КОМУ ПРИНАДЛЕЖИТ ВЛАСТЬ В РОССИИ?

В России власть принадлежит евреям или психическое здоровье нации под угрозой. Отсюда рейтинги с одобрямсом, патриотическая истерика, призывы завоевать и освоить Луну, введение цензуры и т.д. Боюсь, что медицина здесь бессильна. ... http://youtu.be/bHXsSiPtzR0

ВОРОШИЛОВ - ОН ЖЕ КАЛМАНОВИЧ

Художник, режиссер и телевизионный ведущий

Лауреат премии «ТЭФИ» (1997, за программу «Что? Где? Когда?»)

Лауреат премии «ТЭФИ» в номинации «За личный вклад в развитие отечественного телевидения» (2001, посмертно)

Владимир Ворошилов (урожденный Калманович) родился в Симферополе 18 декабря 1930 года. 

Его отец Яков Давидович Калманович был чиновником, а дед по материнской линии был портным. Его мама Вера Борисовна имела собственное домашнее ателье. В годы войны семья Калмановичей была отправлена в эвакуацию, где Яков Давидович руководил пошивом армейского обмундирования, а Вера Борисовна также работала рядом с ним на производстве. 

В конце 1943 года семья Владимира переехала в Москву и поселилась на Кутузовском проспекте. В Москве Владимир начал обучение в художественной школе для одаренных детей. Окончив школу, Владимир поступил на факультет живописи Академии художеств Эстонской ССР. О годах учебы вспоминал преподаватель Владимира, Борис Бернштейн: «Володя Ворошилов был моим студентом. В те времена, в пятидесятые годы, многие ребята из России и других республик приезжали в Таллинн за высшим художественным образованием. Володя Ворошилов был в одной из первых русских групп, которым я преподавал длинные курсы истории искусства и эстетики; всего учебы было шесть лет — шестой год был дипломный, а пять лет подряд студенты вынуждены были слушать меня по разу, а то и по два в неделю. Так что мы с Володей встречались часто. Этим я вовсе не хочу сказать, что своей образованностью он обязан мне. Напротив, я в этом сомневаюсь. Нет, нет, своей образованностью он был обязан себе. 

За долгие годы преподавания мне попадались студенты самого разного характера и качества. Иных я не смогу вспомнить даже под пыткой. Были одаренные художественно, и это хорошо, но мне, не только критику, но историку и теоретику, интересны были еще и умники. Таких за все годы было немного, их-то я помню, а с некоторыми переписываюсь до сих пор. Володя был один из умных и способных, все вместе. И специальность он выбрал самую интеллектуальную: театральную декорацию — сценографию, если по-нынешнему, — где одной живописью не обойтись. Вид занятий был по мерке личности. Трудно вспомнить его курсовые работы — прошло почти полвека, не требуйте от меня невозможного. Хорошо хоть, что я помню его дипломную работу и скандал, сопровождавший ее защиту. Он представил на защиту эскизы декораций и костюмов к спектаклю по пьесе Оливера Голдсмита «Ночь ошибок». В те времена уже это было вызовом — хрущевская оттепель растопила только кромку ледника. Западная пьеса, восемнадцатый век, — все это выглядело сомнительно и пахло намеренным уходом от актуальных проблем советской современности, не говоря уж об интеллигентском снобизме».

Когда Владимир учился в Эстонии, в 1948 году семья Калмановичей удочерила девочку, восьмимесячную Аню.

После окончания учебы в Эстонии Владимир учился в Школе-студии МХАТ на факультете постановки. В 1954 году его на год отправили по распределению в Восточную Германию в театр группы советских войск, где Владимир должен был заниматься декорациями, создавать стенгазету и рисовать тематические плакаты. Уже тогда дал о себе знать его непростой характер. Он часто уходил из театра, чтобы побродить по магазинам и ресторанам, пообщаться с местным населением, особенно - с его женской половиной. В рабочее время Владимир не стеснялся рисовать немецких девушек в ресторане, и серьезный конфликт не заставил себя ждать. Его, как нарушителя спокойствия, уволили из театра, но отправить на родину не смогли, так как документы были оформлены на год. Тогда Владимиру стали поручать однообразную и неинтересную для художника работу - писать на длинных полотнищах советские лозунги. Сам Ворошилов позже вспоминал это время, как самый сложный период своей жизни. 

В середине 1950-х годов Яков Калманович 11 месяцев находился под следствием. Фактической причиной этой ситуации стала его национальность. В то время Владимир женился, и взял фамилию жены – Ворошилов. Рассказывал Борис Берштейн: «Если кто-либо собирается задним числом осудить Калмановича за то, что он стал Ворошиловым, то на мою поддержку он рассчитывать не должен. Способы борьбы с абсурдным и беспощадным режимом были столь же разнообразны, как были разнообразны цели. Великая цель взорвать режим мало кому приходила в голову в 1950-е годы, а если приходила, то в идеальной форме, поскольку планы реализации идеи были абсурдны сами по себе. Я полагаю, если еврейский юноша ставил себе цель выжить и самореализоваться, то одно это уже было вызовом власти, которая ставила себе противоположную цель. Каждый использовал подручные средства, т.е. те, которые были под рукой. Вот и все. Но бьют, как известно, не по паспорту. В бумагах написано — Ворошилов, а лицом чистый Калманович, да и поведением тоже. Хочет показаться умнее других, и вообще — выделывается; все не как у истинно советских людей»...

После возвращения в Москву в 1955 году Владимир Ворошилов начал работать художником-постановщиком. Он активно работал во многих московских театрах, делал постановки в Малом театре, во МХАТе, в театре оперетты, в «Современнике», в театре на Малой Бронной, в театре на Таганке, в Ленкоме и ТЮЗе. Владимир Яковлевич пользовался невероятным успехом, по всей Москве его считали модным и актуальным художником, наперебой приглашая работать. Постановки молодого Ворошилова были новаторскими, а порой даже скандальными. Стоило ему появиться в каком-нибудь из театров, как ему пророчили: «Ну все, пришел Ворошилов – ждите взрыва!». В то время Ворошилов ездил на собственном автомобиле, ужинал только в «Метрополе», носил лучшие костюмы, купленные в Германии или сшитые на заказ, и вел богемный образ жизни. Однако в начале 1960-х годов его стремительный карьерный взлет прервался, после того, как Владимира уволили из Ленкома. Об этом эпизоде рассказывала супруга Ворошилова, генеральный продюсер игры «Что? Где? Когда?» Наталия Стеценко: «Ведь, действительно, Ворошилова постоянно отовсюду выгоняли. Либо из-за характера, либо из-за того, например, что он в театре Ленкома пробил потолок для спектакля. Он работал там когда-то как театральный художник, и ему нужен был столб света ночного неба. Так он взял и сломал потолок. Пришел директор театра, а там дыра. Директору плохо стало, а Ворошилов был уволен. Потом его с треском выгнали из «Современника». И то же самое было на телевидении. У него вечно были проблемы с начальством». 

Прекратив работу в театрах, Владимир Ворошилов поступил на Высшие режиссерские курсы при Министерстве культуры РСФСР. Но, оставив профессию художника, Ворошилов не раз в течение свое жизни вновь обращался к ней. Мастерство художника ему помогало даже в быту. Однажды, когда он находился в Париже, у него начался приступ язвы. Не знавший ни слова по-французски Ворошилов долго не мог объясниться с медицинскими работниками. Тогда он взял карандаш, лист бумаги, и они с врачом начали общение при помощи рисунков. Только так пациенту удалось понять, как заниматься лечением и какую соблюдать диету. 

В 1964 году умер отец Ворошилова, Яков Давидович, до конца жизни проработавший главным инженером на фабрике «Большевичка» в Москве. Воспоминаниями делилась сводная сестра Ворошилова Анна Яковлевна: «Кто о чем в жизни мечтает, а папа все ждал, что изобретут такие таблетки, от которых перестанет хотеться спать, и можно будет все время работать. Володька в этом отношении пошел в отца - тоже вкалывал сутками». 

Сразу после смерти отца Владимир Ворошилов забрал маму жить к себе. «В еврейских семьях, как правило, царит матриархат, - рассказывала Анна Яковлевна, - и Володя во всем слушался мать. Его покорность, в конце концов, сыграла с ним злую шутку. Дело в том, что Ворошилов был без ума от Франции. Он всю жизнь мечтал жить в Париже. И когда стал богатым, решил, что мечта его вот-вот сбудется. Но мать была против переезда. Вера Борисовна говорила, что в России похоронены ее родители и муж, да и сама она уже стара для эмиграции. А если сын уедет, то она умрет от одиночества и горя. Володя не решился пойти ей наперекор. С ним мы всегда жили как кошка с собакой, но в конце его жизни вдруг подружились. Видела, как он несчастен из-за загубленной своей мечты. Даже любимая работа не могла исправить плохое настроение. Я частенько звонила ему после передач и интересовалась, как дела. «Херово!» - неизменно отвечал он. Убеждать маму переехать было бесполезно, хотя она могла собрать в охапку все урны с прахом и перезахоронить их в Париже. У Веры Борисовны были больные ноги, и Володя возил ее на операцию во Францию. Решил убить двух зайцев: совместить для матери полезное с приятным, и надеялся, что ей понравится Париж. Но она не захотела там остаться». 

Несмотря на то, что Ворошилов за свою жизнь четырежды был женат, он ни с одной из своих жен не съезжался, оставаясь жить с матерью. Она оставалась для него непререкаемым авторитетом во всех сферах, причем - в работе не меньше, чем в личной жизни. Самые главные решения он принимал, руководствуясь ее мнением. После эфира «Что? Где? Когда?» Ворошилов жаловался коллегам-телевизионщикам: «Ну вот, Друзь проиграл - Вера Борисовна меня сегодня выгонит из дома».

В 1966 год  у Владимира Ворошилова пригласили на телевидение, где он в течение двух лет снимал научно-познавательные передачи и документальные фильмы. Среди его самых известных работ были «Серебристый грибной дождь», «Хиросима», «Письма войны» и «Наша биография». 

В 1968 году Центральный телеканал предложил Владимиру Яковлевичу создать собственную передачу на свой вкус. Именно тогда на экраны вышел первый крупный проект Ворошилова – телевизионная программа «Аукцион». По сути, это была первая в истории советского телевидения рекламно-игровая передача. Ее участники в прямом эфире отвечали на вопросы, касающиеся разных товаров, от телевизоров до чая, а победитель игры получал приз. Передача пользовалась огромной популярность, но в эфир вышло всего шесть выпусков «Аукциона», после чего программа была снята с вещания цензурой. По одной из версий, причиной этому стала запрещенная бардовская песня, прозвучавшая в эфире. Владимира Ворошилова после этого перевели во внештатные сотрудники, и он надолго стал персоной нон-грата на отечественном телевидении. О проекте «Аукцион вспоминал друг Ворошилова, телепродюссер Анатолий Лысенко: «В шестьдесят восьмом - шестьдесят девятом Ворошилов показал, что такое реклама, когда ее здесь совсем еще не было: за один день после его передачи «Аукцион» продавались годовые запасы товаров. Главное в характере Володи - он был ремесленником с высочайшей буквы. Для него не существовало мелочей. Слова «опоздание» он вообще не знал. Не понимал, как можно чего-то недоделать. Он был предельно требовательным и к окружающим, и к себе. 

Мы сделали вместе «Аукцион», после которого нас выгнали. Потом мы вместе делали «А ну-ка, парни!», после этого меня окончательно выгнали с эфира. А потом все остальное время мы всегда обсуждали все, что мы делаем, но никогда не работали вместе. Это очень сложный момент, связанный с Володькиным отношением к деньгам. Мы были друзьями, которые не были связаны производственными отношениями. Но, если надо что-нибудь придумывать, я обращался к нему: «Володь...» Если ему нужно что-то, то он ко мне. Я принимал участие практически во всех его передачах, но в титрах «не значился». Он говорил: «Если ты станешь соавтором, то тебе придется платить столько же, сколько и мне. А тогда я удавлюсь. Если меньше - обидишься ты». Впрочем, такая скупость была объяснима. Когда его в 1970-м изгнали с ТВ, Володя сильно заболел. Тогда он был без копейки денег, существовал на мамину пенсию. Мы собирали ему в редакции деньги. После этого у Ворошилова развился панический страх остаться без средств».

Конфликт Владимира Ворошилова с телевизионным руководством закончился для Ворошилова запретом выходить в эфир и появляться на экране, но работать он не перестал: писал сценарии под псевдонимами, инкогнито участвовал в режиссуре телепередач, постепенно начал работать за кадром. В 1970 году Ворошилов провел первый в истории советского вещания телемост, по которому Москва связалась с Ташкентом. Через год после закрытия передачи «Аукцион» на экранах появилась новая телевизионная игра-конкурс «А ну-ка парни!», созданная Ворошиловым по образцу популярной в СССР передачи «А ну-ка девушки!». Но долго и она долго не просуществовала. В 1972 году ее закрыли из-за несчастного случая, после того, как на съемках погиб один из участников программы. И Ворошилова опять уволили с телевидения.

В 1975 году Владимир Ворошилов стал создателем проекта, который прославил его и пережил, став уникальным и беспрецедентным образцом интеллектуального соревнования – 4 сентября 1975 года на телевизионных экранах СССР впервые появилась игра «Что? Где? Когда?».

Появиться на экране Владимир Ворошилов не мог из-за запрета, и поэтому знаменитый голос «господина ведущего», ставший ноу-хау Ворошилова, поначалу был вынужденной мерой. Тогдашний глава Центрального телевидения Сергей Лапин делал вид, что даже не подозревает об активной деятельности Владимира Яковлевича. Тем временем таинственный анонимный руководитель игры интриговал всю страну не один год. В редакцию «Что? Где? Когда?» приходили мешки писем от телезрителей с просьбой рассекретить личность ведущего. К этому решению Владимира Ворошилова подтолкнул Эльдар Рязанов. Однажды они вместе стояли в очереди в столовой Останкино. Рязанов тогда был ведущим популярной передачи «Кинопанорама». Рязанову дали суп с зеленью, а Ворошилову – без. Рязанов только развел руками: «Я тебе сколько раз говорил: работай в кадре! Хоть петрушку будешь получать».

Игра стала для Ворошилова всем: он лично продумал правила до мельчайших деталей, лично занимался созданием игрового зала, писал сценарии для каждой игры, работал со знатоками, выбирал вопросы. Вспоминал режиссер Георгий Жаринов: «Владимир Яковлевич, конечно, был человеком легендарным. И творчески одаренным, если не сказать гениальным. То, что он придумал, — это национальное российское достояние. Ведь на телевидении есть всего две-три программы, которые имеют чисто российское происхождение. «Что? Где? Когда?» и «КВН» не имеют ни одного аналога в мире. Все остальные игровые программы — содраны, украдены либо производятся по лицензии. Ворошилов был «отцом» «Что? Где? Когда?» и вел эту программу в соответствии со своим собственным видением. Он же был замечательным театральным художником и внешние атрибуты программы, о которых я говорил, были сделаны и придуманы Владимиром Яковлевичем».

О процессе становления «Что? Где? Когда?» рассказывала соратница Ворошилова, его жена и коллега Наталья Стеценко: «Мы всегда искали что-то новое для нашей игры. В 1980-х решили дарить телезрителям и знатокам не книги, переставшие быть дефицитом, а вещи. Именно у нас, можно сказать, впервые в Советском Союзе, в эфире угощали знатоков мороженым «Баскин Роббинс»: мы специально из Америки его везли. Доставали за границей и интересные игрушки, какого-нибудь двухметрового Кинг-Конга например... А однажды я летала в Армению за голубыми гвоздиками — тогда для нас это было чудом. Как-то «Советская культура» написала: мол, это что ж такое у них в программе?! Может, еще и автомобили будут дарить или шубы?! В скором времени все эти вещи и много чего стали дарить участникам других передач. И когда все это началось, мы перешли на денежные призы». 

О знаменитом ученике рассказывал Борис Берштейн: «Взрослый и знаменитый Ворошилов — это игра, сейчас ее даже стали писать с большой буквы: Игра. Как только слышишь это слово, сразу на память приходят два классика 20 века — Герман Гессе и Иохан Хейзинга. Последний в своей непревзойденной книге, одной из самых гуманных, какие я знаю, представил образ беспорочно играющего человечества. Это он говорил, что игра есть добровольное действие или занятие по добровольно принятым, но совершенно обязательным правилам, с целью, заключенной в нем самом, сопровождаемое сознанием «иного бытия», нежели «обыденная» жизнь. 

Нигде более сознание иного бытия не бывает столь острым, как в театре; неудивительно, что игру «Что? Где? Когда?» придумал человек насквозь театральный, а особый поворот ей придал человек насквозь интеллектуальный. Гессе рассказал, сколько жизни требуется, чтобы стать Магистром игры. Владимир Ворошилов явил себя народу уже готовым Магистром; как он себя готовил — я не знаю. Он знал все, совершенно все, не могло быть ничего такого, чего бы он не знал; он не был носителем знания, он был самим Знанием. Абсолютное знание ставило его вне мира играющих, вопрошающих, отвечающих, угадывающих, вспоминающих — что и было подчеркнуто его невидимостью. Глас его приходил извне пространства игры и потому был непререкаем — как гром».

В 1997 году Академия Российского телевидения отметила Владимира Ворошилова званием лауреата и премией «ТЭФИ» за программу «Что? Где? Когда?». 

Деятельность Владимира Ворошилова не ограничивалась игрой «Что? Где? Когда?». В 1989 году Ворошилов провел несколько выпусков новой интеллектуальной игры «Брейн-ринг», но из-за плотной занятости ушел с этой работы, поставив себе на смену знатока клуба «Что? Где? Когда?» Андрей Козлова. В 1991 году продюсерская компания «Игра-ТВ», которую создал и возглавлял Ворошилов, впервые в истории российского телевидения приобрела программу иностранного формата – британскую «Любовь с первого взгляда», которую длительное время вел приемный сын Ворошилова Борис Крюк. Помимо телевизионной работы, Ворошилов занимался и писательской деятельностью. Он написал ряд статей о телевидении, кроме того, его перу принадлежали несколько книг - «Феномен игры», «Загадки театрального режиссера» и «Феномен «Что? Где? Когда?». 

В одной из своих книг, «Феномене игры», посвященной его главному созданию – интеллектуальному казино «Что? Где? Когда?» Ворошилов писал: «Игра, в том или ином своем обличии, сопровождает человека со дня его рождения. Игра делает его жизнь более радостной, счастливой, воспитывает творческое отношение к действительности. Там, где нет игры, жизнь становится однообразной, скучной. Сюжет и фабула получают законченное развитие в игре, со своей экспозицией, завязкой, кульминацией и развязкой, со сложным переплетением главных и побочных сюжетных линий. Главные и второстепенные действующие лица - все это также находит в игре яркое выражение. А образы героев, характеры, все, что мы называем жизнью человеческого духа, - разве в игре не поражает нас именно это. Недаром в народе издавна говорили: «В игре да в дороге узнают людей». 

Вот еще один фрагмент из книги Феномен игры»: «Однажды Бернарду Шоу задали вопрос: «Как всегда быть молодым?». Великий Шоу спросил: «А в молодости вы делали ошибки? - и продолжил: - Так постарайтесь их делать всю жизнь, и как можно больше!». Не так уж это плохо - пробовать и ошибаться, снова искать и снова делать ошибки, испытывая при этом пьянящее чувство внутренней раскрепощенности и свободы. Играя, мы становимся моложе, может быть, в этом и есть феномен игры».

Владимир Ворошилов был четыре раза официально в браке, но важнее семьи и друзей для него всегда оставалась работа. Вспоминал Анатолий Лысенко: «Пять — Ворошилова, Бухаркина, Музыка, Наталья Стеценко, его последняя — неофициальная жена — Наташа. Неофициальных больше. Я бы мог назвать вам множество известных имен красивейших женщин Москвы, которые «висли» на Деде. И манекенщицы, и актрисы. И, поверьте, не из корыстных соображений, они были состоятельны. Он умел нравиться женщинам. Кстати, ни с одной из женщин Володя не жил под одной крышей. Говорил - чтобы не мелькать перед глазами. Хотя все они, за редким исключением, сохранили о нем самые теплые воспоминания. Он был очень невнимательный до последнего времени сын. Очень. Он был очень невнимательный друг: мог вспомнить о том, что у тебя день рождения, через месяц, прийти с покаянным видом и сказать: «Ты меня — сволочь — прости». Он мог явиться вечером, через месяц, и принести свою фотографию, очень смешную, без очков, где беспомощное лицо и какая-то очень грустная надпись: «Пора, мой друг, пора». Очень невнимательный. Но на него никто не обижался, потому что для него существовало только одно — работа. Ведь он мог позвонить, когда мы работали над «Аукционом», в двенадцать, в час ночи и спросить: «Что ты делаешь?» — «Читаю». — «А-а-а-а-а! — Начинался дикий крик: — Вместо того чтобы сидеть и думать над передачей, ты читаешь». 

Последняя жена – Наталия Стеценко, генеральный продюсер «Что? Где? Когда?», вышла замуж за Ворошилова в 1984 году. Ее сына, Бориса, Владимир Яковлевич усыновил. Впоследствии их связывали сложные отношения, далекие от общения отца с сыном. Вспоминала Наталья Стеценко: «Володя для него был не отец, не отчим, а партнер. Борис сумел это принять, хотя и удивлялся поначалу. Все к нему относились как к ребенку, всегда отдавали лучший кусок, а Ворошилов... Бывало, Вера Борисовна кладет Борису кусок селедки, а Ворошилову часть от хвоста. Володя искренне обижался: «Почему мне хвост, а не середина?! И почему если яблоко — то только ребенку?! Мы на равных должны быть!». Борис Крюк сам не раз рассказывал журналистам: «Он страшно не любил, когда дети пользуются какими-то привилегиями по сравнению со взрослыми, поэтому и со своей стороны старался максимально уравнять наши отношения. Ты, мол, и дураком имеешь право меня назвать, но и последняя конфета в коробке - не твоя». 

В последние годы жизни фактической супругой Ворошилова была Наталья Климова, родившая в 1998 году ему дочь Наташу. Поздний ребенок стал настоящим чудом для Ворошилова, он обожал свою дочь. Вспоминал друг семьи Анатолий Лысенко: «Когда родилась маленькая Наташа, Деду (я называл его так) стукнуло 67 лет! Он смертельно боялся малышей. Когда привезли дочку из роддома, я гостил у него на даче. Володя сидел на втором этаже и вдруг попросил меня: «Сходи, посмотри, ты толк в детях знаешь, все ли у нее на месте?». Я спустился, посмотрел. Потом говорю ему: «Красивая девка, волосатая, а главное - копия ты!». Эта девочка стала смыслом его последних лет жизни. У него даже характер стал мягче. Я разговаривал с Дедом за полтора часа до его смерти. Он сообщил, что собирается идти с дочкой в магазин за капустой. «Знаешь, как она меня называет? - спросил Володя. - Папа-зайчик! Потому что я капусту ем». 

Еще один друг Ворошилова, драматург Михаил Шатров рассказывал журналистам: «Он был для меня как родной брат. Два года жил у меня на даче в Переделкино. Он каждый день приходил. Мы часами сидели на веранде, обсуждали его и мои дела, новости... Когда появилась дочка, он за четыре года прошел путь от человека со стороны — до безумной любви к ребенку. Был у нас разговор о нашем будущем: его и моем. «Я тебя прошу, — сказал Володя, — чтобы ты был рядом с ними в этой сложной жизни. Рядом с матерью Верой и ребенком...». 

Свой последний выпуск «Что? Где? Когда?» Владимир Ворошилов провел 30 декабря 2000 года, передав место ведущего Борису Крюку. Писала телекритик Саша Тарощина: «Накануне нового, последнего для него года Ворошилов ставит на кон свою телевизионную жизнь: если выиграют знатоки — он уходит из Игры. Знатоки выигрывают, он уходит — как выяснится, навсегда. Он ушел, а его место так и осталось незаполненным. Никто столь остро, как он, не чувствовал цвет и жест времени. Вдруг, на гребне успеха, он снимает любимую многими музыкальную паузу. Полагаю, что и она была для В. В. элементом той высокой игры, которую он вел и со зрителями, и с властями. Под видом невинной «паузы» всегда протаскивалось что-нибудь такое-эдакое, чему не было места на советском телевидении. А попсовые стереотипы нынешней мутной действительности ему глубоко чужды. И впрямь: что за изыск заполучить сегодня в программу хоть Максима Леонидова, хоть «Аббу»?».

Умер Владимир Ворошилов 10 марта 2001 года около пяти вечера на своей даче в Переделкино. Причиной его смерти стал обширный инфаркт. О последних неделях друга рассказывал Анатолий Лысенко: «Мы собирались отметить его 70-летие, а так получалось, что через 10 дней был день рождения его мамы. Ему было 70, а «Веерке» было 90. Мы спросили, что ей подарить, и она попросила сводить ее в ресторан. Мы заказали столик в ресторане на 29 декабря. Но я свалился в больницу, Володьке стало плохо на записи программы, он стал терять сознание на эфире. Мы решили перенести». Вспоминала Наталья Стеценко: «За два дня до смерти Володя позвонил мне на работу и спросил: «Слушай, если у меня начинает болеть сердце, когда я встаю, а принимаю нитроглицерин — и боль проходит, — значит, у меня стенокардия?» Я ответила, что пора бы ему обратиться к врачу, даже предложила поехать в больницу. Но он снова сказал, что некогда. 10 марта он поднялся в спальню отдохнуть — и умер. Инфаркт». 

Прощание с Ворошиловым проходило в охотничьем домике в Нескучном саду – том самом, где снимались все игры «Что? Где? Когда?». Похоронен Владимир Ворошилов был в Москве на Ваганьковском кладбище. На могиле Владимира Ворошилова был установлен памятник в виде куба из отполированного черного гранита, символизирующего знаменитый «Черный ящик» в передаче «Что? Где? Когда?». Автором монумента стал архитектор Никита Шангин, игравший в передаче «Что? Где? Когда?». 

В 2001 году телеигра «Что? Где? Когда?» получила премию «ТЭФИ» как лучшая телевизионная передача, а сам Ворошилов, уже посмертно, был удостоен премии «За личный вклад в развитие отечественного телевидения».

ТУПИК ВОЗРАСТА рассказ

  Эту супружескую пару все знали в небольшом, приморском городе Знамениты они были тем, что продали свою квартиру, и купили яхту. 
 Герман Шабад за большие деньги отремонтировал ржавое корыто, и украсил его всеми удобствами. Теперь он и его жена Катя стали жить на воде, в акватории морины, и премного этим обстоятельством довольны.

 В Израиле Шабады оказались не по своей воле. Если бы кто-то несколько лет назад сказал им, что они в зрелом возрасте переедут из США в Израиль, да еще станут жить в яхте, Шабады сочли бы такое предположение злой и глупой шуткой. 

 И Катя, и Герман Шабады родились и провели свое детство и юность в СССР Отец Германа – Иосиф Шабад был сионистом, и любил Государство Израиль. Сам Герман считал большой жизненной неудачей свое еврейское происхождение, но и факт появления на свет в стране рабочих и крестьян его не радовал.

 Восьмилетнее наказание за нестандартные политические взгляды Иосиф Шабад отбывал, как раз, в годы взросления своего сына, а потому не мог оказать воздействие на его воспитание.

 Мать младшего Шабада – Анна Шабад – была женщиной слабой, неуверенной в себе и малообразованной. Младший Герман часто видел родительницу плачущей, и, со временем, он возненавидел отца за эти слезы, за унижения нищетой, да и за свое характерное, нетипичное строение лица, выдающее сразу и решительно происхождение Германа.

 В 1969 году Иосиф Шабад вернулся из ссылки, и сразу стал добиваться разрешения на репатриацию в Израиль. Настроения сына его не интересовали. Иосиф был занят активной, сионистской работой: тайно преподавал иврит, распространял самиздат и боролся за освобождение «узников Сиона».

 Всего лишь однажды он попытался привлечь сына к своей деятельности, но здесь Анна Шабад проявила внезапную твердость характера.

-          Только через мой труп! – сказала она мужу. Иосиф Шабад отступил,  и оставил сына в покое.

 В 1974 году, после пяти лет отказа, Шабады получили разрешение на выезд. Герману к тому времени исполнилось 22 года, и он, как раз накануне отъезда, успел защитить диплом в Автодорожном институте и жениться по любви на красавице и умнице – Кате Вайншток.

 Катя без рассуждений оставили своих родителей, и последовала за мужем в эмиграцию. Сознательно назвал это слово, так как в городе Вена Иосиф Шабад с ужасом узнал, что его сын и невестка намерены перебраться в США, а не в Израиль.

 Состоялся очень трудный и нервный разговор отца и сына, в ходе которого Герман выложил папе-сионисту все, что он думал о его борьбе за национальные идеалы, о своем еврействе, и о Еврейском государстве.

 Отец, в глубине души, догадывался, что сын может преподнести ему сюрприз, а потому не стал даже спорить со своим отпрыском. Анна Шабад сочла это добрым знаком, и осторожно намекнула мужу, что неплохо бы отправиться в Америку всем вместе. Вот тут Шабад – отец сорвался, и сказал жене все, что он думает и о ней, и о Германе. Дело закончилось сердечным припадком, и срочным вызовом скорой помощи. Обошлось, к счастью, без госпитализации, но после этого приступа Иосиф не пожелал видеть сына.

 Так два поколения семьи Шабад оказались по разные стороны океана. История, в общем-то, не такая уж редкая.

 В США Герман и Катя устроились, со временем, неплохо. Получили гражданство, работу в одной пищевой фирме. Лет через пять, после приезда, приобрели небольшой дом в Нью-Джерси и обзавелись второй машиной.

 Родители не могли похвастаться такими успехами, но, в принципе, и они не бедствовали. Анна Шабад проработала 15 лет воспитательницей в детском саду, а Иосиф в первое время увлекся партийным строительством, но потом остыл к этому делу, и стал трудиться по специальности – электриком в компании «Эгед». Там он проработал до самой пенсии. Точнее, почти до самой своей смерти в 1990 году от инфаркта. Анна Шабад пережила мужа всего лишь на год. Так что Кате и Герману пришлось посетить Израиль дважды. Сначала они присутствовали на похоронах отца, потом проводили в дальний путь маму Германа.

 Израиль Шабадам не понравился, даже очень не понравился. Они решили, что сделали верный выбор, перебравшись в Америку.

 Надо сказать, что жили Катя и Герман очень дружно и даже любовно, несмотря на солидный супружеский стаж. Вот детей у них не было. Сначала откладывали беременность из-за коммерческих, житейских соображений, а потом оказалась, что у Кати проблемы с деторождением. Она стала лечиться, но как-то вяло, без особого желания.

 Со временем, выяснилось, что супругам хорошо вдвоем, и нет у них необходимости продолжать свой род. Нельзя сказать, чтобы Шабады были  эгоистами - себялюбцами. У Кати и Германа было полно друзей, приятелей. Они легко тратили деньги и принимали активное участие в судьбе разных людей. Любили животных, и всегда держали в доме кошек и собак.      

   В 1998 году корпорация, где они оба работали, стала испытывать трудности. Кате отказали в продлении контракта, а Германа вызвал к себе босс, и предложил ему возглавить филиал фирмы в Израиле. Он сказал, что Катя и Герман – евреи, не отягощены потомством, и кому, как не им, отправиться на родину предков.

 Герман сделал попытку отказаться от предложения, но шеф, в ответ на это, только развел руками, и сказал, что в Америке он может предложить ему только уведомление о потере работы и выходное пособие. 

 Супруги некоторое время пробовали сопротивляться, искать новое место под солнцем, но когда тебе далеко за сорок, не так просто найти работу. В конце концов, они решили согласиться на предложение руководства корпорации.

 В Израиль Шабады прилетели летом. Злые и мокрые от пота прибыли в гостиницу, и там, рухнув всем телом на кровать, Катя разрыдалась, и плакала она так долго, что Герман стал опасаться за психику жены.

 Никакие утешения не помогали.

-          Я знаю, что умру здесь, - без устали повторяла Катя. – Умру, умру, умру….

Но потом она все-таки заснула, а проснулась в каком-то странном, веселом возбуждении.

 За окном гостиницы Катя увидела пляж, бурное море, а над всем этим чистое небо. Все вокруг заливал солнечный свет. И Катя сказала Герману, что вечное лето – это, правда, не вечная молодость, но жить можно и здесь.

 Герман приступил к работе. Они купили хорошую квартиру в фешенебельном районе, приобрели «Мерседес», нашли новых приятелей. Казалось, что и на новом месте все в их судьбе складывается неплохо.

 Но пришел к концу «мирный процесс», началась интифада, Израиль захлестнула волна насилия. Катя стала свидетельницей теракта у «Дельфинария». Сама чудом не пострадала, но с тех пор не стало в их жизни покоя. Благополучный, тихий, ласковый мир вокруг вдруг расстался с маской благополучия, и Шабады увидели ненависть в глазах этого мира, и кровь на острых клыках.

 В первый момент, сразу после того жуткого теракта на взморье, они твердо решили, что необходимо, и как можно быстрей, вернуться в Америку. Герман даже составил отчет боссу, в котором доказывал, что филиал фирмы в Израиле не оправдывает себя в новых условиях, и его работу необходимо свернуть.

 Шеф ответил, что он не разделяет опасений Германа. Дела, напротив, идут совсем неплохо, так как у людей, в связи с чувством  повышенной опасности, только разгорается аппетит.

 Герман и Катя поняли, что они попали в ловушку. Особых сбережений у них не было. Шабады и в Израиле жили на широкую ногу: ходили по ресторанам, при первой возможности летали в Европу, были завсегдатаями всех театральных премьер и любили приобретать картины у лучших, самых известных художников.

   И вот все рухнуло – так, по крайней мере, показалось Кате. Страх – стал главным содержанием ее жизни. Жена Германа перестала выходить из дома. Только насущная необходимость заставляла ее сделать это. Супруги даже в кино перестали ходить. Срочно были заказаны железные ставни на окна, и укреплены двери.

 Кате удалось сохранить девичью фигурку, но она, при выходах из дома, не стеснялась одевать бронежилет.

-          Это безумие! – кричал Герман. – Что ты делаешь? Сейчас же сними эту гадость.

-          Хорошо, - покорно отвечала Катя. – Только тогда я никуда не пойду.

Герман Шабад не ошибся. Панический страх – форма безумия. Сам Герман, напротив, не стал паниковать, а даже почувствовал что-то, вроде родства с Еврейским государством. Он стал гораздо чаще посещать могилы родителей, интересоваться политикой, и даже подумывать о том, чтобы совсем переселиться в Израиль. Герман сказал об этом жене. Катя с ужасом выслушала мужа, и сказала, что это он окончательно спятил, а не она. И пусть Герман остается в своем любимом Израиле, а она завтра же купит билет до аэропорта имени Кеннеди.

 Случился этот разговор 10 сентября 2001 года, за день до атаки террористов на башни Торгового центра в Манхеттене.

-          Все! – сказала Катя мужу. – Это не мы спятили. Этот у всего мира поехала крыша.

 Она так и не решилась покинуть Германа, но затихла, как – то странно, непривычно, пугающе затихла. Шабад тайком пригласил к ним домой психиатра. Веселый старикашка долго беседовал с Катей, а потом сказал Герману, что душевное состояние его жены не вызывает беспокойства. Герман не поверил старичку.

 Террористы убивали  людей чуть ли не каждый день. Шабад ходил на работу в свою контору, шумел на  митингах, подписывал какие-то письма в правительство, с требованием покончить с бандитами Арафата, а Катя пряталась в темноте, за глухими ставнями, не смотрела телевизор, не слушала радио и не читала газет. Катя читала книги, причем не на английском, а на русском языке.

 Один из последних выходов в свет она предприняла, чтобы посетить магазин русской книги, и осчастливила его хозяев приобретением целой библиотеки классических романов.

 За броней этих гениальных текстов она и спасалась от ужасов насилия и смерти. Катя и с мужем могла только говорить о мире прочитанных книг.

-          Как жаль, – говорила Катя, - что племянница не поняла Дон Кихота. Она решила, что он  намерен отправиться  путешествовать в поисках птичьего молока, а на самом деле Рыцарь Печального Образа просто не хотел умереть от скуки.

 Она говорила все это Герману с ясным, чистым, улыбчивым лицом, а Шабад слушал жену испуганно, даже с ужасом, в тайне догадываясь, что пропасть между ним и Катей увеличивается с каждым днем.       

 И чем больше увеличивалась эта пропасть, тем больше Шабад жалел и любил жену, уже какой-то другой, более глубокой, что ли, любовью, как может мужчина любить не женщину, а своего долгожданного ребенка.

 Однажды Герману удалось все-таки вытащить жену из дома. Теракты на время утихли. Шабад воспользовался свои днем рождения, и пригласил Катю в ресторан.

 Они очень любили одно  заведение, прямо на берегу моря, у старого порта, там и расположились за столиком под тентом.  Пахло рыбой и водорослями, у причала покачивались на мертвой, нечистой воде малые суда. Час был поздний, и на одной из яхт зажегся яркий фонарь. Свет от этого фонаря шел по воде до самого пирса, на котором и сидели Катя и Герман.

 Потом им принесли форель в гриле и вино. В этом ресторане никогда не было большого скопления публики, хозяин  не любил музыку. Шабады сидели в тишине, ели рыбу, запивали форель вином, и в тот вечер им казалось, что мир вновь стал прежним: без боли, крика и крови.

-          Знаешь, - вдруг сказал Герман. – Давай купим яхту и отправимся в путешествие?

Он сказал это, потом увидел глаза Кати, и понял, что попал в точку. Жена ничего ему не ответила, но ответ этот и не был нужен.

 Герман стал говорить о том, какую яхту им следует купить, и о том, что ему нужно закончить специальные, морские курсы по вождению небольших судов. Такие курсы наверняка есть в Израиле.

 В тот вечер Герману исполнилось 50 лет. В тот вечер он сделал себе и Кате удивительный подарок: рискнул начать совершенно новую жизнь.

 Их отговаривали, на  них смотрели, как на сумасшедших, но Шабаты продали свою квартиру, и купили моторную яхту. Судно потребовало большого ремонта. И ремонт этот был сделан на последние деньги.

 Четыре месяца назад Шабаты стали жить на воде. Герман скоро заканчивает свои курсы, и получит права механика и мастера по парусному спорту. Катя ни на что не жалуется. Теснота, неудобства ее не смущают. Катя ждет момента, когда Герман заведет дизель, отдаст швартовы, и они выйдут в море, где нет ничего, кроме соленых волн, неба и солнца.

 И любить друг друга Шабады стали так, как не любили даже в лучшие свои годы. У них вдруг появилась цель, общая цель.

 Утром, как и прежде, Герман отправляется на работу. Сидя за своим столом в конторе или мотаясь по заказчикам, он нетерпеливо поглядывает на часы. Работ по ремонту яхты еще предостаточно, да и учеба на курсах требует заметной отдачи.

 Катя ждет мужа на борту их плавучей собственности. Дел у нее теперь тоже невпроворот. Лицо Кати стало бронзовым, а тело упругим. Она носит тельняшку и шорты. Мужчины заглядываются на пятидесятилетнюю Катю, но жена Германа слишком занята, чтобы обращать внимание на эти взгляды.

 Прошел страх. Шабады часто и достаточно спокойно обсуждают политические проблемы. Однажды Катя сказала, что она бы с удовольствием купила торпедный аппарат, и при случае обязательно утопила бы любой корабль, если бы увидела на нем председателя палестинского народа Ясера Арафата.

  Недавно Герман пригласил меня посетить свой новый «дом». Посетил, и понял, что не смог бы прожить так и месяца, а вот Шабады живут, и при этом счастливы. И ждут, не дождутся, когда выйдут  в море.

 Мы сидели на палубе, и пили пиво. Катя осталась в кубрике, «добивать» какую-то недочитанную книгу о морских странствиях.

 Я честно признался Герману, что никогда бы не решился жить так, как он. Герман усмехнулся, допил пиво из банки, и отозвался не сразу.

УДИВИТЕЛЬНОЕ ОТКРЫТИЕ

Финские ученые: цинизм увеличивает риск заболевания деменцией втрое

время публикации: 29 мая 2014 г., 16:58 последнее обновление: 29 мая 2014 г., 18:18 Результаты исследований, проведенных учеными из Университета Восточной Финляндии, свидетельствуют о том, что циники втрое чаще страдают от старческого слабоумия (деменции), чем люди, которые доверяют окружающим. Об этом пишет в четверг, 29 мая, британское издание The Daily Mail. В рамках этого исследования скандинавские медики опросили 1.449 человек, средний возраст которых составлял 71 года, которых проверили по двум показателям: деменция и цинизм. Им предложили выразить свое согласие или же несогласие с такими фразами: "Большинство людей готовы совершить несправедливость, когда речь идет об их личной выгоде" и "Безопаснее всего не верить никому", а затем следили за участниками эксперимента в течение восьми лет, чтобы определить, кто из них впадет в старческое слабоумие. Полученные данные были скорректированы с учетом других факторов риска – таких как повышенное кровяное давление, высокий уровень холестерола и курение. Ранее исследователи пришли к выводу, что эта черта характера повышает также угрозу сердечных заболеваний и инфарктов.  Удивительное открытие, многое объясняющее, если вспомнить, что большая часть политиков - откровенные циники. Получается, что миром нашим, слишком часто, руководят личности слабоумные, а мы-то пытаемся найти причину очевидной дури того или иного лидера. А все просто: миром людей, сплошь и рядом,  командуют идиоты.

СОБИРАЕМ ПОДПИСИ

http://moskowblogs.blogspot.co.il/2013/10/blog-post.html?spref=fb&m=1

ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО

Не планируй неудачу

Коррекция психики позволила победить болезнь Позвольте рассказать вам об одном интересном научном факте.   Немецкие психологи, работающие с детьми, больными последней стадией рака (на этой стадии болезнь считается безнадежной), решили провести необычный эксперимент: исполнить самое сокровенное желание ребенка и посмотреть, как исполнение мечты скажется на самочувствии маленьких пациентов. В эксперименте участвовало несколько тяжело больных, обреченных на скорую смерть ребятишек. Что же пожелали дети?   Четырехлетняя малышка, живущая в деревне, захотела прокатиться на трамвае. Одиннадцатилетний мальчик грезил о том, как сядет на лошадь, а тринадцатилетняя девочка мечтала стать принцессой: чтобы у нее были слуги, и ей, как принцессе, целовали ручки.   Психологи арендовали трамвай и часа два катали маленькую девочку по городу. Ей показывали интересные достопримечательности, поили чаем со сладостями... Для мальчугана и его отца нашли пару лошадей - и отец с сыном поскакали вдоль моря... Самым сложным желанием было превращение пациентки в принцессу. Но медики нашли выход: они арендовали старинный замок, взяли напрокат красивую старинную одежду. Врачи нарядились придворными, а девочку одели в платье принцессы. Маленькая принцесса ходила по залам, все ей прислуживали и, как она и мечтала, целовали ручки.   Последующие результаты медицинского обследования оказались просто потрясающими. У одного ребенка рак полностью исчез, у других болезнь либо пошла на убыль, либо как минимум приостановилась!   Этот эксперимент подтвердил истину, которую знали древние врачи, но почему-то частенько забывают современные эскулапы: наши эмоции оказывают самое сильное и непосредственное влияние на наше самочувствие и здоровье. Положительные эмоции и хорошие мысли способны не только доставить радость и ощущение счастья, но и победить самую страшную болезнь. Вот почему фраза «живите в свое удовольствие» - совсем не шутка, а самая что ни на есть важная истина.   ОТ ЧЕГО ВОЗНИКАЮТ ЯЗВЫ?   «Человек рожден для счастья, как птица для полета». Эта фраза Короленко известна, наверное, многим. Это слова оптимиста. А вот вам суждение пессимиста - поэта Георгия Иванова, который превратил крылатую фразу в застольную остроту: «Человек рожден для счастья, как птица для паштета». Если условно поделить все человечество на оптимистов и пессимистов, то на одного сторонника Короленко придется три единомышленника Иванова. И этой «математике» есть научное объяснение.  Как утверждают ученые, стимулировать положительные эмоции гораздо сложнее, чем отрицательные. Человеческий мозг, как оказывается, «по умолчанию», в силу эволюционных особенностей развития, настроен на прием «внешней опасности». А это значит, что дурное мы замечаем быстрее, чем хорошее, и, надеясь на лучшее, ожидаем худшего. И в ожидании этом сжигаем массу жизненной энергии, расходуя ее на бесполезные, «нерациональные» страхи, тревогу и волнение. И, как итог, губим собственное здоровье. В 60-х годах прошлого столетия людям, страдающим язвенной болезнью, американские врачи рекомендовали избегать острой пищи. Торговцы помидорами, из которых приготовляется большинство острых соусов, несшие из-за этого убытки, решили обратиться в министерство сельского хозяйства с просьбой выяснить, существует ли в действительности связь между потреблением острых соусов и заболеваемостью язвой. Министерство провело масштабное исследование, продолжавшееся несколько лет, и наконец опубликовало отчет. Суть выводов ученых было заключено в одной-единственной строке, которая сообщала: «Язвы и прочие кишечно-желудочные заболевания возникают не от того, что мы едим, а от того, что гложет нас».   Ранняя старость, гипертония, язва, инсульты, инфаркты, рак - все это только малая часть тех «побочных эффектов», что оставляют после себя печальные, беспокойные, трусливые и злые мысли, которые самым настоящим, физическим образом отравляют наш организм каждый день и каждый час. И наоборот, добрые, радостные, оптимистичные мысли способны не только укрепить здоровье, но и победить любой недуг.   МЫ ТО, ЧТО МЫ ДУМАЕМ   Как говорил Эмерсон, «человек представляет собой то, о чем он на протяжении целого дня думает». Именно мысли создают из нас здоровых или больных, счастливцев или горемык, победителей или побежденных.   рассказ известного советского психиатра, доктора медицинских наук, профессора А.И.Белкина:   «Несколько лет назад во время первой поездки в США мы посетили одну из клиник, где применяются психологические приемы лечения раковых больных. Откровенно признались коллегам, что не верим в эффективность этого метода, но изменим свое мнение, если увидим изменение динамики раковых заболеваний. И нам предоставили такую возможность. Недавно мы опять побывали в этой клинике и убедились: пациенты, которым два года назад, по мнению врачей, оставалось жить несколько месяцев и даже недель, теперь выглядели совершенно здоровыми. Анализы показали, что у них исчезли злокачественные опухоли и метастазы. А ведь эти пациенты раньше испробовали все традиционные методы лечения: лучевую и химическую терапию, хирургические вмешательства, но остановить развитие болезни не удавалось. Коррекция психики позволила победить болезнь».  «Коррекция психики» - это, проще говоря, изменение мыслей с негативных на позитивные.  Если выразить секрет здоровья тремя словами, то можно сказать так: думай о хорошем! А если одним словом, то тогда - радуйся! Потому что на самом деле вовсе не «в здоровом теле - здоровый дух», а от здорового духа - здоровое тело.  НЕ ПЛАНИРУЙ НЕУДАЧУ   Не планируй неудачу – жизнь помчится кувырком!  Ты поставь себе задачу меньше думать о плохом!   Наши мысли матерьальны – не надумывай беду!  Слово каждое реально – что ж ты мелешь ерунду!   Сколько раз ты, между прочим, говорил: «Я так и знал!»? Значит думал и пророчил, яму сам себе копал?   Сколько раз судьбу-злодейку проклял ты и укорил,  А потом искал лазейку в том, что сам наговорил?    Тонкий мир – он где-то рядом, в нём и мысли и слова   Расцветают пышным садом, прут, как сорная трава!  Тары-бары, разговоры, то да сё – словесный хлам!    После лезешь на заборы, что себе настроил сам!   Лучше думай о хорошем. Не скули! Не злись! Не ной!  Не трясись над каждым грошем! Отвлекись! Не можешь? Пой!    Пой о радости и счастье, да о жизни без разлук!  Сам заметишь, что ненастье как-то отступило вдруг. Как-то чище рядом стало, что-то меньше не везёт, Смотришь: времечко настало и душа сама поёт! Мыслями не вьёшь веревки, не болтаешь языком, Жизнь идёт легко и ловко, а не мчится кувырком! Так, мудрея понемножку, легче, радостней живёшь – Это ты мостишь дорожку, по которой сам идёшь!  Куприн на эту тему написал рассказ о больной девочке и слоне, да и я, грешным делом, отметился рассказом "Снег". Коган Евсей Борисович — человек тихий и непримет­ный. Он бы никогда в жизни не покинул родной го­род Архангельск, если бы не серьезная болезнь жены. Жене Когана врачи в поликлинике сказали, что вылечить ее смо­гут только в Израиле и нужно быть полной идиоткой, что­бы помереть здесь, вместо того чтобы благополучно и сыто жить в другом, вполне доступном по национальности мужа, месте. Сам Коган не хотел ехать. Он по характеру человек был малоподвижный и страшился всяческого перемеще­ния в пространстве. Он даже в самом Союзе нигде не был, кроме Средней Азии во время армейской службы. Там Евсею Борисовичу очень не понравилось: жарко, грязно, на­секомые разные. Он не был в Москве и Петербурге. Он даже Архангельскую область не баловал своим вниманием. Коган работал механиком портальных кранов, никакой другой профессии не знал, да и не хотел знать. Он был счастлив только в мире привычном и по этой причине, так ему казалось, надежном. Когана совершенно не волновало качество этого мира: квартирные условия, например, или питание. Еврейство свое он расценивал, как случайную не­приятность, вроде тяжелого рюкзака за плечами. Снять по­клажу невозможно, а идти вперед необходимо. А тут болезнь жены, Валентины, и необходимость куда-то ехать. Он стал говорить разную невнятицу о столичных врачах, но Когану быстро объяснили, что получить помощь в Москве и дороже, и более проблематично, чем в Израиле.   Перед отъездом он устроил отвальную в родном порту и впервые в жизни напился так, что домой его доставили в полубессознательном состоянии. Когана уложили на кровать. Он открыл глаза, увидел свою единственную дочь — Ольгу и сказал:  — Оль, это я — папа твой, узнаешь?  — Узнаю, — сказала девочка. Ольге тогда исполнилось всего десять лет, но она умна была не по возрасту. Отлично училась, сама занималась французским языком и ходила во всевозможные кружки. Теперь я должен рассказать о сборах. Ничего не было и здесь необычного. Только дочь Коганов попросила взять с собой ее любимые санки: очень красивые санки — не простую железную штамповку с планками, а санки из одного  дерева, с удобным сиденьем и загнутыми полозьями. Девочке долго пришлось растолковывать, что в Израиле не бывает снега, и санки там не понадобятся. Ребенку объяснить такое трудно, но, в конце концов, Олю убедили и в этом. Она была девочкой доброй и склонной к компромиссу. В глубине души Оля не поверила в бесснежный мир, но очень уж ей не хотелось огорчать родителей своим упрямством. Был конец сентября. Уже полетели первые, «белые мухи»,  близкий Ледовитый океан дышал в лицо города привычным холодом, а Израиль встретил их парной баней своего неизбывного лета. Коган ничего не сказал, а только вздохнул тяжко. Они еще в самолете решили, что жизнь свою начнут в центре  страны из-за болезни Валентины. Коганы сняли дешевую квартирку у Центральной автобусной станции Тель-Авива — и стали жить по правилам, уготованным для всех новоприбывших. Жену Когана сразу начали лечить, и лечить довольно интенсивно, а сам Коган, помучившись месяца два в ульпане, нашел работу в жестяной мастерской и стал там помогать хозяину — чудовищно волосатому еврею из Марокко. Хозяин, Эзра, был не просто волосат, но при этом неправдоподобно огромен. Жил он рядом с Коганами, а потому, приглядевшись, и сманил к себе на работу маленького,  неприметного человека из России. Эзра, как это часто бывает, был страшен только снаружи. На самом деле он страдал деятельной добротой и мягкостью характера. Бизнес Эзры шел ни шатко ни валко: он не был жаден и довольствовался тем, что давал Бог и удача. На работе у Когана быстро пошел иврит, а дочь его, Оля, уже через два месяца школьных занятий неплохо овладела древним языком. Все, казалось бы, налаживалось лучшим образом: Валентина лечилась, и лечилась не без успеха, Евсей Борисович работал, а Оля успешно, как и в России, училась. Но тут произошло неожиданное — дочь Когана заболела. Ну, в полной мере ее состояние нельзя было назвать болезнью, но девочка сильно изменилась. Она и раньше не отличалась шумным характером, а теперь и вовсе притихла. Молчит — и все, ходит — тенью — Валь, — сказал как-то Коган жене. — Что-то мне Олюшка не нравится: кушает совсем плохо и ночью покрикивает. Никогда не было такого. — Глупости, — отмахнулась жена. — Растет ребенок, не обращай внимания. Жена Когана была очень занята своей болезнью. Ее всецело поглощали разнообразные процедуры. Она внимательно следила за процессом своего собственного излечения и даже не могла подумать, что в мире, ее окружающем, может быть что-либо не так. Однажды Оля пропала. Ушла в близкую школу к началу занятий, но домой во время не вернулась. Обычно девочка после школы заходила к отцу в мастерскую, они вместе шли домой — и обедали, но тут этого не случилось. Коган стал нервничать, поглядывать ежеминутно на часы, и Эзра посоветовал ему сбегать домой, а потом, в случае чего, в школу. Коган так и поступил. Дома никого не было. У школы он встретил ребят из класса дочери, и они ему сказали, что Оля на занятия вообще не приходила. Коган не знал, куда бежать и что делать. С женой он не мог посоветоваться, потому что Валентина как раз в этот день отъехала в Иерусалим для какого-то особого исследования почек. И тут Коган вспомнил, что совсем недавно дочь спрашивала у Эзры, как проехать к морю. Хозяин мастерской назвал номер автобуса и сказал при этом, что зимой в Израиле купаются только ненормальные и новоприбывшие из России. Сам Коган за четыре месяца жизни в Тель-Авиве никогда у моря не был, но он сел на указанный автобус и через тридцать минут оказался в виду пляжа. Он быстро шел по твердому, влажному песку вдоль тихого зимнего моря. Он шел, пока не увидел свою дочь. Оля сидела на песке и смотрела на воду. Рядом с девочкой валялся ее ранец, а рядом с ранцем лежала большая пляжная собака. Коган не умел кричать, да и сердиться тоже не умел. Он опустился на песок рядом с девочкой. — Красиво как, — сказал он, невесело улыбнувшись, дочери. — Даже не знал, что здесь так красиво... Ты смотри, январь уже, а купаются люди…  Коган смотрел на осунувшееся лицо дочери и совсем не знал, что нужно говорить и как следует вести себя. — Я тебе бутерброд принес, — сказал он. — С брынзой. Ты же любишь с брынзой, и «колы» бутылочку. Давай закусим? — Не хочу, папа, — отказалась Оля, — Спасибо. — Ты же не обедала, — пробовал настаивать Евсей Борисович. — Оль, ну нельзя же так. Ты растешь. Тебе обязательно кушать надо. Девочка взяла бутерброд, но так и не смогла поднести его ко рту, уронила на песок и вдруг заплакала. Коган обнял дочь, прижал к себе. — Ну, что ты, Оленька, что? — забормотал он. — Не надо, что ты? Девочка не ответила, вытерла слезы кулаком и поднялась. Собака тоже подняла свое легкое и голодное тело над бутербродом. Она подняла тяжелую голову и с немым вопросом посмотрела на девочку. — Можно, — сказала Оля. — Ешь. Знаешь, папа, у нее скоро будут щенки. Смотри — какой живот. Правда? — Угу, — буркнул Коган. — Ну, поехали, скоро мама вернется. В автобусе они молчали. Только у самого дома Оля сказала: — У нас уже снег, и дети катаются с горки. Правильно, что мы не взяли санки, здесь не бывает снега, никогда не бывает. Коган кивнул, но в тот момент он не разобрался до конца в причинах плохого состояния дочери. Шли дни, а Оле становилось все хуже и хуже. Она просто таяла на глазах, да и учиться стала спустя рукава. Пошли к врачу, сделали все необходимые анализы. Никаких отклонений доктор в организме девочки не нашел, прописали ей витамины какие-то, микстуру — и все. И у самого Когана все стало из рук валиться. Эзра сразу заметил это, начал расспрашивать своего работника: что да почему? Коган и брякнул так, от отчаяния, только лишь чтобы сказать что-нибудь: — Ей бы санки да горку со снегом — и порядок. Он никак не мог найти в своем иврите слово «санки», так что пришлось нарисовать этот спортивный снаряд на мятом клочке газеты. Эзра не сразу понял, о чем речь, а когда понял, тяжко вздохнул и пожал огромными волосатыми плечами. У самого Эзры было пятеро детей, но такой проблемы у  деток «марокканца» никогда не возникало. А потом Оля и вовсе отказалась ходить в школу. Она часами лежала на своем топчане за шкафом, отвернувшись к стенке. И Коган вдруг понял, что весь смысл его нехитрой жизни заключен в этом маленьком, страдающем существе. Он вдруг стал энергичен и деятелен. Он соорудил в холле что-то вроде горки. Он пристроил к опорам из стульев толстый лист фанеры. Он приспособил под санки детскую ванну из пластика. — Не нужно, пап, — сказала девочка. — Зачем ты? Ей нужен снег, подумал тогда Коган, ей нужен только снег. Вечером он сказал Валентине: — Мы должны съездить в Россию: я и Оля. — Ты с ума сошел, — с ужасом посмотрела на мужа Валентина. - Это еще зачем? — За снегом, — сказал Коган. — Ей нужен снег, горка и санки. Ты помнишь, как она любила кататься на санках? Всегда любила. И всегда сама санки наверх тащила. Радостная такая, румянец на всю щеку... И всегда говорила: «Папа, еще!» Она могла кататься целыми днями. Неужели ты не помнишь? — Глупости, — сказала Валентина. — Все наладится. Знаешь, я ей сейчас приготовлю гоголь-моголь. Но дни шли за днями, ничего не налаживалось, и Коган ясно понял, что он теряет дочь. Эзра терпел плохую работу напарника и тяжко вздыхал. Он не был особенно умным и догадливым человеком и во всем полагался на живой и энергичный разум жены. Он ей и пожаловался однажды, что дочь русского мучительно тоскует по снегу. — ОЙ, — сказала жена Эзры. — Этим сумасшедшим нужен снег — пусть едут на Хермон. Там этого ужаса сколько угодно. Коган не поверил этой новости. Был январь, на улице 25 градусов тепла. Какой снег? Но Эзра убедил его рассказом о своей армейской службе на ливанской границе. Он назвал себя полным идиотом, потому что раньше  должен был вспомнить о снеге на Хермоне. Он сказал, что искупит свою вину делом. Простым делом — они прямо сейчас сделают санки для Оли. Коган ожил на глазах. Он заорал, что нет необходимости сооружать сложную конструкцию, а можно обойтись чем-то вроде тарелки из алюминия, чем мастера и занялись без промедления. В тот же день Коган  в туристском бюро  купил две путевки в нужном направлении. Он пришел домой и сказал дочери, что завтра они едут кататься на санках. Вот уже и санки готовы. Оля подумала, что отец шутит, и тогда Коган рассказал ей о горе Хермон и показал две путевки к самой высокой точке Израиля. Он объяснил девочке, что высоко в горах даже в Африке и на экваторе может быть холодно зимой, как у них в Архангельске, неподалеку от Северного полюса и холодного Ледовитого океана. Они долго беседовали о холоде вообще, о Космосе и даже о материке Антарктида, где рождаются ледники, а потом они плавают огромными белыми островами по океану и постепенно тают, умирая.  В туристском автобусе, задолго до конечного пункта, девочка вдруг сказала: — Папа, снегом пахнет, ты слышишь? За окном были пальмы и светило горячее солнце. На горе Хермон все было к услугам экскурсантов. Напрокат давали пластиковые санки и лыжи. И снега было сколько угодно: свежего и чистого снега. Снег скрипел под ногами. Он был живой и веселый, потому что сиял на ярком солнце. Им, кроме снега, ничего не было нужно. У них была своя тарелка из легкого металла алюминия. Первый раз Коган помог Оле подняться на положенные два десятка метров. Сверху он смотрел, как дочь заскользила вниз, легко управляя «тарелкой». Он побежал за ней следом, поскользнулся на крутом склоне, упал, но совсем не ушибся. Потом Оля поднялась наверх сама, а Коган ждал ее внизу. Он ждал дочь, и бесцветное, бледное и «незначительное» его лицо совершенно преобразилось радостью. И лицо девочки порозовело, и огромные ее глаза на курносой физиономии ожили восторгом сбывшегося чуда. Всю эту историю рассказал мне сам Коган. Мы с ним в автобусе оказались соседями. Он ехал в Кирьят-Шмону, чтобы завершить переговоры о покупке квартиры. Он решил, что жить они должны неподалеку от снежной горы. Снаряды «катюш» его не пугали. Жена Евсея Борисовича была против. Она кричала, что всю свою жизнь промучилась у черта на куличках, а тут ее тоже хотят загнать в еврейскую «Сибирь» под бомбы бандитов. Она сопротивлялась энергично. Здоровья на яростное сопротивление хватило, потому что жену Когана наконец-то вылечили от ее сложной болезни. Но сам отец семейства проявил несвойственную своему мягкому характеру твердость. Он даже сказал мне, случайному попутчику, что тот, кто всю жизнь прожил рядом с Валентиной, не станет бояться «катюш». Он сам рассмеялся своей шутке. Мне рассказ Когана очень понравился, и я обещал, что обязательно запишу его историю. Коган не возражал. Он даже подарил мне фотографию свою и дочери. Это они поднимаются на Хермон, к снегу. B � � < �� �f� pan class="Apple-converted-space"> в туристском бюро  купил две путевки в нужном направлении. Он пришел домой и сказал дочери, что завтра они едут кататься на санках. Вот уже и санки готовы. Оля подумала, что отец шутит, и тогда Коган рассказал ей о горе Хермон и показал две путевки к самой высокой точке Израиля. Он объяснил девочке, что высоко в горах даже в Африке и на экваторе может быть холодно зимой, как у них в Архангельске, неподалеку от Северного полюса и холодного Ледовитого океана. Они долго беседовали о холоде вообще, о Космосе и даже о материке Антарктида, где рождаются ледники, а потом они плавают огромными белыми островами по океану и постепенно тают, умирая.  В туристском автобусе, задолго до конечного пункта, девочка вдруг сказала: — Папа, снегом пахнет, ты слышишь? За окном были пальмы и светило горячее солнце. На горе Хермон все было к услугам экскурсантов. Напрокат давали пластиковые санки и лыжи. И снега было сколько угодно: свежего и чистого снега. Снег скрипел под ногами. Он был живой и веселый, потому что сиял на ярком солнце. Им, кроме снега, ничего не было нужно. У них была своя тарелка из легкого металла алюминия. Первый раз Коган помог Оле подняться на положенные два десятка метров. Сверху он смотрел, как дочь заскользила вниз, легко управляя «тарелкой». Он побежал за ней следом, поскользнулся на крутом склоне, упал, но совсем не ушибся. Потом Оля поднялась наверх сама, а Коган ждал ее внизу. Он ждал дочь, и бесцветное, бледное и «незначительное» его лицо совершенно преобразилось радостью. И лицо девочки порозовело, и огромные ее глаза на курносой физиономии ожили восторгом сбывшегося чуда. Всю эту историю рассказал мне сам Коган. Мы с ним в автобусе оказались соседями. Он ехал в Кирьят-Шмону, чтобы завершить переговоры о покупке квартиры. Он решил, что жить они должны неподалеку от снежной горы. Снаряды «катюш» его не пугали. Жена Евсея Борисовича была против. Она кричала, что всю свою жизнь промучилась у черта на куличках, а тут ее тоже хотят загнать в еврейскую «Сибирь» под бомбы бандитов. Она сопротивлялась энергично. Здоровья на яростное сопротивление хватило, потому что жену Когана наконец-то вылечили от ее сложной болезни. Но сам отец семейства проявил несвойственную своему мягкому характеру твердость. Он даже сказал мне, случайному попутчику, что тот, кто всю жизнь прожил рядом с Валентиной, не станет бояться «катюш». Он сам рассмеялся своей шутке. Мне рассказ Когана очень понравился, и я обещал, что обязательно запишу его историю. Коган не возражал. Он даже подарил мне фотографию свою и дочери. Это они поднимаются на Хермон, к снегу.