этого слова.

          Всё говорит о том, что его особое положение определялось осознанной волей Сталина, и было, разумеется, хорошо известно его прислужникам из органов сыска, террора, да и прислужникам от культуры и литературы. В этих условиях невозможно поверить в то, что проведение злополучного собрания было просто личной инициативой, отражением неприязни и зависти к Эренбургу со стороны литературного начальства. Ведь председательствовал на погроме, закончившимся, после прочтения письма Сталина, восхвалением Эренбурга, такой вполне умелый представитель литературного начальства, как А. Сурков, а участвовал в несостоявшемся аутодафе писатель М. Шолохов и известнейший критик Ермилов. Совсем неважно, что наиболее грубыми, помимо Шолохова, были выступления литераторов рангом пониже. И эти в 1947 (или начале 1948?) вполне знали и понимали «что почём».

          Поверить, что все они действовали лишь «по велению сердца», на свой страх и риск, поверить, тем самым, в их граничившую с самоубийством, смелость, просто невозможно. Стоящие навытяжку всё время, кроме затрачиваемого на лизание и восхваление вождя, на такое своеволие определённо не были способны. В сказанном меня убеждает отнюдь не только то, что много позднее прочитал, но в основном то, что видел и вынужденно прочувствовал в те омерзительные и страшные годы. Стоит помнить, что уже тогда «хозяин» начал кампанию по компрометации тех, кто особенно прославился в ходе Великой Отечественной войны, отнимая у него какую-то часть славы. Эренбург определённо был в числе таких людей.

          А раз так, то в том фарсе-собрании было ещё одно действующее лицо. Им мог быть только сам «хозяин» – никто другой бы не посмел. Как тут не вспомнить, что смерть С. Михоэлса в начале 1948 слухи, самый надёжный интернет того времени, сразу назвали убийством. Несмотря на торжественные государственные похороны, эти слухи напрочь отметали официальную версию - случайная смерть под колёсами грузовика. Эти же слухи, несмотря на всю грозную обстановку того времени, в качестве отдавшего приказ убить столь известного и казавшегося влиятельным человека называли самого Сталина.

          Я просто убеждён, что указание провести собрание, на котором писатели громили Эренбурга исходило от самого вождя. Он отлично сознавал, что делает, когда не позвонил (что тоже практиковал), а именно написал Эренбургу письмо. Он понимал, как пройдёт и чем закончится обсуждение, какими помоями прилюдно обольёт себя вся свора «инженеров человеческих душ», и его заранее радовало это по сути позорное зрелище. Сам с не слишком хорошим образованием (четыре курса духовной семинарии), он прекрасно понимал интеллигенцию, её сравнительно лёгкую подкупность, пугливость и полную готовность служить ему, как источнику её благ и привилегий.

          «Хозяин» прекрасно сознавал, что не только страхом подчиняет он себе этих «душевных инженеров». Не меньшую, если не большую роль здесь играет и пряник, например, в виде дачи в Переделкино и отдельной квартиры (в эпоху огромных коммуналок) в Москве.

          Было бы грубым упрощением ограничивать проблему взаимоотношения власти и интеллигенции лишь её взаимодействием с писателями. В сходном положении оказывается вся творческая интеллигенция. Власть, представители которой обычно сильно уступают лучшим представителям интеллигенции в образованности и интеллектуальных способностях, ищет и находит, на чём и как отыграться.

          Великий предшественник «хозяина», несмотря на крайнюю грубость формы, увы, не без основания написал, что «интеллигенция есть не мозги нации, а её г-но». Однако оба они отлично понимали, что без науки и оборонной технологии, а также обслуживающей режим культуры им не обойтись. Правильно формулировал свою задачу бард революции:

Я хочу,

чтоб к штыку

приравняли перо.

С чугуном чтоб

и с выделкой стали

о работе стихов,

от Политбюро,

чтобы делал

доклады Сталин.

          И вожди от них именно этого хотели. Но не очень, насколько понимаю, уважали рьяных исполнителей их же собственной воли. А потому использовали и подходящие возможности унизить этих талантливых и высоколобых, которые при всей мощи своего таланта в стране диктаторской власти от этой самой власти очень сильно зависели.

          А эта зависимость касалась именно простого человеческого существования. Ведь немыслимо вообразить собрание писателей, которое бы вдруг в едином порыве, основываясь на обыкновенной зависти клеймило бы Хемингуэя за промахи, истинные или мнимые, в его романе «По ком звонит колокол», а тот на 180⁰ изменил бы мнение собрания, просто зачитав письмо со словом «спасибо» от президента Рузвельта. А ведь тот определённо не уступал бывшему семинаристу ни в образованности, ни в уме.

          Но в том то и дело, что властные руки были в двух этих крайних случаях совершенно разными по своим правам. И тиран мог позволить себе играть со своей интеллигенцией, распоряжаясь фактически свободно её жизнью. А развращение властью находит выход в издевательствах над зависимыми.

          Однако зависимость власти от некоторых из этих «высоколобых», от неё во всём, кроме мозгов, зависимых, заставляла создавать им относительно благоприятные условия для работы. Так произошло, например, с А. Ф. Иоффе и его коллегами, которым даже в очень тяжёлом для страны 1918 помогли приступить к созданию Физико-Технического института. Этот институт себя во всех отношениях оправдал, став фактически исходной точкой для работ по ядерной физике и атомной бомбе. Именно этот институт породил П. Л. Капицу, Н. Н. Семёнова, А. П. Александрова, Я. Б. Зельдовича, Ю. Б. Харитона, И. В. Курчатова, Л. Д. Ландау, позднее Ж. И. Алфёрова, да и многих других.

          Особо сильно зависимость власти от науки проявилась во времена создания ядерного и ракетного оружия. Тогда этих «высоколобых» не просто терпели, но осыпали наградами, охраняли, чуть ли не больше, чем себя, одаривали материальными благами. Власть тогда понимала – максимум, что может сделать разведка – это передать сделанное «их» физиками «нашим». Сама разведка по определению ничего создавать не способна. И потому приходилось закрывать глаза на определённое вольнодумство среди научных работников, и даже изъяны в их биографиях, притом не такие широко распространённые, как некоренная национальность, но и, подумать только, наличие близких родственников за границей, как это было у самого Харитона.

          Ореол бомбистов выливался в причудливые поблажки. Так, Я. Б. Зельдович рассказал как-то, что от штрафов ГАИ его полностью освобождало удостоверение трижды Героя социалистического труда. Замечу, для сравнения, что лауреат Нобелевской премии за теорию сверхпроводимости американский физик Д. Шриффер, нарушив во Флориде правила дорожного движения в нетрезвом состоянии, оказался в тюрьме. При этом физически пострадавших от его проступка не было. Но закон был и остался против выпивших нарушителей…

          Физики в бомбовый и послебомбовый периоды подраспустились, стали меценатами непризнанного искусства, продолжали работы по молекулярной генетике, которые вел М. А. Мокульский в Институте атомной энергии им. Курчатова. Замечу, что работы эти начинались и велись в период, когда на биологическом троне ещё сидел, подпираемый Хрущёвым, Т. Лысенко.

          Вспоминаю, как в начале восьмидесятых в Ленинградском конференц-зале АНСССР состоялось какое-то собрание, возможно, связанное с юбилеем ФТИ. Присутствовали трижды Герои социалистического труда А. П. Александров, Я. Б. Зельдович, Ю. Харитон, множество других знаменитостей. Все трижды герои, а также директор ФТИ В. М. Тучкевич в своих речах упоминали коллегу и друга трижды Героя, который как они говорили, «к сожалению, сегодня не с нами», хотя при этом имя А. Д. Сахарова, который находился в ссылке в Горьком, не называлось. Зельдович просто взял и кратко рассказал последнюю научную работу Сахарова, и на доске появилось его имя. Шла прямая ТВ трансляция, в президиуме, помимо Героев, находились и секретари обкома КПСС. Стоило видеть их лица. Срочно объявили перерыв, ТВ трансляцию прекратили, парт-боссы покинули собрание, а оно продолжалось в том же духе.

          У вождей, однако, память обычно хорошая, с отлаженной преемственностью идей, и зависимость от того, кого они относят к «говну нации» или к «полезным идиотам», даётся им с трудом. Многое в этом неизбежном противоборстве зависит от самих представителей интеллигенции – наличия у них заслуг, признанных среди коллег во всём мире, самоуважения и чувства собственного достоинства. Чтобы ослабить интеллигенцию, используют её естественный антипод – анти-интеллигенцию – псевдоучёных, псевдо-писателей, псевдо-артистов. В ряду этой публики трудно забываемые имена – Т. Лысенко, В. Петрик, Г. Грабовой, всевозможные «экономисты по вызову» из породы «чего изволите», типа М. Хазина.

          Научных работников можно унизить не только «разведением» псевдонауки, но и превращением в научного начальника человека, этого явно незаслуживающего. Вот сейчас всё большую роль в руководстве наукой в России играет М. В. Ковальчук, человек с весьма скромным индексом цитирования (345 в пересчёте на одного члена авторского коллектива), небольшим индексом Хирша (всего 16). С такими показателями надо не инициировать комичную борьбу с «клеточным оружием» США, а терпеливо учиться, имея перед собой такие маяки, как бывшие выпускники московского физико-технического института, лауреаты Нобелевской премии 2010 г. за создание и исследование графена - сэр Андрей (А. К. Гейм) и сэр Константин (К. С. Новосёлов), у которых соответствующие показатели 115000 и 90 – у Гейма и 109000 и 84 – у Новосёлова!

          Повторюсь, власть иногда очень считается с крупными учёными. Когда читаешь письма И. П, Павлова к председателю СНК В. М. Молотову, или П. Л. Капицы, адресованные Сталину, видишь, что они в принципе вполне тянут на судьбу, суровее мандельштамовской. Но нет, Павлова вообще не тронули, а Капица был лишь уволен с работы. Думаю, что дело было не только и не столько в их незаменимости для страны, сколько в победе в некоем личном психологическом поединке с властными адресатами.

          Немыслимо представить себе, как ты бы повёл себя, если твоей жизни или жизни близких угрожала смертельная опасность от рук урода и палача, действующего по прямому поручению диктатора – тирана. Неоднократно обдумывая подобную ситуацию, я с тоской признавался себе, что физических пыток не выдержал бы. Но если такой, крайней угрозы нет, оставаться человеком там, где нет людей абсолютно необходимо. Это, если хотите, для интеллигента должно быть критерием интеллигентности и является профессиональным долгом. Не давай себя унижать. Не терпи оскорблений. Никакая материальная выгода – квартира, машина, дача, место в президиуме среди невесть кого, пожатие высокодолжностных рук сомнительной чистоты, даже устройство детей в ВУЗ твоей мечты не перевесят нравственных и личностных потерь. Унижаясь, или позволяя себя унижать, ты сам вступаешь на склон, сначала сравнительно пологий, а затем становящейся всё более крутым, определяющим и оставляющим одну дорогу – вниз, на моральное дно.

          С сожалением приходится констатировать, что по мере расширения группы людей, формально относящихся к интеллигенции, она меньше и меньше удовлетворяет упомянутым выше критериям. Всё больше конформизма, готовности подчиниться не только «главному хозяину», но и всё быстрее растущей своре промежуточных и попросту мелких «хозяйчиков». А для тех люди науки и искусства - особенно первые – открытые и злейшие враги. И эта враждебность не есть результат каких-то конкретных действий со стороны людей творческих. Они просто фактом своего существования, независимостью суждений вызывают неприязнь «хозяйчиков». Для них творческие работники – это те, кто «хочуть свою образованность показать, и всегда говорят о непонятном!». «Хозяйчики» через многие века пронесли отлично усвоенный урок, преподанный им Архимедом, и потому делают всё, чтобы в меру сил препятствовать совершению великих, а заодно и средних с мелкими, открытий.

          Один из излюбленных методов взаимодействия власти и интеллигенции является передача её под управление своей челяди. Интеллигентов трудно аргументированно оспорить, зато их можно заставить ждать, пользуясь их врождённой деликатностью, начальственного выступления часами, или томиться в угнетающе огромной приёмной, или быть принятом в кабинете, где можно было бы заниматься бегом. Именно такой кабинет, хозяином которого является директор Федерального агентства научных организаций, учреждения, которое первоначально выдавали за будущего хранителя имущества при Российской академии наук, мне недавно удалось посмотреть. Завхозы в таких кабинетах не сидят. А раз тебе такой дали, то ты командир науки, а не её завхоз, хоть ты в этой науке ровно ничего не смыслишь.

          Кстати, большое можно понять через малое. Это я к тому, что, будучи студентом второго курса, я увёл весь поток с лекции профессора, который считал, что имеет право нас заставлять себя ждать каждый раз по 15-20 минут. И, замечу, вселенная не погибла, меня ниоткуда не исключили, а профессор опаздывать перестал. Вот, наверное, из-за таких эпизодов я состарился почти непуганым идиотом. Бывает…

          Сталь закаляет сочетание сначала пламени, затем холода. Общий настрой и уровень современной российской интеллигенции, в первую очередь деятелей культуры, литературы и искусства, в меньшей мере - научных работников, определились обратной последовательностью – холод девяностых сменился сравнительно интенсивным прогревом нулевых и десятых. Так сталь не закаляется. Интеллигенты, после пытки голодом оказались не готовыми к испытаниям сытостью – поездками за рубеж, новыми квартирами, машинами, дачами дотоле немыслимых размеров и качеств. Словом, почти по Маяковскому:

Шел я верхом, шел я низом,

строил мост в капитализм,

недостроил и устал

и уселся у моста.

Травка выросла у моста,

по мосту идут овечки,

мы желаем - очень просто! -

отдохнуть у этой речки.

***

Я всегда считал, несмотря на ленинское руководящее указание про интеллигенцию, что именно она, по меньшей мере её наиболее порядочная и талантливая часть, есть элита общества. Однако с лёгкой руки современных борзописцев элитой стали называть совершенно неподходящих для подобного звания людей. Этому в немалой мере способствовала прошедшая в России в 90е годы прошлого века и в нулевые этого века смена моральных ориентиров и переоценка общественных ценностей. Не помню, у кого я прочитал: «в споре физика и лирика победил вор и бандит».

Думаю, всё-таки, что эта победа кажущаяся. Но избавиться от её последствий без восстановления высокой моральной самооценки интеллигентов просто невозможно. Хорошо помню высказывание нашего профессора из кораблестроительного института, который, как-то, встретив меня в подавленном настроении на Невском проспекте в Ленинграде, сказал: «Если тебя поставили в стойло, не обязательно считать себя лошадью».

          Вообще, удивительно права оказалась А. Рэнд, написавшая в далёком 1956: «Несправедливость становится возможной благодаря согласию её жертв. Власть силы стала возможной, потому что это позволили люди разума».

Санкт - Петербург

НИК. ФОМЕНКО ШУТИТ

ТАК И ЖИВЁМ...

                             Стена дома в Тель-Авиве

 Я в Москве. Иду мимо железной стены гаражей. Длинной стены: метров 150, украшенной красочной живописью неизвестного любителя. Все рисунки на военную  тему: Советская Армия громит фашистов. Вот красноармеец строчит из автомата, вот танки идут в атаку, вот горит падающий самолет со свастикой, вот пылает деревенская изба... И я подумал о "шедеврах" подобной живописи в Израиле и не смог вспомнить НИ ОДНОГО на военную тему, будто не вело Еврейское Государство войны, будто не было побед в истории страны. Думаю, это понятно. Это нормально и не могло быть иным. Евреи Израиля ненавидят насилие, ненавидят войны и готовы  оплакивать смерть каждого солдата. В победах не видят причин для особой гордости. И, подавно, радости. Да, будь они прокляты, эти вынужденные войны - с соседями и террором! Я думаю, что 99% процентов граждан государства, обреченного содержать мощную и большую армию было бы счастливо, получив возможность избавиться от затрат на ЦАХАЛ. Я вспоминаю ту "живопись": морды разные, комиксы,  бытовые сцены, цветочки и пальмы - и думаю, что о характере народа говорят эти доморощенные украшения гораздо больше, чем декларации политиков или инсинуации СМИ всего мира.

ИСКУССТВО БОНСАЙ

ИСКУССТВО БОНСАЙ: 15 невероятно красивых МИНИ-ДЕРЕВЬЕВ, созданных людьми

Слово «бонсай» с японского переводится по-разному. Но самое распространённое и самое близкое к реальности толкование – «дерево в плошке». Создать мини-растение, которое в точности повторяет облик большого дерева – настоящее искусство. Этот обзор – прекрасная возможность увидеть природные ландшафты в миниатюре.     Кленовый лес бонсай осенью     Этому деревцу свыше 800 лет     Глициния   $IMAGE $I  MAGE1$ 1$   390-летнее деревце бонсай выжившее в Хиросиме     Цветущая яблоня     Лес бонсай     Азалия     Японский красный клён     Яблоня     Глициния     Домик Хоббита     Необыкновенный бонсай в воде     Бонсай из перца чили     Сакура     Яблоня с плодами Источник        Рубрики:  Искусство   Источник: http://www.liveinternet.r...

САМЫЕ ИНТЕРЕСНЫЕ ЗАМКИ ИСПАНИИ

В большинстве случаев замки Испании строились не для красоты, а ради защиты собственных земель. Они представляют собой мощные, а иногда и пугающие структуры. Иногда в них жили царствующие особы, иногда в них содержали заключенных, но чаще всего здесь располагались военные. Сегодня замки Испании являются особенной достопримечательностью страны, через которую можно познакомиться со средневековой мощью Кастилии…

Замок Лорка

Расположенный в провинции Мурсия, замок Лорка был разработан как оборонительная крепость. И очень удачно разработан, учитывая, что он ни разу не пал под власть нападающих. Сконструирован замок на месте мусульманской цитадели, на высоком холме.

Сегодня Лорка является важным культурным центром, известным под именем «Крепость солнца». Здесь организовываются самые разнообразные мероприятия, чаще всего музыкальные.

Замок Кока

Это фортификационное сооружение уникально. Она располагает только тремя стенами, а четвертая сторона защищена естественным барьером — непреодолимым холмом.

Замок был возведен в 15-м столетии христианами, но под влиянием маврской архитектуры. Кока открыт для публики и может быть посещен в однодневной поездке по Сеговии, в составе организованных групп.

Замок Ла-Мотта

Эта реконструированная фортификация своими корнями уходит в 11 век. На протяжении долгого времени владычество над ней оспаривали короли Кастилии и Арагона, чтобы властвовать над областью Медина-дель-Кампо, и в 15-м столетии замок окончательно стал кастильским. Одно время он был тюрьмой, где содержались такие легендарные личности, как Эрнандо Писарро и Чезаре Борджиа.

Замок Бельвер

Туристы, которые хотят познакомиться с замком Бельвер, должны достичь острова Мальорка у берегов Испании. Его стены, главное здание и башни имеют необычную для таких громадных сооружений круглую форму.

Долгое время Бельвер использовался как политическая тюрьма, а сейчас в нем располагается музей истории. Замок в окружении лесов является хозяином многочисленных мероприятий и считается символом города Пальма-де-Мальорка.

Замок Мансанарес-эль-Реаль

Этот отлично сохранившийся замок, расположенный недалеко от Мадрида, известен и как замок Де-лос-Мендоса, потому что долгое время был резиденцией этого семейства.

Выстроенная полностью из гранита, фортификация является хорошим примером военной испанской архитектуры, где сегодня располагается интересный музей.

Замок Алькасаба-де-Альмерия

Расположенная на юге Испании фортификация занимает громадную территорию с домами и магазинами.

Возведенный мусульманами в 10-м веке и преобразованный позже христианами, замок известен как место съемок фильмов «Конан-варвар» и «Индиана Джонс и последний крестовый поход».

Замок Пеньяфьель

Замок расположен в провинции Вальядолид и напоминает корабль с высоченными 30-метровыми башнями. Он возведен в период с 9-го по 15-го век и сегодня содержит уникальный музей вина. Особенно впечатляет Пеньяфьель ночью, когда полностью освещен.

Замок Олит

Известный еще как Паласио Реаль-де-Олит, замок предоставляет возможность познакомиться с другой испанской культурой — наваррской, на севере страны. Он возведен на римских древних руинах с использованием различных архитектурных стилей, с башнями, дворами, садами.

Замок Алькасар-де-Сеговия

В отличие от других испанских замков, Алькасар-де-Сеговия поражает своей красотой и изысканностью.

Здесь жили многочисленные принцессы, в том числе и Изабелла Первая, которая в 1474 году стала королевой Испании. В настоящее время здесь можно посетить музей, где выставлены картины и богатый военный арсенал.

Замок Альгамбра

Туристы, которые имеют время посетить только один замок в Испании, должны выбрать фортификацию Альгамбра в Гранаде. Ничто не сравнится с этой древней крепостью, которую еще называют Красным замком.

Маврская архитектура замка очаровательна, тем более что сохранилась она великолепно. Попасть сюда не так просто, придется заказать билеты заранее.

Источник: http://www.softmixer.com/...