“История
никогда не начертывала на своих страницах вопроса более тяжелого, более чуждого
человечности, более мучительного, нежели вопрос еврейский…” М. Е.
Салтыков-Щедрин
«Что же касается русской культуры, то она
всегда была антисемитской, как мне кажется». Лес Маррей
Поразили меня когда-то строки из книги К.С. Станиславского «Моя жизнь в искусстве» о
премьере чеховской «Чайки»: « С именем Чехова связано имя покойного критика
Н.Е. Эфроса – самого горячего почитателя чеховского творчества. На премьере
«Чайки» Н.Е.Эфрос первым бросился к рампе, вскочил на стул и начал
демонстративно аплодировать. Он первым стал прославлять Чехова – драматурга…»
Оценил ли искренний порыв Эфроса сам Чехов –
«науке это неизвестно». Известно, увы, другое. Антон Павлович высоко ставил
творчество Н.С.Лескова и был недоволен малой его популярностью в России. При
этом быстро нашел виновников в этом прискорбном факте: «Такие писатели, как
Н.С.Лесков… не могут иметь у нашей критики успеха, так как наши критики почти
все – евреи, не знающие, чуждые коренной русской жизни, ее духа, ее форм, её
юмора».
Получается, то ли Эфрос был исключением среди
евреев, то ли сам Чехов оказался далек от «коренной русской жизни». Но не будем
спешить с обвинениями классика в антисемитизме. Здесь все гораздо сложней и
интересней. В любом случае, не Иван Иванов и Василий Петров, а этот Эфрос из
богатой, еврейской, купеческой семьи «первым стал прославлять
Чехова-драматурга».
За этим фактом вечная проблема народа Книги. Что
за манера раньше всех тянуть руку? Мог и подождать Эфрос реакции православных
критиков, а потом уж… Что же это теперь получается: Чехов славе драматурга обязан не только своему таланту, но и этому иноверцу с
откровенной внешностью иудея. Оказывается, не только знаменитый МХАТ был «кое в
чем пархат», но и сам классик русской словесности.
Исаак
Левитан - вот еще одно исключение из иноверцев, «чуждых коренной русской жизни»
– художник, по мнению самого А.П. Чехова, наиболее полно отразивший «дух» и
«форму» этой самой жизни. В общем: «Нам не дано предугадать, как наше слово
отзовется».
Странно,
что никогда не встречал попыток иллюстрировать прозу Чехова полотнами Левитана.
Но вот строки из повести Антона Павловича «В овраге» : «Как ни велико зло, все
же ночь тиха и прекрасна, и все же в божьем мире правда есть и будет, такая же
тихая и прекрасная, и все на земле только ждет, чтобы слиться с правдой, как лунный
свет сливается с ночью" – чистый Левитан.
Или вот этот отрывок из рассказа «Свирель»: «За
болотом на берегу Песчанки, о которой говорил дед, стояли ивы, а за ивами в
тумане синела господская рига. Чувствовалась близость того несчастного, ничем
не предотвратимого времени, когда поля становятся темны, земля грязна и
холодна, когда плакучая ива кажется еще печальнее и по стволу ее ползут слезы,
и лишь одни журавли уходят от общей беды, да и те, точно боясь оскорбить унылую
природу выражением своего счастья, оглашают поднебесье грустной, тоскливой
песней».
Если Бог иногда и диктовал Чехову его тексты,
то рядом и непременно стоял Исаак Левитан. Он - художник, верный табу иудаизма,
людей на своих картинах никогда не изображал. Писатель Чехов только этим и был
занят, но оба мастера свято верили в
спасительную силу живой природы. Они молились на эту природу, часто со слезами
на глазах, спасаясь от уродств мира, построенного людьми.
Возможно, созвучие этих двух талантов, столь
разного расового происхождения, как раз, доказывает способность гения точно и
глубоко отражать мир, в котором высокому таланту пришлось родиться. Пока жива
культура цивилизации последних столетий, эти имена всегда будут стоять рядом:
Исаак Левитан и Антон Чехов – еврея и русского.
«Народ избранный» в жизни Чехова – тема, на
мой взгляд, интереснейшая, хотя бы потому, что давняя история связей Антона
Павловича с потомками Иакова имеет прямое отношение к русско-еврейским
отношениям в годы черты оседлости и государственного антисемитизма в России, да
и к русской культуре, которую поэт Лес Маррей, не без оснований, посчитал антисемитской.
Именно здесь подлинный характер «200 лет вместе» за указанный период и не
только, а не в предвзятом, ангажированном анализе цитат и фактов, предпринятом
А.Солженицыным.
Юдофобия – форма духовного рабства. Человек
становится невольником своей недоброй страсти, еле волоча ноги в кандалах
фанатичной ненависти. Принято считать, что следы рабства в русском народе –
следствие трех веков татаро-монгольского ига, крепостного права и десятилетий
«строек коммунизма». Но в этот список можно смело внести злокачественную
юдофобию. Рабство духа и антисемитизм – понятия неразрывные. Отсюда и вечное,
несмотря на богатство недр и размеры государства, экономическое отставание, с
беспомощной гонкой за техническим прогрессом соседей.
«Мысль о том, что кто-то там, внизу, еще
несчастнее, весьма утешительна для раба, - пишет Лео Яковлев. - Но чтобы
понять, что бытовой антисемитизм есть неотъемлемая часть психологии раба,
последнее прибежище его рабской души, нужно было еще осознать себя Рабом, ибо
только с момента этого осознания начинается путь к Свободе и Добру».
Это уже
стало классикой от классика: Антон Чехов - Алексею Суворину: «Напишите-ка
рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, гимназист
и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении
чужим мыслям... выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно
прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а
настоящая человеческая».
Не думаю, что удалось великому писателю
полностью очистить свою кровь от рабства юдофобии, но, в любом случае, он делал
все, чтобы избавиться от груза ненависти, неприязни, к народу Книги. Вполне
возможно, евреи и еврейки помогали в
этом Антону Чехову. Отсюда и их количество с очевидным перебором. Отсюда и
всегда открытые двери перед потомками Иакова. И все же…
Из воспоминаний Ивана Бунина о Чехове: «По
берегам Черного моря работало много турок, кавказцев. Зная то
недоброжелательство, смешанное с презрением, какое есть у нас к инородцам, он не
упускал случая с восхищением сказать, какой это трудолюбивый, честный народ».
Сам Бунин, случай почти исключительный в
России, был, похоже, лишен юдофобских предрассудков. Видимо, по этой причине
он, перечисляя инородцев, промолчал о евреях. Наверняка был у Бунина повод
поступить так, а не иначе - он прекрасно знал Чехова и его упрямое пристрастие
к слову «жид».
Это Бунин писал еще в 1919 году: « «Левые» все
эксцессы революции валят на старый режим, черносотенцы – на евреев. А народ не
виноват! Да и сам народ будет впоследствии валить все на другого – на соседа,
на еврея: «Что ж я? Что Илья, то и я. Это нас жиды на все это дело подбили».
Похоже, за прошедшие почти сто лет с написания
Буниным «Окаянных дней» мало что изменилось в России. Как трудно забыть слово
«жид». Как трудно избавиться от рабства юдофобии, да и возможно ли?
МОИСЕЙ
МОЙСЕИЧ
Пять лет назад вышла в переводе на русский
язык самая подробная, серьезная и талантливая биография классика под названием
«Жизнь Антона Чехова», автор Дональд Рейфилд. В большой этой книге, написанной
с любовью, к великому прозаику и драматургу, биограф оживил писателя, отмыв его
от ретуши и глянца. Он написал честную книгу, в которой грехи, боли и ошибки
героя никак не чернят его образ, а, напротив, приближают к читателю, делают
родным и понятным. Доктор философии Дональд Рейфилд – англичанин и, тем не
менее, значительное место в труде Рейфилда занимает «еврейский вопрос». Отсюда
нетрудно сделать вывод, что и в жизни самого Чехова он занимал значительное
место.
Вот один из грехов на нашу тему. Любовь
Яковлевна Гуревич – издатель журнала «Северный вестник» заказала Чехову рассказ,
даже аванс заплатила в 400 рублей (по тем временам сумму немалую), а классик
все тянул и тянул. Терпение Гуревич лопнуло, потребовала она аванс обратно.
Чехову это не понравилось и он, в письме Суворину, даже припомнил
национальность Гуревич, хотя та была еврейкой только по батюшке. Впрочем, не
одна Гуревич пострадала от необязательности Чехова. «Щеглов в дневнике заметил:
«Четыре короля авансов: Потапенко, Чехов и Сергиенко» Дональд Рейфилд.
Я часто буду прибегать к материалам «Жизни
Чехова», а потому, для удобства, ссылку к ним обозначу «Д.Р.» Нужно отметить, что к творчеству Чехова
Рейфилд стремился не обращаться, но судьбы прототипов прозы и драматургии
Антона Павловича прослеживает досконально. Читаем первый эпизод, имеющий прямое
отношение к гениальной повести писателя «Степь»: «… после купания в холодной
реке, Антон так сильно заболел, что Иван Селиванов, испугавшись за жизнь
мальчика, отвез его к еврейскому трактирщику Моисею Моисеичу. Трактирщик всю
ночь ставил Антону горчичники и компрессы, а потом его жена несколько дней
выхаживала больного, чтобы он смог добраться в повозке до дома». ( Д.Р.)
И все же отмечу, что, как мне кажется, прозой
Чехова нарисовать портрет Антона Павловича-человека невозможно. Гений – и все
тут. Евреи в его рассказах, повестях и пьесе Иванов разные: добрые, злые,
щедрые, расчетливые. Нет, на этом поле ничего не докажешь. С тем же успехом
можно обвинить Чехова в русофобии на материале таких шедевров, как «Мужики» или
«В овраге».
В основе русской юдофобии часто лежит гнев и
боль от сознания пороков своего, собственного народа, а то и презрение с
ненавистью к нему же. Губернатор Бессарабской губернии князь Сергей Урусов
«ублажил» евреев Кишинева такими словами: «Вы народ богато одаренный, тесно
сплоченный, подвижный, умеющий накоплять богатства. Вы побеждаете в
экономической борьбе ленивый, пьяный, не злой, но расточительный коренной
русский народ. Умейте благоразумно пользоваться вашими преимуществами, чтобы не
раздражать русский народ». За два года до этой речи «не злой» русский народ
устроил в Кишиневе погром, в ходе которого было убито 50 евреев, а изнасиловано
и искалечено более 600.
А что в письмах Чехова? Вот одно с дороги на
Сахалин: «Нет ни мяса, ни рыбы; молока нам не дали, а только обещали… Весь
вечер искали по деревне, не продаст ли кто курицу, и не нашли… Зато водка есть!
Русский человек большая свинья. Если спросить, почему он не ест мяса и рыбы, то
он оправдается отсутствием привоза…, а водка между тем есть даже в самых глухих
деревнях и в количестве, каком угодно».
Нынче в русских городах и деревнях магазины
совсем не те: нефтедоллары – могучая сила, но еще совсем недавно в так
называемых сельпо водка была единственным товаром на полках. Прав был в своей
оценке национального характера Антон Павлович. Свой русский народ он не щадил,
еврейский, увы, подчас тоже не жаловал. Прав бы и Урусов: потомки Авраама так и
не научились «благоразумно пользоваться своими преимуществами», а потому, к счастью,
избавили народ русский от своего массового присутствия, и решили
воспользоваться природной одаренностью за океаном или в своем, собственном
государстве.
Князь был терпим и благодушен, сумел даже с
большевиками поладить. Не был ли Чехов - добряк и любитель веселых компаний -
мизантропом? Не знаю. Каждый большой писатель, лишенный фанатизма какой-либо
идеологии, не жалует род человеческий.
В детстве многое, если не все, формирует наши
привычки, характер и судьбу. Школьник Чехов дружил с евреями. Мария Дросси
пишет в своих воспоминаниях: «У Дросси жил гимназист Исаак Борисович Срулев (еврей). Антоша дружил с ним
и любил его. Вместе давали уроки у шлагбаума, получая три рубля в месяц».
Но было в детстве будущего классика и другое,
о чем с предельной откровенностью пишет брат Антона – Александр: «В магазин
временами приходил высокий худой еврей Хаим с мешком «товара» на плечах. Это он
приносил для продажи уже использованный чай. Этот «чай» он собирал в трактирах,
заезжих домах, чайных и ресторанах. Он не брезговал даже чаем, выброшенным на
пол. Этот «товар» Павел Чехов покупал у еврея за гроши, затем усаживал детей за
стол, чтобы перебрать чай и очистить от мусора. После этого он смешивал этот
«чай» с небольшим количеством хорошего чая и продавал покупателям по подходящей
цене».
Мерзок этот «грошовый» Хаим, но еще более
омерзителен отец семейства. Однако, папаша остается папашей и не объектом для
типизации русского или украинского народов. А вот «Хаим» слишком часто
предстает как зеркало народа еврейского. Тем не менее, упомянутый мусорщик –
редкий случай еврейского характера в жизни Антона Чехова. Писателю, как
правило, попадались люди иного положения и иных нравственных характеристик.
Возможно потому, что он сам был производителем настоящей продукции, а не
фальшивого «чая».
Да и к отцу Чехов относился, скажем так, без
особой симпатии. Можно вспомнить его известное письмо, в котором он упрекал
родителя за издевательство над матерью. Мария Дросси категоричней: «Чехов отца
не любил. Никогда не называл его папой, всегда - отец. Однажды Я пошла вместе с
Антошей в лавку Павла Егоровича. У него были тетради по 5 и 3 копейки. Я
заплатила 3 копейки, а взяла тетрадь за 5 копеек. Павел Егорович с бранью
догнал меня на улице и отобрал тетрадку».
Сцену эту нетрудно представить: стоит
подросток-Антон – красный от стыда, сжав кулаки, а отец позорит при нем
девушку, которая ему нравится.
Сам Антон Павлович Чехов был щедр, словно
самой щедростью выдавливал из себя по
капле рабское отцово наследство. Хотя сам Павел Егорович, похоже, антисемитом
не был. «Евреев же Павел Егорович уважал и отмечал еврейскую Пасху столь же
истово, как и православную». (Д.Р.) В чем заключалась эта «истовость» биограф
Чехова не уточняет. Я же не обнаружил в доступных материалах никаких упоминаний
о маце, Пасхальном седере и прочем в доме будущего писателя.
Однако, при всей неприязни к отцу (мальчика
Антона папаша нещадно порол, а такое не забывается) Чехов был сыном, почитавшим
семейные связи, даже патриархальным
сыном, в некотором роде и человеком долга. Может быть, и это чувство в какой-то
степени руководило писателем в общении с евреями - народом униженным и
оскорбленным.
«С
"Новым временем" у Чехова было мало общего и тогда, когда он в нем
работал, а в более позднее время - решительно ничего общего; для этого стоит
только взять хотя бы отношение Чехова к еврейскому вопросу, где растлевающее
влияние "Нового времени" сказывалось особенно сильно, и я не говорю
уже о таких произведениях Чехова, как "Скрипка Ротшильда", об его
глубокой, тесной дружбе с Левитаном и другими евреями, об его частых хлопотах
за евреев, об его отношении к процессу Дрейфуса, во время которого он писал
г.Батюшкову, что "Новое время" просто отвратительно", но мне
достаточно вспомнить, какое потрясающее впечатление произвели на Чехова кишиневские
ужасы». Михаил Членов.
Казалось бы, все просто: чист Антон Павлович в
«еврейском вопросе» и непорочен. Увы, все не так просто, как это казалось
замечательному врачу М.А. Членову.
Добрые дела евреев никак не сказывались на
бытовой юдофобии, такой же обычной в России, как воровство, коррупция или
пьянство. Братья Чеховы бедствовали в Москве и вынуждены были, вопреки советам
матери, обратиться к Рубинштейну – родственнику знаменитого композитора. Из
письма Николая Чехова: « Был у Рубинштейна. Это маленький жидочка… принял меня
довольно сухо, по-русски он почти не умел говорить, и потому говорил через
переводчика жида». Тем не менее, «жидочка»
- Рубинштейн помог братьям, так как считал своим долгом поддерживать
провинциальных студентов, независимо от их национальности и природной юдофобии.
«В
русских мещанских семьях евреи становились объектом если и не ненависти, то
издевательств или, в лучшем случае, постоянных насмешек, - пишет Лео Яковлев. -
Презрение к еврею — к жиду — было непременным элементом воспитания
подрастающего поколения русских горожан, и в том числе, естественно, Антона и
его братьев. Слов «жид» стало частью их родной речи, и отвыкнуть им от него
было очень трудно, да и не очень хотелось». «Не очень хотелось» - чистая, увы,
правда.
КРАМАРЕВ СОЛОМОН
Крамарев
– еще один товарищ Чехова по таганрогской гимназии. О характере их отношений
говорит одно сохранившиеся письмо, отправленное студентом - Чеховым Соломону в
конце 1881 года: « Нового нет ничего. Биконсфильдов, ротшильдов и крамаревых не
бьют, и не будут бить. Где люди делом заняты, там не до драк, а в Москве все
делом заняты. Когда в Харькове будут тебя бить, напиши мне: я приеду. Люблю
бить вашего брата-эксплуататора». Чехов, конечно же, шутит, но без учета
состояния одноклассника, Крамареву в тот год было не до шуток. В. Бурцев пишет о погромах
той поры: «Пробуждающееся политическое сознание масс необходимо было отвлечь, и
в массы была брошена идея расправы с эксплуататором - жидом, виновником всех
народных бедствий... За 3 месяца погромное движение охватило весь юг России и
от разгрома еврейского имущества, домов и лавок, стало явно переходить в
возмущение против правительства (в Борисполе, Нежине)». Ярый юдофоб Александр
111 силой подавил погромное движение, так как считал «борьбу с кагалом» делом
государства, а не черни. В тени государственного антисемитизма и проходили
главные годы творчества А.П. Чехова. И особенность эта не могла не сказаться не
только на среду, в которой он жил и работал, но и на умонастроение самого
Чехова. Лев Поляков пишет в своей «Истории антисемитизма»: «Единственным среди
великих русских писателей нового поколения, позволившим себе во многих
рассказах высмеивать евреев без желчи, но и без малейших комплексов, был
Чехов».
С
«бытовым сифилисом» юдофобии бороться было не легче, чем с чахоткой, но
государственный антисемитизм не мог не вызывать у гуманиста Чехова глубинного
отторжения. Отсюда и отсутствие «желчи» в рассказах и характер его
многочисленных «еврейских связей».
ГОРДОН
Четыре года назад снимал в Таганроге фильм о
Чехове. Был в этой документальной ленте эпизод, посвященный водолечебнице
Гордона. Помещается она в том же здание, где и была основана. Сменилось только
оборудование. Впрочем, местный медицинский персонал, показывая одну из ванн,
уверял, что именно на этом месте стояла емкость, в которой принимал процедуры
классик. Сам Антон Павлович свято верил в технический и медицинский прогресс и
надеялся, что именно научные изыскания как-то повлияют на совершенствование
человеческого рода. Чехов писал: «Итак, в Таганроге, кроме водолечебницы
Гордона, будет еще и водопровод, трамвай и электрическое освещение. Боюсь
все-таки, что электричество не затмит Гордона, а он долго еще будет лучшим
показателем таганрогской культуры".
Давид
Маркович Гордон родился в Таганроге в семье состоятельного коммерсанта. Окончив
медицинский факультет Московского университета в один год с Чеховым (1884 г.), Гордон четыре года совершенствовался в Германии, а потом вернулся
в Таганрог и осчастливил город своей, до сих пор эффективной и популярной,
водолечебницей. Не думаю, что появившийся водопровод, трамвай и электричество
повлияли на характер и нравы горожан Таганрога. Я же проникся высокой культурой
этого города, рискнув принять целительную ванну. Лежал я в ней и думал о
трогательной еврейской заботе, о здоровье местного населения и о том, что эта
водолечебница была любимым местом отдыха нацистов-оккупантов, полностью
избавивших Таганрог от «единокровных братьев» Давида Марковича Гордона.
РЕВЕ-ХАВА
ЭФРОС
«Чеховские симпатии к евреям были сродни его
отношению к женщинам: даже будучи убежденным в том, что еврею также не дано
постичь русского человека, как женщине сравниться по интеллекту с мужчиной, он
активно выступал за их равноправие». Д.Р.
Не знаю, как насчет «постижения русского
человека», если вспомнить Пастернака, Мандельштама, Гросмана, Бабеля и многих,
многих других русскоязычных писателей не титульной национальности. Вот с
пониманием еврейского человека у русского народа, включая таких замечательных
мастеров слова, как Чехов, всегда были очевидные проблемы. Но вернемся к
слабому полу.
«Насчет хорошеньких женщин, о которых вы
спрашиваете, спешу «констатировать», что их в Москве много. Сейчас у сестры был
целый цветник и я таял, как жид перед червонцем… Кстати: в последних «Осколках
петербургской жизни вы три раза ударили по жиду. Ну, зачем?» - это из письма
Чехова В.В Билибину. Слово «жид» употреблял Антон Павлович в зависимости от
умонастроений адресата. Одно дело – антисемит Билибин, другое, например, Максим
Горький. В этой осторожности Чехова есть и некая двойственность, когда слово
«жид» пишется рядом с упреком в излишней юдофобии.
Была в упомянутом в письме «цветнике» еврейка
– Дуня Эфрос – первая невеста Антона Павловича. Рейфилд пишет об истории
сватовства будущего классика словесности так: «Национальность Дуни, несомненно,
сыграла свою роль в сближении с ней Чехова, а потом и в разрыве. Как и многие
уроженцы юга России, Антон восхищался евреями и испытывал к ним симпатию.
Всегда принимал их сторону, он даже Билибина упрекал, что тот трижды употребил
в письме слово «жид». Хотя сам нередко использовал это слово не только в
нейтральном, но и в уничижительном смысле и считал евреев какой-то другой расой
с совершенно неприемлемыми обычаями. Своих новых знакомых он делил на «евреев»
и «неевреев», однако судя по высказываниям и поведению, он скорее принадлежал к
юдофилам».
Насчет «многих уроженцев юга» Рейфилд, конечно
же, преувеличивает, но правда и то, что Чехов никогда не исповедовал погромных
настроений указанного юга России. Надо
думать, что классик всю свою жизнь, если переиначить его собственное признание,
выдавливал из себя рабство антисемитизма по каплям. Только вот евреи и еврейки
в окружении Чехова, как правило, были далеки от «неприемлемых обычаев». Одни
крещены, другие ассимилированы почти до полной утраты национальных обычаев и
веры.
Но, правда и то, что юг, с его смешением
кровей и рас, воспитал, далекие от расизма, вкусы Чехова. Вот почему откровенно
семитская внешность его первой невесты не только не смутила новоявленного врача,
но даже привлекла своей особой красотой.
И как тут
не вспомнить, что еще до еврейской невесты братья Чеховы были не на
шутку увлечены сестрами Гольден. Вот одна из характеристик этих связей из книги
Энтони Бивора об Ольге Чеховой: «Чеховы и Гольдены жили и трудились все в том
же кругу литературных еженедельных изданий: юноши в качестве авторов, девушки в
качестве секретарей. Старшая из этих трех сестер-евреек, Анна Гольден,
разведенная, стала гражданской женой брата Антона, Николая. Младшая – Наталья
Гольден, самая смуглая и худощавая из всех троих – влюбилась в Антона, и их
роман продолжался два года».
Рейфилд пишет об этом так: « Наталья был не
замужем. Встретив Антона, она полюбила его на всю жизнь, в то время, как его
ответных чувств хватило лишь на два года…Наталья Гольден была… хрупкая девушка
еврейской наружности с вьющимися темными волосами и носом с горбинкой».
«Пожизненная» любовь к Антону не помешала
Наталье выйти со временем замуж за его брата Александра и родить от него
великого, русского актера Михаила Чехова. Кстати, не исключено, что будущий
талант обязан своим рождением несовершенствам резиновой промышленности России.
В одном из своих посланий Александр сообщает Антону: «Обуреваемый плотскими
похотями (от долгого воздержания) купил себе гондон (или гондом – черт его
знает) за 35 копеек. Но только что хотел надеть, как он, вероятно, со страху,
при виде моей оглобли лопнул». Но это
так, к слову».
Долгие
годы две женщины (Мария Павловна Чехова и Ольга Леонардовна Книппер-Чехова)
делали все, чтобы отлакировать образ классика. Подобное диктовалось не только
ханжески-пуританским стилем десятилетий большевизма в СССР. Еще до революции портрет
великого писателя был отретуширован и выставлен в золоченой раме. Интересно, что с летописью стран и народов
происходит та же история. Исключение – Тора.
На самом деле Чехов был грешен, как и любой
смертный и, как всякий большой писатель черпал из своих собственных недостатков
и достоинств бездонный материал для творчества.
Первым в России попытался задвинуть в угол
иконописный портрет Чехова опять же еврей – Илья Самойлович Зильберштейн -
инициатор и многолетний издатель «Литературного наследства». Зильберштейн с
писателем не встречался, но именно он, впервые, стал публиковать письма Чехова,
прежде в печати немыслимые. Шел один из первых годов «оттепели». В 1960 году
появился том «Литнаследства», посвященный «светлой вершине русской литературы»,
но именно в этом томе Зильберштейн бросил «тень» на безукоризненный облик
классика, напечатав полностью письмо В. В. Билибину, упомянутое Рейфилдом, в
рубрике «Новонайденные и несобранные письма Чехова», а в нем: «… женитьба моя
вероятно – увы и ах! Цензура не пропускает… Моя
о н а еврейка. Хватит мужества у
богатой жидовочки принять православие с его последствиями – ладно, не хватит –
и не нужно… И к тому же мы уже поссорились… Завтра помиримся, но через неделю
опять поссоримся. С досады, что ей мешает религия, она ломает у меня на столе
карандаши и фотографии – это характерно… Злючка страшная… Что я с ней разведусь
через один-два года после свадьбы, это несомненно».
К письму следует осторожная сноска: «… Кто
была невеста Чехова – неизвестно. Возможно, речь идет о Евдокии Исааковне Эфрос
(в замужестве Коновицер). Точнее, как выяснилось со временем, Реве-Хаве Эфрос. « В Москве, где отношение властей к евреям
было крайне враждебным, она принципиально не желал русифицировать свое
еврейское имя».
Вспомним,
что всего лишь за семь лет до издания труда Зильберштейна Сталин готовил свой Холокост
советских евреев, а тут великий представитель отечественной, русской культуры и
невеста – еврейка!
Реве-Хава Эфрос пережила своего жениха на 38
лет. В 1942 году ее, восьмидесятилетнюю старуху, нацисты отправили в Треблинку,
где и задушили в газовой камере. Невесту Чехова они убили, но Ольге Чеховой,
получившей свою фамилию от племенника Чехова – Михаила - удалось стать не
только агентом НКВД, но и любимой актрисой фюрера, и в результате чудом спасти
от разрушения, во время оккупации нацистами Крыма, мемориальный дом Чехова в
Ялте. Как же причудливо складывается мозаика судеб!
ДРЕЙФУС
«Заваривая и попивая чаек у себя в комнате,
Чехов оживлялся лишь при упоминании одной темы: дела Дрейфуса» Д.Р.
С этим евреем и офицером армии Франции Чехов,
понятное дело, знаком не был. Однако, Альфред Дрейфус сыграл заметную роль в
его судьбе. В 1897 году грамотная и не очень часть человечества раскололась на
две группы дрейфусары и антидрейфусары. Первые, во главе с Эмилем Золя,
полагали, что Дрейфус шпионом не был и отправлен на каторгу незаконно, вторые,
представители тогдашнего Интернационала юдофобов, были убеждены в его
виновности.
Друг
и издатель Чехова А. Суворин принадлежал ко второй группе граждан. Сам Антон
Павлович – к первой. (Ох уж эта вечная гражданская война в России). Именно
тогда пробежала первая «черная кошка» между Чеховым и Сувориным. Антон Павлович
пишет человеку, с которым совсем недавно был связан не только издательскими
делами, но и доверительной дружбой: «Когда у нас что-нибудь неладно, то мы ищем
причин вне нас и скоро находим: “Это француз гадит, это жиды, это Вильгельм”.
Капитал, жупел, масоны, синдикат, иезуиты — это призраки, но как они облегчают
наше беспокойство!... Заварилась мало-помалу каша на почве антисемитизма, на
почве, от которой пахнет бойней».
Все это
было сказано Чеховым за десятилетия до Холокоста. Его, гуманиста, доброго
человека, грядущая бойня пугала. Значительную часть сограждан Антона Павловича
– нет. Впрочем, Исаак Альтшуллер,
рассказ о котором впереди, считал, что погромная газета А.С. Суворина – одно, а
сам Алексей Сергеевич – совсем другое. В письмах к Чехову его друг и издатель
был далек от звериного оскала юдофоба, а потому Антон Павлович так и не порвал
окончательно с ним связь. Не думаю, что это так. Просто Чехов был благодарен Суворину – своему первому
серьезному издателю, и давно зачислил старика в свою «семью»…. И потом, если бы
Антон Павлович порывал с ближними и дальними по причине их антисемитских
настроений, он бы рисковал остаться почти в полном одиночестве.
Но, правда и то, что особым юдофобским
бешенством страдал не сам Суворин, а его сынок, тоже Алексей. Рейфилд пишет:
«Всю осень Антон получал письма от Алексея Суворина – младшего. Будучи
защитником еврейских погромов, дофин изливал на бумаге свою ненависть к евреям.
Эти письма подействовали на Антона в том смысле, что его уважение к евреям еще
более укрепилось, и в то же время возникли первые подозрения в ущербности
суворинской империи».
«Для «Нового времени» Чехов был навсегда
потерян. Вскоре погрязшую в шовинизме газету покинут уважающие себя журналисты
и начнется редакторская чехарда: один пойдет в отставку, другой сойдет с ума,
третий займется анонимными доносами. Суворин старший оказался не в состоянии
удержать «Новое время» от отвратительных антисемитских выпадов. И это внесло
разлад в его отношения с Чеховым». (Д.Р.)
Нужно признать, что в те времена юдофобия для
порядочного человека была неким позорным клеймом. В нынешней, демократической
России никто не стыдится своих нацистских взглядов. Почти вся коричневая
сволочь - народ рукопожатый и активно пропагандирует людоедскую идеологию, не встречая презрения
коллег на телевидении, радио, в газетах. Юдофобские «выпады» повсеместны,
обычны и приносят солидную прибыль. Ученики фюрера сегодня в России на виду, но
вот Лесковых, Чеховых, Буниных, Короленко что-то не видно. Процесс избавления
от рабства юдофобии не получил развития. Скорее, под воздействием краха
советской империи, даже обострился, несмотря на почти повальное бегство евреев
из России.
СИНАНИ, АЛЬТШУЛЛЕР.
Два Исаака «поджидали» Чехова в Ялте, где он
оказался из-за обострившейся болезни. Один стал незаменимым помощником по
бытовым вопросам, другой лечащим врачом Антона Павловича.
Исаак Абрамович Синани имел право жительства и
бизнес в Ялте, так как значился в полиции караимом. Впрочем, другие биографы
говорят о Синани, как о еврее.
«…
у него происходили постоянные совещания с И.А.Синани, владельцем книжного
магазина на набережной, хорошо знакомым всякому бывавшему в Ялте, так как его
магазин с лавочкой у входа служил излюбленным местом свиданий и встреч друзей и
знакомых, особенно писателей. К Чехову Синани, вообще человек очень
доброжелательный, питал необыкновенно нежные чувства и любовно заботился о всех
его интересах, а так как Ялту, южный берег, ялтинцев и все про ялтинцев и все
текущие местные новости и события он знал, как никто, то лучшего советчика по
отысканию участка или дачи трудно было найти» Исаак Альтшуллер «О Чехове»
Синани вел альбом, в котором оставляли знаки
почтения знаменитые русские писатели. Привожу экспромт Ивана Бунина:
В Ялте зимнею порой –
Только море и Синани.
Бродят тучки над горой.
Остальное все в тумане.
И вновь свидетельство Альтшуллера: «Мы много
гуляли, тщательно избегая набережной, где его одолевали курортные дамы,
"антоновки", преследуя его по пятам; стоило ему зайти к Синани, как
немедленно лавка заполнялась покупательницами, которым неотложно требовались
газеты, книги, папиросы и т.п. Чехов с мрачным видом круто поворачивался и
устремлялся через ближайшие улицы или городской сад подальше от набережной».
Иван Бунин, пожалуй, в последние годы жизни
Чехова был одним из наиболее близких к нему людей. Осенью 1901 года в Гаспре,
неподалеку от Ялты, тяжело болел Лев Толстой. Автор «Войны и мира», как многие
крепкие и здоровые люди, врачей и лекарства терпеть не мог: "Лекарство –
вред, потому что организм сам инстинктивно должен находить средства от болезни.
Да и как врачи могут лечить? Вино пьют, табак курят, мясо едят!"
Исаак Альтшуллер не пил и не курил. Видимо,
обладал он, ко всему прочему, еще и особой харизмой. В любом случае, только ему
Толстой и доверил свою жизнь, а был при смерти. Софья Андреевна Толстая пишет в
своем дневнике 15 декабря 1901 года: "Лев Николаевич ему верит и
слушается, даже любит".
Толстой писал в «Крейцеровой сонате»: «С одной
стороны совершенно справедливо то, что женщина доведена до самой низкой ступени
унижения, с другой стороны, что она властвует. Точно так же, как евреи. Как они
своей денежной властью отплачивают за свое угнетение, так и женщины». Как
выяснилось - не все евреи обладают «денежной властью», кто-то владеет
медицинской наукой. Толстой, видимо, удивился этому, но доверил свое здоровье
Исааку Наумовичу.
(Необходимо
отметить, что в те времена еврейская медицина была в таком же почете, как ныне израильская.
Просто сто лет назад евреи-врачи в России были рядом, а нынче они далеко).
« В январе во время болезни Толстого Антон
Павлович за жизнь Льва Николаевича очень боялся. Лечил Толстого Альтшуллер и
держал Чехова в курсе его болезни». Из воспоминаний Бунина о Чехове.
Исаак Наумович гения России поставил на ноги.
Он же, по мере сил, старался продлить дни безнадежно больного Чехова. Родиться
бы Антону Павловичу всего лишь на сорок
лет позже, когда Александр Флеминг получил пенициллин, сколько бы великолепных
пьес и замечательной прозы он бы еще написал. Может быть и успел бы классик
полностью исключить из своего лексикона слово «жид», но, увы.
Каким-то удивительным образом фамилия врача –
Альтшуллера - связана с жизнью и здоровьем не только Толстого, Горького и
Чехова. Сын Исаака Альтшуллера – Григорий - принимал роды у самой Марины
Цветаевой.
«Я бы очень легко могла умереть, Борис, -
писала Цветаева Пастернаку, — все произошло так неожиданно: в последнем доме
деревни, почти без врачебной помощи. Мальчик родился в глубоком обмороке — 20
минут откачивали. Если бы не воскресение, не Сережа дома (все дни в Праге), не
знакомый студент-медик [Альтшуллер Григорий Исаакович — врач, сын известного
врача.] тоже все дни в Праге — мальчик бы, наверное, погиб, а может быть и я».
Исаак Альтшулллер благополучно скончался в
Нью-Йорке, в 1943 году, а был у него шанс, останься он в СССР и проживи чуть
дольше, стать врачом-вредителем – агентом «Джойнта», умертвившим классиков
русской литературы.
Но вернемся в начало века ХХ. Оставляет этот мир лучший и любимый друг
Чехова Исаак Левитан, решает проблемы строительства и быта писателя в Ялте Исаак
Синани, лечит классика Исаак Альтшуллер, но слово «жид» не исчезает из лексики
Антона Павловича.
Чехов
пишет Ольге Книппер: "Мне прислали
анонимное письмо, пишут, что ты в Питере кем-то увлеклась, влюбилась по уши. Да
я и сам давно подозреваю, жидовка ты, скряга..." Надо заметить, что чистокровную немку
Книппер Чехов, любя называл жидовкой даже на людях. И в этом же письме, в
котором он сообщил, что все знает, Чехов пишет: "Я тебя целую восемьдесят
раз и обнимаю крепко! Помни, я буду ждать тебя! Помни!" Однако, «жидовка и
скряга» в связке, несмотря на то, что оба Исаака (и Синани, и Альтшуллер) плату
за услуги с классика не брали. Впрочем, и в уме Чехов евреям не отказывал.
Читаем еще одно письмо жене: “Я, можно сказать, ничего не пишу, ровнехонько
ничего! Не огорчайся, все успеется. Ведь я написал уже 11 томов, шутка сказать.
… Я не пишу, но зато столько читаю, что скоро стану умным, как самый умный
жид”.
Итак, Чехов был готов отождествить себя с
потомком Иакова. В шутку, конечно, но все-таки. Видимо, стал подозревать, что
без последствий тесные контакты с жестоковыйным племенем пройти не могут. И был
прав. Нацисты в сегодняшней России смело причисляют Чехова к потомкам Иакова.
Есть
еще одно доказательство успешной работы классика над своим предрассудком: отношение
к нему тогдашних черносотенцев. Алексей Суворин, как уже отмечалось, был
доверенным лицом Антона Павловича, другом, издателем. Но вот Чехов умирает, и
Суворин поворачивается спиной к
человеку, которого некогда боготворил: «Певец среднего сословия! Никогда
большим писателем не был и не будет». «Теперь, - как пишет Рейфилд, - свои
симпатии он обратил на нового подопечного, пятидесятилетнего философа Василия
Розанова». Юдофоб Розанов своим покаянием перед евреями (1919 г.) не смог
разочаровать и огорчить Суворина, умершего в 1912 году. Чехов расстроил при
жизни, не оправдал надежд и доверия. Как
много в России, даже в те годы, значила партийность. Еще один признак
бесконечной гражданской войны вокруг Кремля.
Я думаю,
или мне хочется думать, что к концу жизни Чехов все-таки почти «выслезил» из
себя раба юдофобии. Доказательства? 20 февраля 1901 года он пишет жене – немке:
«Ты спрашиваешь, когда увидимся. На Святой. Где? В Москве. Куда поедем? Не
знаю, решим сообща, моя замечательная умница, славная жидовочка». Жидовочкой он
называет любимую женщину. Значит, слово это совсем потеряло прежнюю, негативную
окраску. Нет за ним предрассудков молодого Чехова, нет вообще смысла старого
звучания. «Жидовочка» - чужая, не русская – и только.
Практически
каждый раз, во время обострения нововременского приступа жидоедства, он решительно
становился на сторону либералов тех лет (история с травлей Надсона), а своей
позицией во время «Дела Дрейфуса», он
окончательно сжег мосты между собой и рупором черной сотни России. Из дневника
В.Г. Короленко: «Я думаю, что общество Сувориных и нововременцев принесло
Чехову много вреда. Под конец своей жизни он сильно отошел от них, а в «Новом
времени» уже не помещал ни строчки…У него не было ни капли ложноклассицизма, и
потому у него выходило хорошо все, - даже сношения с Сувориным, с которым он
дружил сначала и разошелся потом. И все ясно до прозрачности: почему дружил и
почему разошелся».
Из воспоминаний В. Катаева: «Разговор пошел о
Чехове. Тут Короленко разволновался совсем… и все говорил о том, что никак не
может понять и оправдать того, что Чехов работал у Суворина. «Удивляюсь, как
мог такой человек, как Чехов, писать у Суворина? Такой деликатный, мягкий,
передовой человек? Для меня это тайна».
Однако, никакой тайны в дружбе Чехова с
Сувориным не было. Оба с детских лет с легкостью произносили слово «жид».
Только классик с годами понял, куда эта легкость может завести. Суворин и его
сын – Алексей - по-прежнему были озабочены «еврейским вопросом». И озабоченность эта мало
чем отличалась от истерики русских юдофобов сегодня. Читаю «Дневник» Суворина:
«… масоны, будучи тайной сектой, келейными путями и пропагандой проникли всюду
и стали упиваться властью…Во Франции всего 100 тысяч евреев, а французов 40
миллионов, а буржуа-евреи владеют там целой третью недвижимой собственности. И
у нас овладеют. Дайте только им равноправие. У них все деньги, и вся власть
будет у них».
Однако, и «дружбой» отношения Чехова с
Сувориным я бы не торопился назвать. Исаак Альтшуллер точно и мудро отметил в
своих воспоминаниях о классике русской словесности: «Но и тут всегда
чувствовалось, что всех даже близких людей он держал на некотором расстоянии от
себя, за некоторым барьером, куда никто не допускался. И в этом смысле я
согласен с И.А.Буниным, что «никогда ни с кем не был он дружен по-настоящему.
Поэтому, когда читаю о его особенной «крепкой и нежной» любви к кому-нибудь, то
думаю, что это понимать нужно очень условно».
Трагедия одиночества – обычная плата большого
художника за свой гений. Не было в жизни Чехова «крепкой и нежной» дружбы с
евреями и русскими, с украинцами и немцами. Да и тихую, умеренную юдофобию
юности Антона Павловича я бы отнес к одной из многочисленных и безуспешных
попыток слиться с единокровным народом и его культурой, издавна больной
антисемитизмом.
Хотелось бы думать, что прав Лео Яковлев: ««Свободный
же человек не имеет объектов поклонения и самоутверждается не в человеческой
иерархии, а в своих личных стремлениях, он не способен к унижению ближнего.
Однако изначально свободные люди, от рождения чуждые рабскому, стадному инстинкту,
крайне редки, и для большинства путь к освобождению сложен и мучителен,
немногие достигают цели. Из всех братьев Чеховых до конца прошел этот путь
только Антон».
Первой невестой классика стала еврейка,
последней невестой и женой – немка. Гений Чехова был выше расизма, национальных
различий, религиозных распрей и войн. Я в этих заметках не упомянул еще, как
минимум, десяток еврейских имен людей, близких классику. Писатель творил и был
гуманистом в трудное, смутное время зарождающегося большевизма и нацизма. Он
работал себе в радость и спасение, часто под диктовку Неба, ради человека и во
имя человека – все остальное оборочки.
