| ПАМЯТНИК НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕЕ Нынче в России жидов бить запрещего. Мало того, Израиль и Россия почти друзья. Виз нет. Русские люди с удовольствием поребляют израильскую картошку, редиску, лук....Посещают Святую Землю и лечаться там. Пишут, что скоро попробуют мясо и молоко из того же ближневосточного источника. Пишут также, что в перечне врагов России (опросы) Израиль, бывший агрессор и оккупант, занимает одно из посдледних мест. Как долго подобное чудо продлиться - неведомо, тем более, что юдофобская пропаганда в России за последние четверть века достигла заоблачных высот. Нацисты северной державы в любой момент готовы от слов перейти к делу. И забывать об этом нельзя. ЕСТЬ У РУССКИХ ЛЮДЕЙ УЧИТЕЛЯ НЕНАВИСТИ, ВЕДУЩИЕ НАРОД К КРАЮ ПРОПАСТИ... В магазине Стемацки, в Ашдоде, купил недавно книгу Юргена Графа. На обложке значится «Крах мирового порядка. Эта книга запрещена в Европе и США». Понятно, почему запрещена. Книга написана ревизионистом и откровенным нацистом, отрицающим Холокост. В родной Швейцарии он был приговорен к заключению (15 месяцев) и большому штрафу. Отбыв срок, Граф подался в Белоруссию, а оттуда в Москву. В России этот «историк» обосновался с комфортом: печатается в профашистском издательстве «Алгоритм» и работает переводчиком. В Израиле его «коричневые» труды, надо думать, продаются по недосмотру или как дорожное пособие тем евреям, кто решил вернуться на просторы северной державы. Пример Графа далеко не единичен. Неонацисты со всего мира чувствуют себя в России, как дома. В этот стране процветает юдофобская, погромная пропаганда, фашистских организаций, газет, журналов, электронных СМИ множество. Видимо, сам климат, сформированный веками кровавой борьбы с «ересью жидовствующих», способствует концентрации горючей смеси со свастикой на оболочке. Вернемся к архитектурной группе, к агитации наглядной. Ваятель Клыков, ныне покойный, был активным проповедником «русской национальной идеи», возникшей в России 180 лет назад по воле министра народного просвещения С.С. Уварова. Министр в юности считался либералом, но чины и звания ценил больше, чем идеи, а потому и обозначил свою платформу в записке Николаю 1: «С теплою верою в истинно русские хранительные начала Православия, Самодержавия и Народности, составляющие последний якорь нашего спасения». Народ, в основном непросвещенный, идею воспринял, так как звучала она вкратце вполне лозунгово: «Православие, самодержавие, народность». Такая вертикаль: наверху Бог, пониже царь, еще ниже народ. Проще говоря — человек. Идея прокипела, отстоялась, выпала в осадок совсем уж простой, над которым и думать совсем не надо: «Бей жидов! Спасай Россию!» Это понятно: у еврея свой Бог, царю он, по слухам, подчиняться не желает, и упрямо держится за свою, персональную народность. Тем не менее, здесь главное, вопреки гордыне иудейской, слово «БЕЙ!». Пока бьешь, убиваешь, грабишь, насилуешь, захватываешь чужие земли — ты в полном порядке. В конце концов, неважно, кого бить: еврея, татарина, поляка, финна, литовца, грузина, чеченца…. Бей — и ты на коне, как князь Святослав в мечтах и творениях означенного Клыкова и его команды последователей и единомышленников. Валерий Хатюшин — лауреат премии имени Сергея Есенина пишет о событиях 11 сентября 2001 года так: «С каким животным, иудейским страхом с экранов тараторили они. Америка, поставленная раком — единственная радость в наши дни. И не хочу жалеть я этих янки, В них нет к другим сочувствиям ни в ком. И сам готов я, даже не по пьянке, Направить самолет на Белый дом." Бей американцев, значит. Все равно кого: детей, женщин, стариков. Был бы гражданин США — остальное неважно. Нагоним на иудеев страх терактом поэта Хатюшина. Нацизм? Бесспорно. Причем застарелый, впитанный с молоком матери. В этом слове «бей» вся трагедия русского народа, не сумевшего при всех царях, большевиках и демократах построить приличную жизнь на бескрайних просторах северной державы. Устал повторять очевидное: ненависть и агрессия, месть — не способны созидать. Без любви к ближним и дальним, без эффективного, творческого созидания ни один народ мира выжить, остаться на плаву, не в состоянии. Национальная идея, без которой прекрасно живут другие народы, строящие свою жизнь не на пустой болтовне, а на деле, здесь не помощник. Тем не менее, недоброй памяти граф Уваров был не так глуп. Он подбросил крепостным рабам и русскому мещанству подлейшую идею, оправдывающую тоталитарную власть, нищету и бесправие. Империя продержалась на этом бреде почти век, бесконечно воюя и захватывая сопредельные земли. Она развивалась вширь, вместо того, чтобы совершенствоваться, развиваясь вглубь, год от года улучшая качество жизни своих подданных. Большевики слегка подправили лозунг, забравшись на место Бога и царя, но народ, как и прежде, остался внизу. В итоге крепостной крестьянин при Николае 1 ничем не отличался от крепостного колхозника при Сталине. Жизнь низшего звена в вертикале была заморожена на долгие годы и, наконец, превратилась в болото, так называемого, застоя. М. Горбачев разжал пальцы на горле подвластного народа, Б. Ельцин и вовсе убрал хомут и удила. Живите, как знаете. Обогащайтесь, стройте новую, демократическую Россию, попробуйте подняться над «Богом и царем». Вот тут и началось. На подъем «крылья» нужны, строить народ давно разучили, а разрушать сил уже не было (легкая разминка в Чечне и сопредельных территориях не в счет). Новая национальная идея не привилась, да и не могла привиться. Трудовое воспитание — не пустой звук. Народ, измученный столетиями рабского, унизительного, непроизводительного труда, не смог в одночасье преобразиться, забыть о старых навыках и взяться за дело. Вот здесь и начался возврат к уваровской, «национальной идее». Кто виноват? Кто загнал в очередной тупик народ-богоносец? Почему в рабстве ничего не получилось, почему и от свободы хоть в петлю? Ужас осознания беспомощности и грозных перспектив заставил вспомнить о старых аллюзиях, тем более, что и прежде они были, как минимум, на слуху. В ход пошел привычный лозунг: «Бог, православие и народность». С Богом как-то не заладилось, от самодержавия отвыкли, на квасном патриотизме далеко не уедешь. Тут и извечный «осадок» пригодился: «Бей жидов!». Однако, сил для битья осталось немного. Да и сами евреи как-то «усохли», попрятались по чужим углам. Тут и пошла от погромного бессилия гульба на уровне слов, пропаганды юдофобии. Старый лозунг спасения России, само собой, душу очистил. Сомнения, муки прочь. Это он во всем виноват — губитель рода людского, враг человечества, «малый» народец. Еще и выяснилось, что имперские потуги были не так уж и бессмысленны. Огромная страна подарила своему населению несметные богатства. Они и раньше были: «Все, чем для прихоти обильной торгует Лондон щепетильный и по Балтическим волнам за лес и сало возит нам». С салом получилась накладка, но к лесу прибавились нефть и газ. Жить можно, опять особо не утруждаясь, но душа-то народная просит высокого романтизма, а не купеческого кайфа. Ей, душе, величие подавай. Ей этот самый «жидовин» всегда нужен, чтобы под коня его, да мечом лежащего. На роль «жидовина», по причине мелкости, можно выбрать и «гнилой Запад» и «мирового полицейского» — США. Есть сильный враг — значит и ты силен и могуч, так как не меч ныне в руке «Святослава», а ракета с ядерной начинкой. Тем и живет нынешняя России, забыв напрочь, что национальная идея любого народа — культурный запас, накопленный его гением (а в таланте народу русскому не откажешь). Слушаться надо не интригана и царедворца, а Пушкина Александра, которого, кстати, Уваров травил со злобой предателя (прежде дружили), Льва Толстого и Антона Чехова…. Впрочем, и здесь все не так просто. Есть у русских людей учителя ненависти поталантливей, значимей графа Уварова, вроде усопших юдофобов — теоретиков Федора Достоевского, Александра Солженицына и ныне живущих писателей «в авторитете»: Василия Белова или Валентина Распутина. А тут еще и нынешнее православие в России, традиционно настоянное на ненависти к «христопродавцам». Есть, в общем, выбор, кого слушаться, за кем идти. И, судя по телерейтингам, выбор этот сделан не в пользу добрых пастырей-либералов, а пользу красно-коричневой, имперской, национальной идеи. Идеи, способной окончательно погубить Российскую Федерацию. Нет, все-таки судьбы народов не на земле расписаны, а в небесах. Текст публикуется в авторской редакции. | ||
вторник, 4 ноября 2014 г.
ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН
НЕ ЦЕЛУЙТЕ НЕЗНАКОМОК старая история
Не целуйте пограничниц!
Есть в России замечательный канал 24 DOK. Год назад демонстрировались по этому каналу все 9 серий шедевра Клода Ланцмана "Шоа". В первый раз я увидел этот фильм на большом экране больше двадцати лет назад. Фильм не просто потряс. Он словно поставил меня на то место, которое принадлежит мне по рождению, и решительно вернул меня туда, откуда долгие годы меня же вытесняла насильственная ассимиляция, бытовая и государственная юдофобия в СССР. Он повернул меня лицом к моим старикам, убитым нацизмом. Он вернул меня к себе.
Потом я узнал, что фильм этот - продолжение борьбы Ланцмана с нацизмом другими средствами. В годы войны будущий режиссер сражался в рядах маки и не только сражался, но был организатором сопротивления нацистам.
Если бы я знал, что Ланцман прилетает в Израиль, помчался бы в аэропорт, чтобы только увидеть этого человека. В аэропорт Бен-Гурион, где... Давайте прочитаем скупые строчки информационного сообщения:
"Знаменитый французский журналист и режиссер Клод Ланцман, вылетавший во Францию, был задержан во вторник (2013 г.) в израильском аэропорту Бен-Гурион, сообщает NEWSru Israel со ссылкой на газету Le Figaro. Одна из сотрудниц службы безопасности аэропорта обвинила 86-летнего Ланцмана в сексуальных домогательствах, заявив, что он внезапно набросился на нее и поцеловал против ее воли".
Подумал: а знает ли эта, якобы поцелованная девица, кто этот старик, подавший ей свой паспорт?
Боюсь, что нет. В противном случае, она бы сама поцеловала Ланцмана. И поблагодарила за то, что человек этот для Израиля и евреев одним своим фильмом сделал больше, чем все теле- и кинофильмы Еврейского государства за всю его историю. Не сомневаюсь, что девушка эта хорошо знает свое дело и охрана нашей границы в надежных девичьих руках. Настораживает то, что кто-то раскрутил этот скандал, Ланцмана задержали, как обычного хулигана, контрабандиста или уголовника, информацию тут же подбросили в прессу. Эти кто-то уж точно знали, кто перед ними. Знали и подлейшим образом вылили ушат помоев на голову старика, которого встречать бы и провожать надо в аэропорту с почестями и военным оркестром. Гнуснейшая, позорная, бесчестная история.
Не стану говорить в очередной раз о нашем тревожном беспамятстве, о том, как мало мы сами делаем, чтобы хранить память о чудовищной трагедии прошлого века, как все более формальными, сухими становятся официальные мероприятия на эту тему. Все гораздо тревожней.
Тут как раз прочел материал в российской прессе, казалось бы, далекий от наших реалий, но, думаю, только внешне. Вот он:
"175 лет со дня дуэли А.С.Пушкина. В Челябинске провели опрос старшеклассников-гуманитариев, чтобы выяснить, что думает современная молодежь по поводу такого способа защитить свою честь и честь женщины, как дуэль. Результат огорчил педагогов - понятие "честь" у молодежи отсутствует полностью. Проанализировав ответы, педагоги пришли к двум выводам: во-первых, общество дошло до такой стадии развития, что ставка делается, в основном, на собственное выживание, а отстаивание нравственных ценностей людям кажется ненужным и даже опасным; во-вторых, для многих современных молодых людей не существует выбора "жизнь или кошелек" во всех его смыслах. Для них нет жизни без кошелька, а в представлении многих кошелек - это жизнь".
Нужен ли таким людям сам Пушкин? Нужны ли им Лермонтов, Толстой, Бальзак, Чехов, Чаплин или Феллини? Нужен ли симпатичной девице из аэропорта Бен-Гурион Клод Ланцман - автор шедевра о Холокосте? Нужно ли всем нам все то, что накопила гуманитарная культура мира? Понимаем ли мы, что очередной истерикой вокруг "сексуальных насилий" лишаем сами себя чести мужчины, чести отца и мужа? Не думаю, что понимаем, просто по той причине, что первый признак честного человека - стыд. История же с Клодом Ланцманом - предел бесстыдства.
Д.БЫКОВ ПЕССИМИСТ С ЯЙЦАМИ
Дмитрий Быков
Грубоватое
У нас есть такая грубоватая шутка…
 |
Бабушка, бабушка, где твои яйца — главное в мире твоем? Знай: на дороге они не валяются и не сдаются внаем. Думаешь ты — никуда, мол, не денутся, все это бред и мечты… Помни: без них ты не только не дедушка — даже не бабушка ты!
Бабушка, бабушка, где твои органы?! В них твой оплот и покой. Чуть не оторваны, вечно оболганы, стиснуты вражьей рукой! Все бы расхищено было и отдано, коль не держать начеку два твоих внешних, но внутренних органа: НКВД и ЧеКу. Если от них ты откажешься взбалмошно, сразу же — полный привет. Есть эти органы — будет и бабушка. Нет их — и бабушки нет.
С ними тебе оставаться завещано. В страхе планета глядит, как ты колышешься, грозная женщина, пафосный гермафродит. Мать наша общая, бабушка с яйцами! Сплющен твой старенький дом — слева Европою, справа китайцами, сверху арктическим льдом. Ты и убогая, ты и обильная. Щедро залил тебя мрак. Только скомандовать можешь — «Люби меня!» — а улыбнуться никак.
Ты и столикая, ты и безликая, зыблется твой силуэт, много в тебе нефтегаза и никеля, а идентичности нет. Вечно проблемы с народом и денежкой. В полной готовности рать. Что тебе дать, чтобы стала ты дедушкой? Может быть, что-то убрать? Ты и не бабушка, ты и не дедушка, вечен твой внутренний бой, страшно подумать — куда-то ты денешься, что тебе сделать с собой? Бабушка, бабушка, где твои яйца? Ужасов много кругом, но почему-то они появляются лишь перед внешним врагом. Чуть же начальство объявится, рыкая, пообещает тюрьму, — ты, безъязыкая, ты, безъяикая, все подставляешь ему. Сызнова детское что-то и рабское твой заполняет объем. Снова не дедское что-то, а бабское слышится в визге твоем.
Кто-нибудь, кто получает пособие запросто в кассе Кремля, враз изготовится: бабушкофобия! Слушай, уймись уже, тля. Нас, невосторженных, кличут зазнайцами, — тщетно старается бес. Лучше уж быть пессимистами с яйцами, чем оптимистами без.
РЕЦЕПТ ОТ ВИКТОРА ЕРОФЕЕВА
Россию следует заморозить, чтобы она не воняла
«Самая большая проблема России сегодня — это не Путин, а русский менталитет XVII века. С того времени в головах россиян ничего не изменилось», — говорит писатель Виктор Ерофеев, постановку последнего романа которого, «Акимуды», сделал «Новый театр» в Лодзи.
На первый взгляд роман Ерофеева невозможно поставить на сцене. Как вывести на нее орды высыпающих из метро трупов, выходящих на поверхность по принципу «почему бы нет», раз Россией уже давно правят мертвые. Через повествование проходят не только ряды известных покойников, как Сталин, Набоков или Кафка, но также покойная мать и друзья главного героя Виктора. Возвращаются травмы прошлого. Трупы Ерофеева нельзя назвать смиренными. Они жаждут власти, секса и… суши. Присутствие покойников хорошо объясняют слова «Россия — это страна мертвых, объединившись с мертвецами мы будем непобедимы». Режиссер спектакля в «Новом театре» имени Казимежа Деймека (Kazimierz Dejmek) Петр Секлюцкий (Piotr Sieklucki) хотел, однако, рассказать, как живется абсолютно живым россиянам. А постановка театра стала не только первой в Польше, но и в мире.
«Вы не боялись, что спектакль будет плохо принят, что нам на сцене не нужно столько секса, распущенности и языковой грубости?» «Я не думал, затрону ли чьи-то границы хорошего вкуса. В творчестве Ерофеева слишком много содержания, чтобы я боялся языка или сексуальных подтекстов», — объясняет Секлюцкий.
А их в постановке можно услышать, действительно, много. Перед исполняющим роль главного героя Виктора, альтер эго Ерофеева, Пшемыславом Домбровским (Przemysław Dąbrowski) стояла нелегкая задача: фигуру бунтующего самовлюбленного гедониста, который «плюет России в лицо» нужно изображать очень осторожно, чтобы не выглядеть гротескно. И хотя Домбровский в отдельные моменты восхищает своей игрой, бывает, что он ведет себя как массовик-затейник, который беспрестанно одаривает собравшихся вымученной улыбкой. Он сосредоточен на себе и своих не складывающихся отношениях, но также часто рассказывает о России. Ведь с одной стороны, «Акимуды» стараются уйти от политики, но с другой, обойти ее молчанием невозможно. Когда в 2012 году писался текст, Ерофеев считал, что Путин — не его лидер, но не говорил, что его страна переживает какие-то ужасные времена. Но писатель сменил мнение и после премьеры говорил: Россия сейчас непредсказуема. Впервые после распада Советского Союза никто не может предугадать, что будет дальше. Путь, которым идет сейчас страна сложно назвать ведущим к цивилизации, но ведь россияне хотят просто жить, как все.
Хотя в «Акимудах» часто отсылают к ситуации на востоке Европы, писатель отрицает, что это политический роман: «В прозе я в первую очередь концентрирую внимание на человеке, обстоятельствах, в которых он функционирует, метафизических вопросах, а не на политике. Если бы я хотел писать о России, я бы стал журналистом или публицистом».
Однако поверить в это сложно. Первое, что ожидает зрителя спектакля — это огромный портрет Путина посередине сцены. И хотя фамилия российского президента не звучит в диалогах ни разу, не надо быть гением, чтобы понять, о ком идет речь, когда актеры говорят про «Главного».
«Ерофеев кокетничает, — говорит Секлюцкий. — Конечно, роман можно читать в нескольких плоскостях, но без помещения действий героев на фон современных российских событий их шаги и мотивировки были бы совершенно непонятны».
О чем, собственно сама книга? Если спросить автора, то о душе и поисках бога. Но так получается, что вместо бога на небе обитает Сталин и в рамках мести за проигранную полякам битву 1920 года через 90 лет посылает к смоленскому лесу туман. Когда звучат слова о Смоленске, публика замирает в нервном напряжении, ожидая, что будет дальше. Но потом звучат только барабаны и отзвуки марша.
А Сталин, который появляется в этот момент на сцене, уже практически ее не покидает, прячась по углам и лениво попыхивая трубкой. Но к постоянному присутствию вождя можно привыкнуть, даже главный герой начинает чувствовать себя трупом вполне сносно и не думает о том, чтобы покидать страну. В точности как сам Ерофеев. Несмотря на сложности с властями он не решился на эмиграцию: ни после распада Советского Союза, ни сейчас. Почему? «У меня нет проблем с проживанием в России, впрочем, я живу, где хочу — уезжаю, возвращаюсь, когда хочу. Помимо этого Россия — для писателей — это языковой и бытовой рай, от которого я не вижу причин отказываться. Из-за властей? Путин не сидит в каждом московском кафе. А где еще мне удалось бы сделать столько наблюдений, как не здесь? Я бы не мог понимать страну на расстоянии», — говорит писатель.
Значит, можно сказать, что Ерофеев плюет в собственный колодец? Ведь он постоянно насмехается над стремлением россиян добиться статуса сверхдержавы, над тем, что они живут прошлым и экспортируют только водку. «Я описываю Россию такой, какая она есть, а те, кто говорит, будто я плюю в свой колодец, не видят, что таким образом я стараюсь ее излечить», — отвечает он. Его раздражает, что люди смотрят на Россию и думают, что все о ней знают и даже вслух радуются, что они живут не там, а в своих спокойных странах, где якобы нет никаких серьезных проблем. Понятно, что в России еще многое нужно сделать, и лучше всего было бы ее «заморозить, чтобы она не воняла».
«Что воняет там сильнее всего?» «Менталитет, — уверенно говорит, Ерофеев. — Проблема современной России не в том, что она поддерживает плохого президента, а в том, что у нее устаревший менталитет. В российских головах ничего не изменилось с XVII века. Это не был никогда менталитет политический, он оставался, скорее, архаичным и примитивным и определенно не национальным. Происходящее в стране сейчас проистекает из этого. Запад может говорить, что Россию оккупирует ее власть, но, это российский народ, мягко говоря, со своим менталитетом оккупирует собственную страну».
Но в своем романе Ерофеев отнюдь не мягок, текст пронизан грубой площадной лексикой, без которой невозможно говорить о России. Поэтому герой «Акимуд» плюет на страну, называет ее бездетной ***ой, которая руководствуется не разумом, а инстинктами и желаниями. Русские — инстинктивный народ, пьющий до потери сознания. Так это выглядит в тексте и в его сценической адаптации, сделанной Томашем Керенчуком (Tomasz Kiereńczuk): девушки красивы, но совершенно глупы, а мужчины высокомерны и вливают в себя водку, как в бездонный колодец. Где же русская душа, о которой говорит Ерофеев? «Устройство нашей души не такое, как в Польше, возможно, поэтому не все могут это верно считать в "Акимудах". Но Россия — не европейская страна, это нужно понять для начала, чтобы принять, по каким принципам функционируют россияне», - рассказывает он. «Что же такое Россия?» «В принципе дать ей определение сложно, я бы назвал ее войной менталитетов. То, что кажется зрителю стереотипом, на самом деле — часть образа мышления, от которого не могут избавиться россияне».
Дело в том, что спектакль Секлюцкого кажется в определенные моменты наполненным стереотипами. Доволен ли Ерофеев таким результатом работы с текстом "Акимуд"? Он говорит, что увиденное в «Новом театре» ему нравится: «Задача состояла в том, чтобы приблизить полякам такую Россию, какая она есть. В Польше всем кажется, что они всё о ней уже знают. Я надеюсь, что постановка это изменит. Я видел по премьере, что текст и его послание были полякам понятны. Впрочем, я полагаю, что на уровне культуры Польша и Россия не так далеки друг от друга».
«Но то, что полякам постоянно кажется в России непонятным — это национальная мегаломания, которая раз и навсегда завладела страной. Кажется, что все, что делают герои спектакля, каким бы глупым оно ни было, не рождает у них сомнений, имеют ли они на это право. Может быть, это проистекает из комплексов. Они у России есть? «Россия не знает, что такое комплексы, наоборот, она считает себя самой великой в мире, и в этом заключается проблема. Это именно мегаломания», — говорит писатель.
А она видна, в том числе, в языке, который бывает у Ерофеева грубым, даже площадным. Можно ли говорить о русском менталитете иначе? «На сцене больше вульгаризмов, чем в самом романе, но это хорошо, возможно, такая экспрессия необходима. Это язык, подслушанный в Москве. Герои говорят так, как моя страна», — рассказывает он.
Секлюцкий не экономит крепких выражений. Большое внимание уделяет он также гомосексуальному мотиву, который, как кажется, остается в России темой табу. «Один раз не ***», — спрашиваю я, цитируя Ерофеева? «Это очередной вопрос, над которым размышляет Запад, в котором, он думает, что разбирается. Этой проблемы здесь не существует: гомосексуальная любовь здесь очень распространена, особенно лесбийская. Мы на самом деле не настолько отсталые, как некоторые любят утверждать. Люди создают гомосексуальные пары, как и на западе Европы. Разница, возможно, заключается в том, что в этом направлении у нас меньше легализуется», — отвечает Ерофеев.
Спектакль Секлюцкого не настолько серьезен, как могло бы показаться. Режиссер настолько умело руководит актерами, что между Сталинами и сценами попоек дает зрителям массу поводов для смеха. В «Акимудах» смех вначале смешивается со слезами, поскольку то, что сидит в головах россиян, ужасает больше всего. Секлюцкий чувствовал, что берет на себя большую ответственность. Репетиции шли всего два месяца, а книга очень сложна. «Я хотел сделать из этого абсолютно постмодернистского романа историю, понятную зрителю, который может не быть знаком с творчеством Ерофеева», — говорит он.
Действительно, «Акимуды» — это роман фрагментарный, беспорядочный, он наполнен сарказмом, иронией, абсурдом и вымыслом, который постоянно перемешивается с реальностью, а зрители подвергаются испытанию проникновения в чужие нравы. Некоторые нюансы уловить может оказаться сложно. Например, дилеммы главного героя непонятны без сведений, которых в тексте нет: его отец был дипломатом и личным переводчиком Сталина, но после того, как сын издал неподцензурный журнал «Метрополь», встал на его защиту и лишился работы. Самого Виктора исключили из Союза литераторов и запретили ему печататься. С того момента он стал бунтарем.
Именно из бунта героя создаются «Акимуды». С одной стороны — это очередная пощечина принципам и менталитету, завладевшему россиянами (м***и), а с другой, выражение искренней обеспокоенности — «а куда мы»?
В романе акимуды играют роль созданного себе врага. «России нужен враг, потому что она не может существовать без конфликта?» «Можно так сказать. Акимуд прибыл в Россию, чтобы показать ей, что страны, ее принципов, религиозности в прежнем виде уже нет. Он приехал искать ответы на прежние вопросы в новых источниках. Старые правды устарели», — говорит Ерофеев. «Каких ответов ищут россияне?» «Сначала им нужно понять, зачем они живут. Меня это тоже очень интересует. Самые важные вопросы, пожалуй, касаются бога и любви. Я бы хотел, чтобы на одном из первых мест была метафизика, и лишь потом — политика», — отвечает писатель.
А слышал ли он, что Dziennik Łódzki написал, будто Секлюцкий сделал из его романа «сечку»? Сначала он спрашивает, что такое сечка (мы разговариваем на польском, он говорит очень хорошо, его первая жена была полькой), а потом добавляет, что в таком случае смотрел какой-то другой спектакль, поскольку режиссура Секлюцкого хорошо объединила вырезанные из романа картины в единое целое. Впрочем, Ерофеев добавляет, что раз на премьере он пил вино, это знак, что (как это положено русскому) нужно было выпить — от счастья.
На первый взгляд роман Ерофеева невозможно поставить на сцене. Как вывести на нее орды высыпающих из метро трупов, выходящих на поверхность по принципу «почему бы нет», раз Россией уже давно правят мертвые. Через повествование проходят не только ряды известных покойников, как Сталин, Набоков или Кафка, но также покойная мать и друзья главного героя Виктора. Возвращаются травмы прошлого. Трупы Ерофеева нельзя назвать смиренными. Они жаждут власти, секса и… суши. Присутствие покойников хорошо объясняют слова «Россия — это страна мертвых, объединившись с мертвецами мы будем непобедимы». Режиссер спектакля в «Новом театре» имени Казимежа Деймека (Kazimierz Dejmek) Петр Секлюцкий (Piotr Sieklucki) хотел, однако, рассказать, как живется абсолютно живым россиянам. А постановка театра стала не только первой в Польше, но и в мире.
«Вы не боялись, что спектакль будет плохо принят, что нам на сцене не нужно столько секса, распущенности и языковой грубости?» «Я не думал, затрону ли чьи-то границы хорошего вкуса. В творчестве Ерофеева слишком много содержания, чтобы я боялся языка или сексуальных подтекстов», — объясняет Секлюцкий.
А их в постановке можно услышать, действительно, много. Перед исполняющим роль главного героя Виктора, альтер эго Ерофеева, Пшемыславом Домбровским (Przemysław Dąbrowski) стояла нелегкая задача: фигуру бунтующего самовлюбленного гедониста, который «плюет России в лицо» нужно изображать очень осторожно, чтобы не выглядеть гротескно. И хотя Домбровский в отдельные моменты восхищает своей игрой, бывает, что он ведет себя как массовик-затейник, который беспрестанно одаривает собравшихся вымученной улыбкой. Он сосредоточен на себе и своих не складывающихся отношениях, но также часто рассказывает о России. Ведь с одной стороны, «Акимуды» стараются уйти от политики, но с другой, обойти ее молчанием невозможно. Когда в 2012 году писался текст, Ерофеев считал, что Путин — не его лидер, но не говорил, что его страна переживает какие-то ужасные времена. Но писатель сменил мнение и после премьеры говорил: Россия сейчас непредсказуема. Впервые после распада Советского Союза никто не может предугадать, что будет дальше. Путь, которым идет сейчас страна сложно назвать ведущим к цивилизации, но ведь россияне хотят просто жить, как все.
Хотя в «Акимудах» часто отсылают к ситуации на востоке Европы, писатель отрицает, что это политический роман: «В прозе я в первую очередь концентрирую внимание на человеке, обстоятельствах, в которых он функционирует, метафизических вопросах, а не на политике. Если бы я хотел писать о России, я бы стал журналистом или публицистом».
Однако поверить в это сложно. Первое, что ожидает зрителя спектакля — это огромный портрет Путина посередине сцены. И хотя фамилия российского президента не звучит в диалогах ни разу, не надо быть гением, чтобы понять, о ком идет речь, когда актеры говорят про «Главного».
«Ерофеев кокетничает, — говорит Секлюцкий. — Конечно, роман можно читать в нескольких плоскостях, но без помещения действий героев на фон современных российских событий их шаги и мотивировки были бы совершенно непонятны».
О чем, собственно сама книга? Если спросить автора, то о душе и поисках бога. Но так получается, что вместо бога на небе обитает Сталин и в рамках мести за проигранную полякам битву 1920 года через 90 лет посылает к смоленскому лесу туман. Когда звучат слова о Смоленске, публика замирает в нервном напряжении, ожидая, что будет дальше. Но потом звучат только барабаны и отзвуки марша.
А Сталин, который появляется в этот момент на сцене, уже практически ее не покидает, прячась по углам и лениво попыхивая трубкой. Но к постоянному присутствию вождя можно привыкнуть, даже главный герой начинает чувствовать себя трупом вполне сносно и не думает о том, чтобы покидать страну. В точности как сам Ерофеев. Несмотря на сложности с властями он не решился на эмиграцию: ни после распада Советского Союза, ни сейчас. Почему? «У меня нет проблем с проживанием в России, впрочем, я живу, где хочу — уезжаю, возвращаюсь, когда хочу. Помимо этого Россия — для писателей — это языковой и бытовой рай, от которого я не вижу причин отказываться. Из-за властей? Путин не сидит в каждом московском кафе. А где еще мне удалось бы сделать столько наблюдений, как не здесь? Я бы не мог понимать страну на расстоянии», — говорит писатель.
Значит, можно сказать, что Ерофеев плюет в собственный колодец? Ведь он постоянно насмехается над стремлением россиян добиться статуса сверхдержавы, над тем, что они живут прошлым и экспортируют только водку. «Я описываю Россию такой, какая она есть, а те, кто говорит, будто я плюю в свой колодец, не видят, что таким образом я стараюсь ее излечить», — отвечает он. Его раздражает, что люди смотрят на Россию и думают, что все о ней знают и даже вслух радуются, что они живут не там, а в своих спокойных странах, где якобы нет никаких серьезных проблем. Понятно, что в России еще многое нужно сделать, и лучше всего было бы ее «заморозить, чтобы она не воняла».
«Что воняет там сильнее всего?» «Менталитет, — уверенно говорит, Ерофеев. — Проблема современной России не в том, что она поддерживает плохого президента, а в том, что у нее устаревший менталитет. В российских головах ничего не изменилось с XVII века. Это не был никогда менталитет политический, он оставался, скорее, архаичным и примитивным и определенно не национальным. Происходящее в стране сейчас проистекает из этого. Запад может говорить, что Россию оккупирует ее власть, но, это российский народ, мягко говоря, со своим менталитетом оккупирует собственную страну».
Но в своем романе Ерофеев отнюдь не мягок, текст пронизан грубой площадной лексикой, без которой невозможно говорить о России. Поэтому герой «Акимуд» плюет на страну, называет ее бездетной ***ой, которая руководствуется не разумом, а инстинктами и желаниями. Русские — инстинктивный народ, пьющий до потери сознания. Так это выглядит в тексте и в его сценической адаптации, сделанной Томашем Керенчуком (Tomasz Kiereńczuk): девушки красивы, но совершенно глупы, а мужчины высокомерны и вливают в себя водку, как в бездонный колодец. Где же русская душа, о которой говорит Ерофеев? «Устройство нашей души не такое, как в Польше, возможно, поэтому не все могут это верно считать в "Акимудах". Но Россия — не европейская страна, это нужно понять для начала, чтобы принять, по каким принципам функционируют россияне», - рассказывает он. «Что же такое Россия?» «В принципе дать ей определение сложно, я бы назвал ее войной менталитетов. То, что кажется зрителю стереотипом, на самом деле — часть образа мышления, от которого не могут избавиться россияне».
Дело в том, что спектакль Секлюцкого кажется в определенные моменты наполненным стереотипами. Доволен ли Ерофеев таким результатом работы с текстом "Акимуд"? Он говорит, что увиденное в «Новом театре» ему нравится: «Задача состояла в том, чтобы приблизить полякам такую Россию, какая она есть. В Польше всем кажется, что они всё о ней уже знают. Я надеюсь, что постановка это изменит. Я видел по премьере, что текст и его послание были полякам понятны. Впрочем, я полагаю, что на уровне культуры Польша и Россия не так далеки друг от друга».
«Но то, что полякам постоянно кажется в России непонятным — это национальная мегаломания, которая раз и навсегда завладела страной. Кажется, что все, что делают герои спектакля, каким бы глупым оно ни было, не рождает у них сомнений, имеют ли они на это право. Может быть, это проистекает из комплексов. Они у России есть? «Россия не знает, что такое комплексы, наоборот, она считает себя самой великой в мире, и в этом заключается проблема. Это именно мегаломания», — говорит писатель.
А она видна, в том числе, в языке, который бывает у Ерофеева грубым, даже площадным. Можно ли говорить о русском менталитете иначе? «На сцене больше вульгаризмов, чем в самом романе, но это хорошо, возможно, такая экспрессия необходима. Это язык, подслушанный в Москве. Герои говорят так, как моя страна», — рассказывает он.
Секлюцкий не экономит крепких выражений. Большое внимание уделяет он также гомосексуальному мотиву, который, как кажется, остается в России темой табу. «Один раз не ***», — спрашиваю я, цитируя Ерофеева? «Это очередной вопрос, над которым размышляет Запад, в котором, он думает, что разбирается. Этой проблемы здесь не существует: гомосексуальная любовь здесь очень распространена, особенно лесбийская. Мы на самом деле не настолько отсталые, как некоторые любят утверждать. Люди создают гомосексуальные пары, как и на западе Европы. Разница, возможно, заключается в том, что в этом направлении у нас меньше легализуется», — отвечает Ерофеев.
Спектакль Секлюцкого не настолько серьезен, как могло бы показаться. Режиссер настолько умело руководит актерами, что между Сталинами и сценами попоек дает зрителям массу поводов для смеха. В «Акимудах» смех вначале смешивается со слезами, поскольку то, что сидит в головах россиян, ужасает больше всего. Секлюцкий чувствовал, что берет на себя большую ответственность. Репетиции шли всего два месяца, а книга очень сложна. «Я хотел сделать из этого абсолютно постмодернистского романа историю, понятную зрителю, который может не быть знаком с творчеством Ерофеева», — говорит он.
Действительно, «Акимуды» — это роман фрагментарный, беспорядочный, он наполнен сарказмом, иронией, абсурдом и вымыслом, который постоянно перемешивается с реальностью, а зрители подвергаются испытанию проникновения в чужие нравы. Некоторые нюансы уловить может оказаться сложно. Например, дилеммы главного героя непонятны без сведений, которых в тексте нет: его отец был дипломатом и личным переводчиком Сталина, но после того, как сын издал неподцензурный журнал «Метрополь», встал на его защиту и лишился работы. Самого Виктора исключили из Союза литераторов и запретили ему печататься. С того момента он стал бунтарем.
Именно из бунта героя создаются «Акимуды». С одной стороны — это очередная пощечина принципам и менталитету, завладевшему россиянами (м***и), а с другой, выражение искренней обеспокоенности — «а куда мы»?
В романе акимуды играют роль созданного себе врага. «России нужен враг, потому что она не может существовать без конфликта?» «Можно так сказать. Акимуд прибыл в Россию, чтобы показать ей, что страны, ее принципов, религиозности в прежнем виде уже нет. Он приехал искать ответы на прежние вопросы в новых источниках. Старые правды устарели», — говорит Ерофеев. «Каких ответов ищут россияне?» «Сначала им нужно понять, зачем они живут. Меня это тоже очень интересует. Самые важные вопросы, пожалуй, касаются бога и любви. Я бы хотел, чтобы на одном из первых мест была метафизика, и лишь потом — политика», — отвечает писатель.
А слышал ли он, что Dziennik Łódzki написал, будто Секлюцкий сделал из его романа «сечку»? Сначала он спрашивает, что такое сечка (мы разговариваем на польском, он говорит очень хорошо, его первая жена была полькой), а потом добавляет, что в таком случае смотрел какой-то другой спектакль, поскольку режиссура Секлюцкого хорошо объединила вырезанные из романа картины в единое целое. Впрочем, Ерофеев добавляет, что раз на премьере он пил вино, это знак, что (как это положено русскому) нужно было выпить — от счастья.
Оригинал публикации: Rosję trzeba zamrozić, żeby nie śmierdziała
Читать далее: http://inosmi.ru/world/20141025/223900203.html#ixzz3I4n7Cvuj
Follow us: @inosmi on Twitter | InoSMI on Facebook
СУДЬБА ЗАБОРА
АЛЕКСАНДР ЧУРСИН
12583Можно ли отсидеться за антизападным забором
25 лет назад, 9 ноября 1989 года, пала Берлинская стена
В середине 80-х Берлинская стена воспринималась как данная навсегда, как один из основных гарантов глобальной стабильности и мирного сосуществования двух противоположных систем. Так, по крайней мере, убеждала советская пропаганда. Официальные власти ГДР называли Стену Antifaschistischer Schutzwall («Антифашистским защитным валом»), подчеркивая тем самым, что противостоят якобы мечтающим о реванше реакционным силам Западной Германии.
Массивное бетонное сооружение высотой три с половиной метра, разрезая центр Берлина по улицам, домам, площадям, скверам, рекам и каналам, плотным кольцом протяженностью 155 километров охватывало всю западную часть города.
Согласно коммунистическим клише на этой — нашей — стороне торжествовали гуманизм, социальная справедливость, идеи строительства светлого будущего всего человечества, на той — вражеской — господствовали буржуазный индивидуализм, дух наживы и потребительства, жестокая эксплуатация и милитаризм.
Жизнь за Стеной оказалась совсем иной, чем ее описывали совковые штампы. Первый выход в Западный Берлин, конечно, ошеломил и ослепил чисто внешними эффектами — недаром его называли витриной Запада: вдоль улиц бесконечные вереницы магазинов, модных бутиков, ресторанов и кафе; сверкающая реклама; прямо на тротуарах развалы из одежды на любой вкус; овощные витрины со всевозможными овощами и экзотическими фруктами. Контраст был явно не в пользу столицы первого немецкого социалистического государства, а ведь уровень жизни в ГДР считался самым высоким среди соцстран.
Про тогдашнюю Москву с ее колбасными электричками из провинции, талонами на импортный дефицит, продуктовыми заказами от месткома вообще говорить не стоит.
Однако это было еще не прозрение — лишь естественный шок человека, привыкшего стоять в очередях и покупать то, что есть в наличии, а не то, что хотелось; привыкшего верить, что все наши трудности из-за империалистического окружения, происки которого то и дело срывают возможность выполнить очередную продовольственную программу. Настоящее прозрение началось с общения с людьми, которым выпало жить внутри «антифашистской» стенки. В отличие от граждан СССР, ГДР и других стран соцлагеря они были более открыты, дружелюбны и улыбчивы, не имели жестких идеологических шор, и главное — они чувствовали себя свободными, не боялись говорить то, что думают.
Именно западноберлинские встречи, беседы, дискуссии помогли осознать то, что мир был устроен не по одномерным лекалам советской идеологии и пропаганды. В них слишком часто выявлялись противоречия и лживость громких красивых слов, произносимых с высоких трибун партийными и государственными чиновниками. Вот лишь два примера.
В конце апреля 1986 года профсоюз известной фармацевтической компании Berlin-Chemie, располагавшейся в Западном Берлине, пригласил меня, как советского журналиста, рассказывать о борьбе Советского Союза за разоружение. Я бодро начал излагать заранее приготовленные тезисы, но буквально после первых фраз со своего места встал немец лет 40 и, извинившись, спросил:
«Сегодня шведское телевидение сообщило о взрыве на атомной станции под Киевом и об угрозе заражения значительных территорий как в СССР, так и в Европе. А что об этом говорят советские газеты и телевидение?»Это был второй день Чернобыля.
Сказать было нечего: Москва официально не сразу признала чудовищные размеры катастрофы. Повисла пауза. Дальше рассказывать об усилиях советского руководства по укреплению мира во всем мире не имело смысла, тем более что в аудитории спонтанно началась дискуссия на тему: «Можно ли верить СССР, если он замалчивает информацию о таком событии?». Припомнили Москве многое: блокаду Западного Берлина советскими оккупационными войсками в 1948 году, когда было перекрыто железнодорожное и автомобильное сообщение и население города снабжали всем необходимым западные союзники с помощью воздушного моста; восстание граждан ГДР 17 июня 1953 года, подавленное при участии советских танков; строительство Берлинской стены в августе 1961 года и сотни погибших при попытках преодолеть минные поля и самострелы пограничной полосы, чтобы бежать из «социалистического рая» на Запад.
Другой случай был не менее наглядным. Как-то, расположившись в уютном летнем кафе на тихой улочке в районе западноберлинского Свободного университета, мы обсуждали со студенческим активистом мировое противоборство двух социальных систем. Мартин в целом симпатизировал Советскому Союзу, но не соглашался с некоторыми негативными, по его мнению, сторонами реального социализма: однопартийная система, отсутствие свободы слова, жесткие меры в отношении диссидентов. Я подыскивал аргументы, как почти прямо над головой раздался оглушительный хлопок, зазвенели стекла, в кофейной чашке брякнула ложка, воздух уплотнился, заложило уши, небо наполнил давящий, удаляющийся гул.
— Что это? — спросил я, встревоженный не на шутку.
Мой собеседник, продолжая пить свой фрэш, невозмутимо ответил:
— Это советский истребитель перешел на сверхзвуковой режим.
Опять ваши, видимо, поругались из-за чего-то с американцами, вот и демонстрируют свои возможности и силу. Пугают. Такое часто бывает, когда, например, политики из Бонна проводят здесь свои мероприятия или город посещают высокие гости из других стран. Мы привыкли…
В 1961 году социализм, возводя Берлинскую стену, пытался отгородить прежде всего самого себя из страха, что без укрепленных границ, запретов на свободу передвижения, усиленного промывания мозгов мифами про западную «фашистскую угрозу» — потеряет собственное население. Возрождение феодальных анахронизмов в условиях мировой информационной революции оказалось затеей бессмысленной и в конечном итоге бесполезной: практически на всей территории ГДР свободно принимались программы западногерманского телевидения. Стена не спасла режим Восточного Берлина от собственных проблем, главной из которых стало то, что народ не хотел дальше жить по-старому. И рухнула.
Сегодня в России, четверть века спустя после падения Берлинской стены, опять вошло в политическую моду строительство различных защитных сооружений государственного масштаба. Стремительно соорудили антизападный пропагандистский забор, открыта охота на внутренних «иностранных агентов», в соседнем государстве нашли «фашистскую угрозу», а на очереди — контроль виртуального информационного пространства, введение выездных виз, запрет свободного обращения валюты, глядишь, так дойдем до известного заголовка-лозунга 50-х годов из газеты «Правда»: «Сегодня ты играешь джаз, а завтра — Родину продашь!»
Всё повторяется. Вопреки историческому опыту…
ЮМОР ВМЕСТО ЗАРЯДКИ
